*1*

С утра Безсонов был на подъеме. Весело насвистывая себе под нос, он споро собирался на репортаж. Положив в сумку диктофон, блокнот, надев куртку и замотав шею старым индийским шарфом, он послал воздушный поцелуй портрету жены, скучавшему на журнальном столике, и выбежал из квартиры.

Погода в день накануне Рождества стояла отменная. Мороз градусов десять забавы ради озвучил снег ногами прохожих, оттого снежные дорожки скрипучими голосами беззлобно переругивались с многочисленными сапогами да ботинками людей. Январское солнце, ворвавшись в прищуренные от нестерпимого блеска глаза, заливало душу озорным огнем. Безсонов с радостью ощущал, как душа его, последних два года мертвым поплавком провалявшаяся на обесчувствленном дне сознания, быстро и весело поднималась кверху, навстречу искрящимся метаморфозам зимнего дня. Женька смаковал это новое свое состояние, как неожиданный вкус неиспробованного коньяка. У Безсонова, ярого противника второго ребенка, сегодня родился сын. Женька еще не знал, как зовут его дитя, но уже был счастлив, что теперь будет кому носить его отчество – Евгеньевич…

Женька был счастлив той победой, которую одержал над собой. Однажды, обняв во сне жену, он уперся в ее большой круглый живот, и в этот момент Безсонову приснился короткий сон. Много-много зелени, листва, мерно покачиваясь, плавает в золотом желе солнечного света, а в центре зыбкой зелени сидит его сын и плещется ручонками в солнечной воде. Волосики его мокрые, отливают теплым золотом, с них бесшумно падают тяжелые блестящие капли, стекают по розовой шейке, ручкам, попке и, соединившись с половодьем света, рождают вокруг себя десятки разноцветных кругов, расходящихся прямо по верху листвы и один за другим сливающихся, впитывающихся в основание громадной радужной косы, легко вознесшейся над зеленым миром… Тогда, в том коротком солнечном сне, Безсонов поверил, что способен во второй раз стать отцом.

…Все места в маршрутке были заняты. Женьке пришлось сесть на корточки возле молодой женщины в короткой дубленке и черных колготках. Зимнее солнце наполнило салон машины далеким дымчатым светом. Безсонов вдруг почувствовал себя одиноким, утратив утреннее равновесие в душе…

Конечно, это было непросто: жизнь не располагала к продолжению рода. По крайней мере, таких, как Безсонов. И дело не в том, что Женька не был денежным мужиком, – ему не хватало жизненных сил. Той энергией, которой его наделили Бог и природа, он едва откупался от прожорливой, циничной эпохи, умудряясь втайне от нее делиться заначкой своих жизненных калорий с дочерью (к сожалению, для жены уже почти не оставалось сил), подпитывать юную Лилькину душу жидковатой, как пустой суп, отцовской любовью. И вдруг – второй ребенок! Ну куда?! Зачем?!

…Женька смотрел в окно маршрутки снизу вверх, отчего знакомые очертания домов и деревья казались внезапно подросшими, молчаливо нависшими над его маленькой согнувшейся в утробе машины душой…

Поначалу Безсонов воспринял будущего ребенка как наказание – наказание за собственную нерасторопность, беззлобность, мягкость, нежелание жить хорошо. Родить ребенка, которого ты не можешь и даже не мыслишь, как обеспечить, это значит плодить нищету.

Затем стыдливую энергию отторжения еще не родившегося человека Безсонов направил на самого себя – никудышнего взрослого мужика. У многих его однокурсников, с которыми он двенадцать лет назад учился в политехе, уже были вторые и даже третьи свои фирмы, кто-то крепко встал на ноги в Киеве, а Стас Гулаков вообще свалил в Штаты… А он? Что было у него? Все, что ему оставалось, когда время от времени он сталкивался на улице с кем-нибудь из приятелей-предпринимателей (а случалось это не часто, поскольку бывшие институтские товарищи предпочитали мерять город не ногами, а колесами собственных машин), так это кичиться оправдывающимся тоном своим невостребованным профессионализмом. Вот если бы он уехал в Москву или, на худой конец, Киев, он бы мигом нашел там работу за хорошие бабки: ведь таких профи и в столице по пальцам можно пересчитать!.. Бывшие приятели жалели рассеянно Безсонова, тому становилось немного легче и теплей, но не до конца – кусочек льда так и продолжал колтыхаться в зябком коктейле его души. Себя-то, себя-то Безсонов не мог обмануть! Какой он, гребанной матери, профессионал, если платят ему за его работу меньше 40 долларов! А Безсонов при этом даже бровью не ведет!

…Маршрутка остановилась перед светофором возле Главпочтамта, и Женька, у которого от сидения на корточках затекли сильно ноги, решил пересесть на освободившееся рядом с водителем место. Когда он выходил из машины, случайно зацепил сумкой за колготки женщины в короткой дубленке. «Ну, ты! Потише!»– шикнула она на него. Дорога была ослепительно белой и скользкой, как полированная спинка импортной двуспальной кровати…

Безсонов не сопротивлялся, Безсонов не наступал на трудности, невзгоды и обстоятельства – казалось, он совершенно не был на это способен. Втайне от жены застряв в туалете, он мечтал о воле, агрессии, экспансии против окружающей «социальной среды». Безсонов, по жизни не ведая, что это такое, высоко, выше чем ум, ставил эти качества, воплощающиеся в том или ином виде в постоянном движении к какой-нибудь цели. У его бывших сокурсников такой целью были, например, их бизнес и деньги. А какой целью был озабочен Безсонов? Почему он не двигался? Ведь его воли хватало только на два шага вперед!

Может, Безсонов просто-напросто был ленив? Или, растерявшись перед натиском мутировавшей жизни, не сумел поставить перед собой новую цель?.. А была ли старая, вот в чем вопрос!..

…Одна улица сменяла другую, плавно ложась под колеса маршрутки. Пешеходов, казалось, не вдохновляло ожидание близкого Рождества – люди проходили с обычными туповатыми или озабоченными, обращенными внутрь лицами. Открытых, осветленных январским солнцем лиц Женька заметил мало. Он вдруг улыбнулся своим мыслям: как там его жена и сын?..

И вот жизнь распорядилась по-своему. Устав, видимо, от его, безсоновского, бездействия, взяла да поставила Женьку в условия, при которых невозможно было избежать перемен. При этом сделала Безсонова невольным инициатором этих перемен. Просто однажды Вера Безсонова сказала своему мужу: «Женя, у нас будет ребенок».

Оцепенение, растерянность, страх, равнодушие, надежду – все эти состояния-чувства пришлось пережить Безсонову, переваривая верину сначала новость, потом угрозу, а затем сигнал к действию. Безсонов понял: пока не родился малыш, нужно что-то делать. Пора делать что-то, пускай для начала и неопределенное, подсказанное, может, больше отчаяньем и интуицией, чем рассудком и опытом, с тем чтобы потом, когда родится сын (сомнений в этом не было), Женька уже более-менее твердо стоял на ногах, занимаясь осознанно делом, постепенно набирающим вес и приносящим нормальные деньги. Ну хотя бы обещающие стать таковыми!..

И события двинулись навстречу Безсонову торопливым гуськом. Казалось, жизнь, выдержав громадную паузу, как рисковый парашютист в затяжном прыжке, спешно преподносила Безсонову уроки. Первым делом она научила его… стрелять. За две недели до Нового года Витек Андрейченко предложил Безсонову съездить на охоту. «Поехали, адреналинчика подкачаешь себе. А то совсем квелый – на будущего отца никак не похож!» Охота выдалась в тот день ужасно вьюжистой и даже не по-декабрьски задиристой. Андрейченко, выведя Безсонова на одну ведомую лишь самому Витьку лесную полянку всего в трех километрах от города, поставил Женьку против неугомонного ветра и напомнил, как быстро перезаряжать ружье (он поделился с Безсоновым стареньким «ИЖ-58»). Сам же пошел в обход, надеясь вспугнуть какую-нибудь тваринку.

Ветер бил в лицо с такой силой, что Женьке казалось: стрельни, и пуля отрикошетит от атакующей стены воздуха… Не прошло и получаса, как на Безсонова, уже порядком окоченевшего, вылетел белый комок с двумя живыми клюковками глаз. Большими сильными прыжками, прижав уши, заяц сокращал расстояние до обмершего Безсонова. Женька так и не понял, повинуясь чьей воле, подняли его руки ружье и дали двойной залп. Ветер резко пахнул порохом, вызвав спазм в горле и заставив подпрыгнуть сердце и напрячься член… Заяц, летя по инерции, перекувыркнулся пару раз и умер подле Женькиных ног.

С чувством, в котором смешалась жалость с брезгливостью, Безсонов нагнулся над телом зверька, но тот вдруг вздрогнул и мигом шмыгнул под прикрытие вьюги. «Во как!» – только и подумал в эту секунду Безсонов и по-детски легко рассмеялся. Ветер тут же залепил ему рот снежной мякотью…

Человеку всегда нужны были чье-нибудь мясо (женщин, птиц, стихов, винограда и т.д.) и собственные деньги. Безсонов, четыре года проработавший ответственным секретарем в газете «Перекресток рекламы», решил вдруг попробовать себя на поприще репортера. Если откровенно, не вдруг, конечно, – просто другого источника подработки Безсонов так и не нашел. Вот сейчас Безсонов и ехал на одно из первых своих заданий: подготовить небольшой репортажик, рассказать о том, как умирающий заводик – металлический осколок 75-летней эпохи – встречает новое тысячелетие.

По большому счету, Безсонову дела не было ни до этого заводика, ни вообще до всех остальных. Слепив глаза от бившего в лицо солнца, будто сфокусировавшего на нем всю свою зимнюю энергию, и вновь погрузившись, словно в горячую ванну, в счастливые думы о переменах в его жизни, Безсонов ехал в маршрутке, сидя рядом с водителем. Столько событий сразу! За короткий период мир стал одновременно объемней и ближе, в нем будто открылось второе дыхание…

*2*

Сразу за Харьковским мостом, у суконной фабрики, маршрутку тормознул крепкий коренастый мужчина. Безсонов, может, и не обратил бы на него внимания, если бы не ярко-синий болоньевый комбинезон крепыша с белой трехконечной звездой на груди. Приверженец марки «Мерседес» уселся рядом с Безсоновым. Усаживаясь поудобней, новый пассажир энергично подвигал туда-сюда широким задом, едва не вдавив худощавого Безсонова в молоденького водителя. Затем, бесцеремонно отстранив Женьку левой рукой, не в меру энергичный пассажир обратился к водителю:

– Слушай сюда, паренек! Где тут у вас автостоянка?

– У нас их много. Вам какая нужна?

– Какая-какая!.. Побольше! Мне фуру надо поставить, может, на денек-другой.

– На Химгородке есть большая стоянка. Новая. Ее только два месяца назад открыли. Прямо возле университетского бассейна.

– Мне плевать, старая она или новая! Лишь бы фура моя стала там да охрана была нормальной. Есть там охрана?.. А то я уже успел хлебнуть дерьма в вашем паршивом городишке!

– Как же вы могли хлебнуть дерьма, если оно мерзлое?! На улице-то девять градусов мороза! – не выдержав понтовского тона мужика в синем комбинезоне, вмешался Безсонов – ему не понравилось, что хамовитый пассажир одновременно хает его родной город и бросает бранную тень на светлое его, Женькино, настроение. Ну как можно злословить, когда жизнь вокруг прекрасна?! Когда его сыну сегодня чуть больше двух часов!

Словно почувствовав немое Женькино недоумение и справедливый укор, крепыш сменил тон. Глядя Безсонову в глаза, он дружелюбно похлопал его по плечу:

– Да нет, парни, против вашего городка я ничего не имею. Просто неделю назад двое ваших земляков слегка огорчили меня. Да какое там огорчили! – мужик в сердцах хлопнул себя по коленям. – Обули, сволочи, как… как…

– Как лоха, – услужливо подсказал водитель маршрутки.

– Парень, у нас так не выражаются! – вмиг посуровел крепыш.

– Ну хорошо, не выражаются, – пожал плечами юноша-водитель. – Все равно ведь, вы говорите, обули вас.

– Это точно – обули, – горько улыбнувшись, согласился мужик. – И когда? Перед самым Новым годом! – пассажир сокрушенно покачал головой. – Я гнал машину в Харьков. В пять утра выехал груженым из Можайска (это под Москвой), в пятнадцать по-московскому должен был быть в Сумах.

Мужик, вынув из нагрудного кармана комбинезона пачку «Парламента» (чем несколько озадачил Безсонова), закурил.

– Решил ехать через ваш городок, потому как надо было посылочку передать. Сестра моя родная здесь живет. Двадцать лет назад вышла замуж за вашего земляка-военного (он в то время в Можайске служил), а потом уехала с ним… Мы-то сами тамошние, старушка мать и я с семьей испокон веку в Можайске живем. А вот Ленка наша, значит, уехала…

– А кто обул вас, дядя? Не сестра ведь? – прервал лирическое отступление словоохотливого пассажира водитель маршрутки. Безсонов их не слышал. Он отключился от летяще-шумяще-мелькающей навстречу маршрутке действительности, уйдя в приятные раздумья о своих сегодняшних планах. Полчаса на репортаж о погибающем заводе, потом быстренько в мебельный магазин (он неподалеку от завода, в двадцати минутах ходьбы от него) – два дня назад Женька приметил в магазине неплохую детскую кроватку за 155 грн. Сделать важную покупку, доставить ее домой, затем мчаться к жене в роддом, не забыв по пути купить розы… «Километрах в пяти от Сум – там, кажется, еще спиртзавод есть…» – донеслось до Женькиного сознания, оторвав его от нежно-сокровенных мыслей.

– Километрах в пяти от Сум (там, кажется, еще спиртзавод есть) меня тормознули… Вообще-то я редко останавливаюсь на трассе, а тут будто бес попутал. Вижу, кто-то машет рукой, а на обочине «копейка» стоит (если бы иномарка была, ни за что бы не остановился). Тормознул меня тот, кто помоложе и с длинными волосами. Я поначалу вообще подумал, что это девка, на что, собственно, и купился. Второй был намного старше, неприятный на вид (про таких обычно злые анекдоты рассказывают). Он сидел в «жигуленке» рядом с местом водителя, на пожилом была дорогая норковая папаха (сейчас в таком прикиде половина московских новых ходит). Когда я заглянул в машину, он держал пачку «Парламента» и закуривал. Я тогда удивился: мужик курит «Парламент», а ездит в тридцатилетней задрипанной «копейке»!.. Короче, у них полетела свеча, патлатый вынул из багажника трос, я подогнал свой «мерседес», прицепил их «копейку», и мы тихонько тронулись… Я знаю, где прокололся. Когда я отбуксировал их в какой-то отдаленный район города, где много частных домов – тут мне и надо было с ними расстаться. Но пожилой вдруг проявил ко мне такое внимание, такое расположение, так стал уговаривать пообедать с ними, что я, черт знает почему, согласился. Все ж таки больше семисот километров прошел, вот голод и дал о себе знать… У пожилого, «батьки» (как его называл патлатый Радик), вторая тачка оказалась (причем новенький «опель»), и мы вчетвером (с нами еще подружка Радика увязалась) махнули в кабак. Честно говоря, я давно столько мяса не ел. Пил, конечно, один сок. Ух и вкусный у вас томатный сок делают! Какой-то местный завод… Очнулся я в своем «мерседесе». Голова раскалывалась, будто я накануне бутылку водки выкушал. Глянул… и не узнал вокруг себя местность. Пустырь, кое-где утыканный бетонными сваями, в одном месте какое-то недостроенное здание и кучи, кучи строительного мусора и дерьма…

– Так вас обокрали эти двое? – встрял в рассказ пассажира водитель маршрутки.

– Паспорт и командировочные не тронули, потому-то я не сразу и хватился. Так, раз кольнуло в сердце. Только когда к сестре приехал, и она, поцеловав меня, вдруг сказала: «Гена, а мы тебя к Новому году ждали»– я по-настоящему забеспокоился. «А сегодня какое?» – «Второе января. Генка, ты совсем заработался». Я еще по инерции пробормотал: «Ленка, я тебе телевизор привез…» – и скорей к машине… Честно говоря, парни, до сих пор страшно вспоминать. Открываю двери фуры – а там елки. Ни двадцати тонн сахара, ни «Соньки» (телевизор мы купили Ленке вместе с матушкой). Целый трейлер елок! Как в кошмарном сне…

– Вы что, в Харьков сахар везли?! Из России к нам?! – почему-то именно на этот момент в рассказе пассажира отреагировал водитель маршрутки.

– Наверное, тростниковый? – спросил Безсонов.

– Да, кубинский, – вяло подтвердил Гена.

– Ну тогда все понятно: тростниковый сахар сейчас дешевле нашего бурачного. Поэтому его выгодно импортировать из России, – заметил Безсонов.

– А вы в милицию обращались? – участливо спросил юноша-водитель.

– Еще нет. Сейчас фуру поставлю на стоянке и буду думать, что делать. Сестра обещала на местных бандитов выйти, чтобы те помогли сахар найти, но меня, честно говоря, не тянет с вашими бандитами связываться. И с елками я еще не знаю, что делать. Они у меня в трейлере Новый год встретили, а теперь куда их?

Гена умолк, уставившись неподвижно в какую-то точку на лобовом стекле маршрутки. «Целая фура елок вместо нескольких тонн сахара! Ведь кому рассказать – не поверят!» – не удержавшись, весело хмыкнул водитель маршрутки. Безсонов тоже улыбнулся. Вдруг ему пришла несмелая мысль заняться темой пропавшего тростникового сахара, провести первое в своей жизни журналистское расследование, но Женька скрепя сердце тут же отказался от этой идеи. И дело не в том, что в глубине души он (как, в общем-то, любой осторожный человек) немного побаивался сумских бандитов, просто Безсонов не хотел менять свои планы – счастливые планы дважды отца.

Женька попросил остановить маршрутку около поворота, ведущего в глубь района города, лет сорок тому назад названного «Химгородком». Перейдя Харьковскую в противоположном направлении, Безсонов быстро пошел в сторону многочисленных баз и складов. Среди них до сих пор кое-как пыхтело несколько заводиков и вовсю орудовало с дюжину торговых фирм. Через десять минут Женька вошел в открытые настежь ворота. Поржавевшая металлическая вывеска над ними гласила: «Завод «Красный металлист». Зато на куске желтоватого ватмана, приклеенного изнутри к окну заводской проходной, Женька прочел: «ВАТ «МЕТАЛ-КРАФТ». Из окна на Безсонова равнодушно глянула заспанная физиономия охранника.

Женька, все больше грустнея, окинул взглядом довольно скромную («аскетичную» – пришло ему на ум) заводскую площадку. На нее фасадом выходило одноэтажное здание скорее из седого, чем из белого кирпича и корпус цеха, старомодный, с помутневшими чешуйками стекол под высокой крышей. В тщательно подметенном и даже посыпанном рыжим песком заводском дворе Безсонов не заметил ни ржавых останков каких-нибудь редукторов, швеллеров, труб или мотков проволоки (чем и поныне богаты постсоветские заводские ландшафты), ни тем более по-европейски упакованный в целлофан кирпич или загадочный броский контейнер, представляющийся по-английски: «Made in…»

«Да-а, совсем дело худо, – вздохнул Безсонов. – Как на кладбище». Глядя на эту пронзительную прибранную пустоту, Женька вдруг почувствовал себя ужасно неловко: он ни к месту вспомнил, что не надел сегодня чистую сорочку. «Тьфу ты, напасть какая!» – плюнул под ноги Безсонов и, чтобы скорей избавиться от дурных мыслей, быстро вошел в одноэтажное здание.

Вошел и замер. По левую и правую руку тянулся длинный пустой коридор. Впечатление от коридора оказалось еще более удручающим, чем от стерилизованного заводского двора. Казалось, сделай шаг – и не видать тебе сегодня ярких ощущений! А если решишься дойти до конца коридора (неважно какого – левого или правого – в полумраке они были одинаково не видны!), остаток жизни пройдет без желанных событий. «Но только не у меня!» Безсонов повернул направо. С противоположного конца коридора донеслась песня в стиле русско-цыганского «соул»: «Спрячь девчонку за высоким забором – выкраду вместе с забором!..» Песня звучала чуть слышно, но вместе с пустотой коридора по-странному искушала Женьку, отвлекая его от мыслей о жене и маленьком сыне. Он вдруг сравнил коридор с адской трубой, а песню, шептавшую ему в спину, – с разгульным трубным зовом.

Безсонов остановился у двери с табличкой «Приемная» и, секунду помедлив, вошел. В приемной сидел здоровенный хлопец с взлохмаченной головой и в замасленной синей робе. Громко сербая, хлопец два раза отпил из чашки, в которой светлячком горел желтый флажок чая «Липтон».

– Шо трэба? – недовольно оторвавшись от газетки с кроссвордом (кажется, это была «Арт-мозаика»), зло зыркнул на вошедшего хлопец. Женька не сразу отреагировал на вопрос: он вдруг услышал тихий детский голос, прорывавшийся из-за директорской двери.

– Ты шо, глухый?! – хлопец встал из-за стола, обнаружив недюжинный рост и мощные плечи. – А ну тикай звидсы!

– Ну-ну, дядя, остынь! – Безсонов вынул из внутреннего кармана куртки красную книжечку с тисненной золотом короткой надписью «Преса» и сунул ее под нос здоровенному хлопцу. – У меня сейчас интервью с директором!

Красный цвет книжечки произвел впечатление на хлопца, он смутился, тем не менее стал мягко выпихивать Безсонова из приемной, напирая на него могучей грудью:

– Ни якых интервью! Дырэктор ни в настрои. Сказав: «Никого не пускаты!» Тому геть звидсы!

И хлопнул дверью перед носом опешившего от такого приема Безсонова. Почесав затылок, Женька поплелся восвояси. Открыл наугад дверь. В комнате сидели три женщины и один мужчина. Его стол стоял особняком, намекая, видимо, на руководящую должность хозяина стола. Вся четверка была далеко не первой молодости и что-то упорно строчила. При появлении Безсонова люди дружно уставились на него. Их старые лица, лишенные малейшей искорки жизни глаза, давно вышедший из моды воротник рубашки завбюро, облезлые стулья (на одном из них бросилась в глаза лопнувшая обивка) нагнали на Женьку страшную тоску. Он представил на миг, как его сын, когда вырастет, захочет вдруг стать конструктором, технологом или мастером на производстве. Он закончит местный политехнический университет (сейчас Женька, конечно, понятия не имел, как будет оплачивать сыновью учебу в университете), получит красный диплом и придет в такой облезлый, унылый отдел, в котором никогда не выветривается запах старости и плесени… Бр-р! От этой мысли Безсонова всего передернуло.

Но тут его взгляд упал на маленькую искусственную елочку, стоявшую на низеньком столике возле электрического самовара. Елка была необыкновенной! Ее хвоя представляла собой сотни покрашенных в зеленый цвет спичек, воткнутых, видимо, в обмазанный пластилином металлический каркас. «Боже, вот нищета! Елку не могли купить!» – подивился про себя Безсонов, но спросил, естественно, о другом:

– А что, ваш директор в самом деле не в духе?

– Уважаемый, вам лучше поскорей уйти. Для вашей же безопасности, – не глядя Безсонову в глаза, глухо сказал завбюро.

– Чего это вы все меня гоните! – возмутился Женька и в сердцах хлопнул дверью.

В коридоре по-прежнему звучал русско-цыганский «соул». Дима Климошенко настойчиво советовал спрятать девчонку за высоким забором. Безсонову ничего другого не оставалось, как пойти навстречу песне – навстречу единственному здесь не противящемуся его существованию голосу.

Женька не видел, как, выйдя из приемной, за ним угрюмо наблюдал хлопец в засаленной робе. Проследив две-три минуты за идущим к выходу Безсоновым, хлопец вернулся в приемную и принялся накручивать диск телефона.

– Батько, цэ я, Тарас. Тут якысь дурэнь рвався до дырэктора… Алэ звидкиля ж я розумию чого? Вин мэни штовхав якусь червону кныжэчку, алэ я його всэодно выпхал…

Дойдя до выхода, Женька сделал еще несколько шагов навстречу невидимому музыкальному источнику. Коридор поворачивал вправо и почти сразу же упирался в глухую стену. В тупичке стоял стол, за ним сидел седой старик. «Белый как лунь» – невольно пришло сравнение. Зато глаза у деда были голубые-голубые. Они светились озорным молодым огнем, будто оказались неподвластны обесцвечивающей чувства и цвет старости, и располагали к близкому разговору.

Но Женька молчал. Переведя взгляд на пальцы старика, он уже не в силах был оторваться от них. На столе лежало десятка два спичечных коробков. Старик вынимал спичку, опускал ее в бутылек с зеленкой (который стоял тут же на столе) и, уже покрашенную, подносил к металлическому пруту, покрытому зеленой краской. Таких прутов было семь-восемь, разной длины и расходящихся во все стороны от стержня большего диаметра, вертикально установленного в небольшой крестовине.

Старик мастерил из спичек елку, и Женька никак не мог взять в толк, как это у него получается. Старик касался концом спички, свободным от серы, голого прута, и спичка, прямо-таки волшебным образом, намертво замирала на нем, становясь очередной иголкой спичечной хвои.

Было очень тихо. Лишь время от времени шуршали спички в коробке, когда старик опускал в него пальцы.

– Завтра Рождество. Уже поздно ставить елку, – не зная, что сказать, произнес Безсонов.

– Радоваться никогда не поздно. К тому же я хотел бы спросить тебя, мил человек, хорошо ли ты знаешь обычаи и историю православного нашего народа.

– Смотря о чем идет речь.

– Истинные православные христиане мирской Новый год не отмечают. Они постятся в последние дни перед Рождеством, а часть из них наряжают елку в самый канун святого праздника.

– Но, дедушка, когда это у православных стало традицией ставить искусственную елку? Да еще из спичек?!

Старик не ответил. Он с любовью одевал в спички-иглы будущую елку. И тут Безсонову пришла сумасшедшая идея. Он повернулся и быстро побежал к выходу, на бегу крикнув: «Я скоро вернусь!»

Старик, неторопливо закончив работу, нежно, не касаясь спичечной хвои, провел по ней сверху вниз рукой. В то же мгновенье его взору предстала маленькая живая сосенка. Несколько минут старик любовался сосенкой. Потом, поднеся руку к деревцу, быстро взмахнул ею. Тут же маленькая красавица опять превратилась в искусственное творение.

– Люди слабы. Их нельзя искушать понапрасну, – задумчиво молвил старик.

*3*

Женька как угорелый несся к Харьковской. Уже перебегая улицу на красный свет, он совершенно ни к месту вспомнил, что забыл выяснить, отчего при его появлении неожиданно смолкла цыганская песня, знакомая и далекая, как воспоминания о кино детства. «Надо будет спросить у голубоглазого деда, где он прячет радиоприемник».

Пересекши по диагонали дворами и закоулками жилой район, находящийся сразу за Харьковской, через пять минут быстрого бега запыхавшийся Безсонов стоял у высоких ворот новой автостоянки. Быстро поднялся по железной лестнице, круто ведущей в будку охраны. Перед тем как войти, жадно оглядел сверху стоянку. Без труда отыскал Генкин трейлер – его «мерседес» сразу бросался в глаза среди массы автомашин разных марок и назначения, стоявших в ряд в правильном порядке на заснеженном огороженном пустыре.

Безсонов вбежал в будку. Молодые люди (он – в военном бушлате с камуфляжной окраской, она – в дорогой и совершенно дикой кофейно-сиреневой дубленке) азартно резались в карты.

– Сутки – пятнарик, – не поднимая головы, буркнул охранник.

– Какой пятнарик? Я на «ментовке» привалил! – глупо пошутил Безсонов. Но охранник и девушка, одновременно перестав выяснять отношения с помощью карт, тут же уставились на Женьку.

– Шутка. А вот теперь совершенно серьезно: мне срочно нужен хозяин вон того «мерса»! – Женька махнул рукой в сторону окна, выходящего на стоянку. – Куда он подался?

Молодые люди переглянулись.

– Что за мужик?.. Которого на сахаре кинули? – спросила девица.

– Он и вам все разболтал?!

– А то как же! Мы у него в доверии. Мы у всех водил в доверии! Охрана как никак, – охранник гордо походил шестеркой «пики», потом глянул исподлобья на Безсонова. – Мужик, а это случаем не ты ему елок подсунул?

– Точно. Но не все. Еще несколько кубов надо доложить.

Молодые люди рассмеялись.

– Тогда тебе на Ахтырскую надо гнать, в раймилицию. Он туда минут пятнадцать назад почесал, – сообщил паренек. – Только если будешь и дальше с нами прикалываться, менты все его елки «посадят»! – и охранник опять громко загоготал.

Перебегая наискосок Ахтырскую, Безсонов, возбужденный, уже в который раз проигрывал в воображении замысленную им акцию и, оттого тихонько посмеиваясь, вдруг встретился глазами с молоденькой мамашей в белой кроличьей шубке. Женщине, с почти отрешенным видом катившей впереди себя коляску с плюшевым верхом, по-видимому, мгновенно передалось возбужденное Женькино состояние – ожидание надвигающихся необыкновенных событий и еле сдерживаемая веселость. Мамаша улыбнулась чему-то очень приятному в своей душе, черты лица ее стали мягче и красивей, она потупила глаза, но, перевезя коляску через дорогу, не выдержала-таки и оглянулась, ища взглядом беспокойного прохожего. Безсонов входил в двери раймилиции.

У стены, напротив окошка дежурного, стояла простая лавка, на которой могли бы уместиться пять-шесть мужских задов или четыре бабских. Сейчас на лавке сидел, понурив голову, один-одинешенек мужичок в синем комбинезоне с белой «мерседесовской» звездой на груди. Женька молча сел рядом с ним. За Безсоновым подозрительно наблюдала пара милицейских глаз, глубоко посаженных в зарешеченную «дежурку».

– Ген, я уж и не надеялся успеть! – Женька не скрывал радости в своем голосе. – Есть новость для тебя!

– Да ну?! – сразу же воспрянул Генка. – Неужто сахар мой нашелся?!

– Послушай, пойдем на улицу, покурим, и я тебе все расскажу.

Они вышли на Ахтырскую, закурили. Спичка, как крошечный красный флажок, описала короткую дугу и упала в белый, не тронутый людьми и машинами снег.

– Гена, не нашел я твой сахар. Но и здесь, – Женька кивнул на двери раймилиции, – его никто не будет искать. Ты же нездешний, несумской. Ну какому менту ты нужен, да еще под самое Рождество?!

– Што ж мне делать? Все забыть? Четыреста мешков сахара!.. Тогда пойдем возьмем водки и поедем к сестре!

– Нет, Гена, у меня вариант получше и, главное, веселей!

– Ну?

– Мы поедем сейчас раздавать твои елки!

– Да ты што, спятил?! Кому они нужны после Нового года?! Разве что психам! Да и им елки не нужны – откуда у психов елочные игрушки?

– Гена, я тебе заплачу. Сто гривен хватит?

– Ну разве что на водку с закусоном…

Спустя четверть часа в ворота завода, обозначенного на куске желтого ватмана как ВАТ «Метал-Крафт», шумно въехала «фура» с эмблемой известного западногерманского концерна. Охранник, с нелепым видом устремившийся было в погоню за трейлером, неожиданно получил в подарок молоденькую елочку из рук крепкого водителя в синем комбинезоне. Когда Генка, подведя охранника к распахнутым дверям трейлера, показал, что скрывается в продолговатом нутре фургона, охранник аж взвизгнул и по-бабьи всплеснул руками, потому что тем охранником оказалась баба Сидоровна, только что принявшая пост.

Безсонов вбежал в коридор одноэтажного здания и, распахивая все подряд незапертые двери, едва сдерживая озорной смех, созывал всех на заводской двор: «Там огромную машину елок привезли! Пойдите гляньте!» Некоторые работники бумаги и карандаша, услышав новость, смотрели на настенные календари или карманные календарики, многозначительно переглядывались между собой, кивали вслед побежавшему дальше Безсонову и крутили пальцем у виска. Но большинство инженеров и технологов с готовностью отодвигали набрыдшие чертежи, спецификации и технологические карты и, вспомнив молодость (когда не раз приходилось бегать, чтобы не прозевать очередь за каким-нибудь дефицитом), потешно топоча слабыми ногами пенсионеров, неслись во двор. А там человек в красивом импортном комбинезоне с трехконечной звездой выдавал с важным видом елку или сосну и даже требовал расписаться в «Журнале регистрации».

Женька быстро обошел все отделы. Напоследок заглянул в тупичок. За столом никого не было, да и сам стол был совершенно пуст за исключением откуда-то взявшегося трехпрограммного приемника, питающегося от радиосети. Приемник молчал.

Инженеры и технологи не спешили возвращаться на рабочие места. Опершись или обняв зеленые деревца, они оживленно обсуждали неожиданную сегодняшнюю раздачу. Перед ними радостно крутился с диктофоном Безсонов.

– Раньше директору надо было! – говорил высокий худой старик в очках с толстыми линзами. – Куда я теперь с ней? Меня ж засмеют в транспорте! Скажут: «Смотрите, старый совсем сказывся – неделю назад Новый год был, а он только сейчас елку тащит!»

– Плевать мне, что это быдло скажет! – горячилась полная женщина с некогда красивым лицом. – Сегодня Рождество Христово, и мои внуки будут в восторге, когда увидят такую красивую елочку!.. Меня другое смущает, – и дама перешла на заговорщицкий шепот. – Что если наш директор пустил на эти елки всю задолженность по зарплате? Мы опять на три месяца без денег останемся!

– Нет, всю задолженность не мог! – не согласился высокий старик в очках. – Давайте посчитаем: себестоимость одной елки не больше трех гривен, а всего елок в таком трейлере…

– Постойте! А откуда у Андрея Васильевича вообще могли взяться деньги?! Ведь наш завод полгода как банкрот! – вмешался в разговор вертлявый лысенький мужичок, нервно сжимавший в руках спортивную шапочку.

– Илья Степанович, вы, как всегда, будто с луны свалились! – молодецки упершись руками в бока, занесла над лысым свою большую грудь дамочка. – Пока вы болели черт знает чем, Андрей Васильевич получил международный кредит!

– Да-а, теперь наш завод ожидают большие перемены! – мечтательно произнес высокий старик.

– Как же, как же! Если директор ваши «перемены» не пропьет! – насмешливо заметил незаметно как подошедший мужчина – словесный портрет подобных типов затрудняются дать даже их жены. – Говорят, директор заперся в своем кабинете и пьет беспробудно вот уже пятый день!

– Откуда вы знаете?

– У нас в отделе давно об этом знают!..

Тем временем повалил народ и из цеха. Работяги выходили, щурились от яркого света, прикрывая лица масляными ладонями. Они недоверчиво щупали елки, курили, смачно сплевывая на затоптанный снег.

Женька подошел к одному из рабочих, на вид которому не дал бы больше восемнадцати – наверное, самому молодому из здешних работяг.

– Вы елку берете?

– На фига она мне? – юноша насмешливо покосился на микрофон, встроенный в диктофоне. – Это же дрова! Поправка не в ялынке, а в самогоне! Мы с Ромкой банку самогона взяли под Новый год и поехали к Анжелке на Черепина. К Анжелке Светка пришла. Они такую хавку приготовили из цыбули и крабовых палочек! Поправка! Нам банки самогона не хватило! Пили, ели и танцевали! Правда, потом Светке хреново стало, она облевала мне брюки. Мы Светку спать положили и дальше пить стали. Так на фига мне ялынка? Мы и сегодня пить будем!

– Но разве это не поправочно, – Женька старался говорить с молодым рабочим на его языке, – что через неделю после Нового года какие-то чудаки привезли на завод крутую фуру елок? И люди ломятся за шаровыми елками, – Женька кивнул в сторону толпы, вырывавшей из рук Генки елки, – хотя, по сути, им елки даром не нужны!

– Ну да, поправка! – рассмеялся парень. – Только лучше бы вы фуру самогона привезли! – упрямо продолжал он настаивать на своем.

За удивительной раздачей елок из окна внимательно наблюдал здоровяк Тарас. Наконец он потянулся к телефону.

– Батько, цэ Тарас. Отут цэй дурэнь, котрый до дырэктора рвався, цылу купу ялынок прывиз… Хай мэни грэць, якщо я брэшу! Дурэнь та водий туды-сюды ялынки роздають, а люды набиглы зи всього завода, як тарганы!.. В яку цину ялынки? Зараз пиду дизнаюся. А вы ялынку нэ бажайиты?.. Скильки?.. Добрэ, батько!..

Безсонов обошел человек пятнадцать заводчан, беря у них блиц-интервью. Он видел и слышал, как оживились люди при появлении машины с елками, как горячо обсуждали возможные причины и нежелательные последствия этого необычного события. Большинству из заводчан дела не было до поздних елок, зато у людей появилась пища для разговоров и догадок, люди словно очнулись от сна и всем скопом окунулись пускай в абсурдную, но реальность.

Тут Безсонов заметил здоровенного хлопца в замасленной робе, чьи штанины очень смахивали на шаровары. Хлопец внедрился в толпу, с шутками-прибаутками обступившую зад трейлера, и, усиленно работая локтями, стал пропихиваться к открытым дверцам. В них то и дело появлялся Генка с очередной елкой и совал ее в чьи-нибудь протянутые руки. Увидев хлопца, Женька довольно хмыкнул и поспешил в одноэтажное здание.

*4*

Дверь в приемную была открыта. Женька быстро вошел и сразу же направился к директорской двери, но та оказалась запертой. Из-за нее по-прежнему доносился чей-то детский голосок, который то заразительно смеялся, то что-то старательно декламировал. Женька пару минут постоял, прислушиваясь к тому, что щебечет ребенок, потом решительно постучал. Неожиданно за дверью отозвались:

– Чего тебе, Тарас?

– Андрей Васильевич, это не Тарас! Меня зовут Евгений Безсонов. Я репортер из газеты «Перекресток рекламы». Хотел взять у вас интервью на тему будущего вашего завода. Но вас, к сожалению, закрыли.

– Никто меня не закрывал! – резко произнес голос за дверью, и в ту же секунду в допотопной замочной скважине раздался звук поворачиваемого ключа, и дверь, коротко скрипнув, отворилась. На пороге стоял высокий худощавый мужчина с блестящими (Безсонову показалось, слезящимися) глазами и впалыми щеками, заметно покрывшимися красными пятнами. На вид директору было лет сорок пять. Он немного сутулился, а пепел сигареты стряхивал прямо себе под ноги. Директор был явно подшофе.

– Заходи. Шампанское будешь?

Женька шагнул в кабинет, директор, слегка отстранив плечом гостя, быстро замкнул дверной замок.

– Присаживайся.

Безсонов с интересом огляделся. В такой обстановке ему еще ни разу не приходилось бывать. После той рухляди, которую он увидел в заводских отделах и бюро, мебель директора показалось Безсонову роскошью. Она была большой, массивной и в то же время выглядела очень современной и уютной. Шпон какого-то теплого дерева покрывал ее.

Но вскоре любопытный взгляд Безсонова соскочил с забавных мелочей, которыми был заставлен директорский стол, и уперся в огромный экран, по всей видимости, совсем новенького «Филипса»-«двойки». Симпатичный мальчишка лет пяти корчил рожицы с экрана телевизора и, неугомонный, скакал, роняя все на своем пути, по дивану и креслам в какой-то жилой комнате, с каждой секундой делая ее все более нежилой.

– Щас выпьем шампанского, и я познакомлю тебя с этим замечательным парнем. Да садись, не стой!

Безсонов уселся на кожаный диван, с готовностью принявший его в свое мягкое тело, и невольно проследил за действиями директора. Андрей Васильевич прошел в угол кабинета, противоположный тому, где стоял громадный «Филипс», и нагнулся над каким-то ящиком. Когда он снял с него продолговатую плоскую крышку, в сердце у Женьки кольнуло – то была крышка маленького, видимо, детского гроба. Женька все так же машинально перевел взгляд с крышки на экран телевизора – там по-прежнему шалил пятилетний мальчишка.

Директор вынул из гроба бутылку шампанского, опустил на место крышку и, сильно пошатнувшись, вернулся к столу. Встретив ошалевший взгляд Безсонова, Андрей Васильевич нахмурился и минуты две молчал, открывая шампанское. Когда золотая струя наполнила бокалы и выпустила над ними два белоснежных ноздреватых зонтика, директор, глядя Женьке в глаза, сказал:

– Моя фамилия Шубин. Мне сорок четыре. Год и три месяца тому назад собрание акционеров (этих ограниченных, завистливых людей, за годы независимости заметно разучившихся работать) выбрало меня директором и одновременно председателем правления. На то время завод представлял собой ужасное зрелище: грязь, бардак, выпуск никому не нужной продукции, объемы которой с каждым днем падали, поскольку не на что было закупать сырье и комплектующие…

– А кем вы работали до принятия руководства этим предприятием? – Безсонов как ни в чем не бывало достал и включил диктофон.

– Выключи. То, что я сейчас тебе расскажу, требует дополнительных доказательств. Без них мой рассказ можно трактовать как нездоровый вымысел… – Шубин, несмотря на то что был нетрезв, говорил четко и внятно, правильно формулируя свою речь. – Да. Ты спрашиваешь, кем я работал? У меня была небольшая фирма, я арендовал участок в здешнем цеху, изготавливал довольно-таки нужные, пользовавшиеся спросом автозапчасти. Дела моей фирмы медленно шли в гору, и тут мне предложили возглавить завод. Фирму я передал компаньону, а сам взялся наводить порядок… Налей себе шампанского, а я воздержусь. Я пью уже второй день… Да, на чем я остановился? Я провел ревизию всего и всех, уволил массу лишнего народа (правда, еще столько же надо разогнать), провел несколько субботников, избавившись от хлама и мусора, наконец продал все устаревшее оборудование. Но главное, конечно, не это. Вместе с компаньоном – грамотным экономистом, управляющим моей прежней фирмой, мы составили инвестиционный бизнес-план, предусматривающий реконструкцию и модернизацию старого производства, с тем чтобы перепрофилировать его на выпуск запчастей для трансмиссий грузовых автомобилей, автобусов и тракторов. Инвестиционный план предусматривал вложения свыше двух миллионов долларов, но мы сумели так разбить его на этапы, что финансирование первого этапа составило всего 300 тысяч долларов, а это уже позволяло по завершению первых работ по реконструкции приступить к производственной деятельности. Может, именно это обстоятельство помогло выиграть инвестиционный конкурс.

Полгода тому назад я случайно вышел по Интернету на итальянский сайт, содержавший информацию об инвестиционном конкурсе, ежегодно проводимом в Риме. Я списался по электронной почте с организаторами, отослал предварительные документы, в сентябре съездил на неделю в Рим, брал с собой Сережу… Видишь, как он резвится у Колизея?

Кадры на экране сменились: домашняя съемка закончилась, началось, как понял Безсонов, итальянское неореалистическое кино – Рим, много неизвестного Безсонову Рима и смеющийся, вечно дурачащийся, счастливый ребенок.

– Я извиняюсь, что так долго и нудно рассказываю тебе мою историю. Но иначе мне трудно объяснить существование этого детского гроба… В Риме мы прекрасно провели время! Синьор Мадзони – президент инвестиционной комиссии – очень тепло отнесся к моему сыну. В общем-то, все воспоминания о той римской поездке вертятся в основном вокруг моря, чудесного тихого пляжа, по которому неторопливо вышагивают шестидесятитрехлетний синьор Мадзони и мой пятилетний Сережа и ведут какие-то сокровенные беседы, к которым не допускали даже меня…

Перед самым нашим отъездом синьор Мадзони признался мне, что двадцать пять лет тому назад мафия выкрала у него сына. Адриано тогда было примерно столько же, сколько сейчас Сереже. Мадзони заплатил большой выкуп и ранним августовским утром мчался за город, где гангстеры должны были вернуть ему сына. Но не нашел Адриано ни живым, ни мертвым… Полиция впоследствии предположила, что в тот день неожиданно вмешалась конкурирующая мафиозная группировка и перехватила маленького Адриано Мадзони, а затем продала в рабство в одну из арабских стран. Однако что было на самом деле, одному Богу известно… Да, стала понятной любовь синьора Мадзони к Сереже. Старый итальянец предложил мне оставить у него на год Сережу – Мадзони обещал дать ему блестящее начальное образование!.. В тот момент я, конечно, отказался: я не мыслю свою жизнь без сына!

Не буду отрицать, что теплые отношения, сложившиеся между председателем комиссии и мной, положительно сказались на результатах отбора перспективных инвестиционных планов. Короче говоря, сначала в ноябре я получил по электронной почте письмо от синьора Мадзони, поздравившего меня с победой моего проекта, а вскоре, уже во второй половине декабря, на валютный счет в одном из киевских банков поступил первый транш… Что, шампанское кончилось? Пойди возьми в гробу. Не робей – ты же репортер! А ваш брат, как известно, сущий циник!

Подождав, пока Безсонов вернется с новой бутылкой шампанского и усядется на свое место на диване, Шубин продолжил:

– Потом все закрутилось со скоростью голливудского боевика. Уже на следующий после поступления кредитных денег день ко мне явились два странных человека. Их вид не вызывал никакой симпатии, более того, физиономии у них были явно бандитскими. Один из них, видимо, какой-нибудь их авторитет, был весьма пожилого возраста, можно сказать, старик. Вел себя вежливо, но в этой вежливости читалось столько угрозы и презрения!.. Второй – почти мальчишка, развязный и несдержанный. Они представились членами некоего Ордена лесных братьев-древлян. С нарочитой мягкостью старик предложил внести посильный вклад в развитие их Ордена, пекущегося о судьбе детей-сирот, нищих на церковных папертях и, главное, как выразился старик, меньших наших братьев – лесных зверей и птиц. Понятно, что я им отказал.

Перед Новым годом они еще раз напомнили о себе, а позавчера, приехав с завода домой, я не увидел Сережи. (Мы живем вдвоем, жены у меня нет.) В квартире был идеальный порядок, а на столе на кухне я нашел записку. В ней было написано что-то вроде этого: «Твой сын в надежных руках. Если хочешь получить его живым и невредимым, свяжись по телефону…» Дальше следовал номер телефона и предупреждение хранить тайну за зубами. В конце концов, попытавшись в течение новогодних праздников выяснить, где прячут Сережу, я узнал лишь одно: что хотели от меня похитители моего сына. Их условия были просты и разумны, если можно так говорить о требованиях аферистов.

Шубин наклонился над столом и коснулся мудреной конструкции из позолоченных шаров и стержней. Конструкция тут же послушно закачалась маятником, заходила ходуном. Солнце, не целясь, попадало в беспокойные шары, а те, словно спеша избавиться от назойливого света, отбрасывали на стену ошалевшие солнечные зайчики. Зайчики скакали по стене кабинета – вверх-вниз, вверх-вниз, и Безсонову стало казаться, что солнце чертит на стене невидимую кардиограмму. Женька почувствовал, как колотится сердце.

– От меня требовалось заключить левый контракт с фирмой «Акалайт» на поставку моему заводу токарных и фрезерных станков. Попросту говоря, они хотели, чтобы я в двухдневный срок перевел большую часть денег со счета завода на счет их подставной фирмы…

Знаешь, если бы не рассказ синьора Мадзони, я бы, наверное, так и поступил: взял бы и перевел им деньги.

Шубин поднес ко рту Женькин бокал и выпил остатки шампанского. Ставя бокал на стол, он покосился в сторону телевизора – экран его давно светился мертвым, неземным голубым светом.

– Но у меня закралось сомнение: а не повторится со мной и Сережей та старая итальянская история?.. Я не испугался, нет! Напротив, я разозлился! И решил создать видимость, что налево-направо сорю кредитными деньгами. Да, не скрою, это была плохая идея, я до сих пор не знаю, жив ли Сережа, но ничего другого я не придумал. У меня было немного собственных сбережений, и я начал тратить их безрассудно и совершенно не скрываясь ни от чьих любопытных взглядов. Вот купил этот бестолковый «Филипс», пять ящиков шампанского, мелкую дорогую канцелярию…

В директорской двери вдруг послышался звук поворачиваемого ключа, дверь резко распахнулась, видимо, от удара ногой, и в кабинет вошли трое. Впереди – пожилой мужчина в высокой норковой шапке, напоминающей папаху. Старик глянул на Безсонова пронзительными черными глазами. Скрытый в них темный огонь никак не вязался с весьма преклонным возрастом – казалось, огонь был привнесен в старика насильным искусственным путем.

За пожилым шумно шагал громадный Тарас, из-за его спины выглядывал длинноволосый молодой человек.

– О, батько, я ж тоби казав, шо цэй дурэнь у дырэктора! – увидев Безсонова, сразу же оживился Тарас (в первую минуту взгляд хлопца показался Женьке жутко затравленным).

Внезапно «батько», повернувшись к Тарасу, резко ударил его кулаком в лицо. От неожиданности хлопец отпрянул назад, по-видимому отдавив ногу юнцу, потому что тот по-девичьи взвизгнул: «Ну ты, козел!» Тарас защищаться не стал, лишь спросил виновато:

– За шо, батько?!

– А ты не понял, за что?.. Чтобы в другой раз ворон не считал, а охранял как следует!.. Что мне теперь с этим репортером делать, скажи мне на милость?

– Батько, так я ж нэ гав лычив, а вам ялынку шукав! – упрямо оправдывался Тарас. – Бачитэ, яка ж она гарна, справжня красуня! – и Тарас с детской улыбкой на хмуром лице достал откуда-то из-за спины маленькую елочку.

Тем временем, не обращая никакого внимания на бандитов, Шубин продолжил рассказ:

– …Бандиты не заставили себя долго ждать и уже на следующий день явились в этом же составе, – Андрей Васильевич кивнул в сторону оторопевших на мгновение от директорской дерзости «лесных братьев-древлян». – Они настолько обнаглели, что привезли маленький гроб. Самый старый и злой из них, буравя меня своими черными глазками, стал угрожать, что если я не одумаюсь и не перестану транжирить западный кредит (это ж надо, какую заботу проявил!), то мой сын скоро переселится из его уютного домика, спрятанного глубоко в лесу, в этот тесный гроб. Какая низость!

– Так вы до сих пор не одумались, Шубин? – старик, избавившись от секундного замешательства, снял папаху и, блестя совершенно лысым черепом (отчего темный огонь его черных глаз стал еще более яростным), уверенно расшагивал по директорскому кабинету, по-хозяйски заглядывая во все его углы. Старик подошел к письменному столу, вылил остатки шампанского в бокал, из которого десять минут назад пил Шубин, и, сделав пару глотков, поморщился. Поморщился и директор.

– Молчите, Шубин? А ваш сын страдает. Не в физическом смысле. Пока. Но такое время может настать. Даю вам последнюю попытку, Шубин. Радик, – старик обернулся, – принеси сюда дипломат!

Патлатый юнец внес дипломат и, вынув из него несколько листов бумаги, протянул старику.

– Мне они зачем? Отдай этому упрямцу, пусть подпишет!

Шубин даже не взглянул на бланки контрактов, встал из-за стола, подошел к окну и уставился неподвижным взглядом в какую-то безымянную точку в унылом заводском дворе, будто именно в ней, а не в его кабинете и затерянной в лесу хижине, решалась судьба его маленького сына и его собственная судьба.

– Гордый, значит… – старик ухмыльнулся. Глядя почему-то на Тараса, заорал. – Ты просто кичишься своей любовью к сыну! Ты его вовсе не любишь!.. Нет, мы сейчас проверим, как ты его любишь! Тарас, тащи директора в машину, – старик на секунду остановил взгляд на Безсонове, – и этого придурка тоже. Ты будешь писать самый правдивый в своей жизни репортаж! И последний…

Старик уже шагнул было к выходу из кабинета, как вдруг кто-то хлопнул дверью в приемную и пред очами столь разношерстной компании предстал Генка. Его довольное, раскрасневшееся от мороза лицо сияло.

– Я тебя ищу по всему заводу, а ты, значит, вот где! – Генка помахал Безсонову рукой, потом, глянув на старика, переведя с него взгляд на Радика и обратно, тут же насупился. – Какие люди здесь! Вот уж не ждал, что встречу вас на этом убитом заводике!

Старик, не обращая внимания на Генку, хотел пройти мимо, но водитель «мерседеса» преградил ему дорогу.

– Сволочь, гони мой сахар! Ты что это из меня решил посмешище сделать?! Я полтора часа твои левые елки раскидывал! И это в благодарность за то, что я отбуксировал твою развалину!

Старик неожиданно ударил коленкой Генку в пах, тот от боли согнулся, а старик, повернувшись к Тарасу, приказал: – Дальше сам разберись!

Тарас подошел к Генке, приподнял за подбородок его голову и со всей силы ударил в лицо. Генка отлетел к столу, перекувыркнулся через него и упал.

Безсонов с боку налетел на Тараса и влепил ему прямо в ухо. Второй Женькин удар хлопец не пропустил – поймав на лету левой рукой руку Безсонова, он врезал Женьке чуть ниже левого глаза. Безсонов покачнулся, но устоял.

Наблюдая за дракой, потешался патлатый Радик.

– А вы что же не принимаете участие, пан директор? – противно хихикнул Радик. – Или ваши руки умеют лишь баксы считать?

Шубин, не дрогнув ни одним мускулом своего заметно побледневшего лица, влепил звонкую оплеуху юнцу. Тарас полез было с кулаками на директора, но старик остановил хлопца:

– Потом. Вытащи из-под стола того придурка, приведи его в чувство – ему фуру вести. Когда будем на месте, я решу, что с ними делать.

Уже на самом выходе из административного здания Тарас неожиданно схватил за грудки директора.

– Ты что, Тарас? Оставь его, придурок! – рыкнул на обозлившегося хлопца старик. Папаха, вновь посаженная на его лысый череп, блестела воинственным огнем.

– Цэй розумник вырешив, шо вси тута лохи! – хлопец скрипя зубами отпустил ворот шубинской рубашки. – Вин не взяв домовыну, залышив йийи у сэбэ в кабинэти. Батько, вин гадаить, шо мы цэ нэ помитым!..

– Кончай базарить! – оборвал Тараса «батько». – Вернись за гробом! Одна нога здесь – другая там!

– Только смотри шампанское не расколоти! – крикнул вдогонку хлопцу Радик. Он сел в новенький бутылочного цвета «опель», стоявший посреди двора, открыл дверь старику, потом два раза включал зажигание, лишь с третьей попытки завелся и теперь сидел, ожидая, когда разогреется двигатель и вернется хлопец с гробом.

– Бракованный какой-то у тебя «опель»! – заметил с напускной презрительностью Генка. Он стоял, облокотившись о капот иномарки, и, скрывая волнение, курил. – Вроде новая тачка, а заводится как десятилетний металлолом.

– Сам ты бракованный! – огрызнулся Радик. – Вот приедем на место, я посмотрю, как ты будешь заводиться, когда тебе Тарас станет яйца откручивать!

– Цыц! – прикрикнул на них «батько». – Вон и Тарас идет. Тарас, поставь гроб в фуру и езжай с водителем «мерса». А чтобы он не ершился, на! – с этими словами «батько» полез за пазуху и, вынув черно-серый «ПМ», протянул его хлопцу. При виде пистолета Женька почувствовал, как в животе неприятно екнуло. – Не спускай с водилы глаз! А ты, – старик глянул на Безсонова, – полезай на заднее сиденье к директору и мотай на ус все, что бросится в глаза… Усы, правда, я потом тебе обкорнаю. Вместе с баш… – старик оборвал себя на полуслове, лицо его расплылось в зловещей улыбке.

Сидя на заднем сиденье «опеля», Женька осмотрелся. Большинство заводчан разошлось, а те, кто остался, с липким любопытством наблюдали за людьми, садившимися в крутые иномарки. «Елок и зрелищ – все, что им надо», – подумал Безсонов. И вдруг увидел в руках одного из зевак горящую елку – то горело странное спичечное создание, догадался Женька.

Радик включил автоматическую коробку передач, «опель» мягко тронулся с места и выскочил за ворота. За ним неотступно следовал трейлер. Вскоре машины скрылись с глаз не разошедшихся до сих пор пенсионеров и совсем молодых лоботрясов.

«Вот бы гаишник какой тормознул нас, придрался к чему-нибудь!» – пожелал про себя Безсонов, одновременно посмеявшись в душе над своим малодушием. Глянул на Шубина – тот, казалось, как ни в чем не бывало смотрел на дорогу, узкой подневольной полоской бегущую среди одиноких зимних просторов.

К сожалению, или, может, наоборот, к фатальному счастью пассажиров авто, двое гаишников, попавшихся на пути маленькой кавалькады, даже не попытались зацепить ее своими хищными взглядами. «Жизнь, видать, решила не вмешиваться в наше приключение», – с легкой горечью подумал Безсонов. Еще два часа тому назад Женьке казалось, что жизнь и все окружающее бесконечно скучны и пусты, диссонируют с его наполненной рождением сына жизнью. Безсонову захотелось инсценировать событие, которое было бы подстать его душевному настроению и мироощущениям. Но когда Женька это сделал, он вдруг осознал, что таким образом невольно (точнее, наоборот – благодаря своему вмешательству) покатил запретное колесо. И судьба не простила ему этого. «А-а, так ты вздумал стать моим соавтором?! – так, наверное, подумала злодейка. – Ну так знай: не быть тебе чистым режиссером-постановщиком! И ты сыграешь роль в своем действе! А я уж побеспокоюсь, чтобы тебе не было скучно. Ну что, занавес? Спектакль начинается!..»

– Что, не по себе? – угадав душевное состояние Безсонова, тихо произнес Шубин. – Мы сейчас мчимся в автомобиле, а мне отчего-то вспомнился римский вокзал. В Украину я возвращался на поезде, – Шубин ободряюще улыбнулся Безсонову, потом вдруг, все так же тихо, заговорил о чем-то, видимо, для него очень важном, во что Женька не сразу и «въехал». – О том, что жизнь набирает ход, в то время когда вы, стоя на перроне, как вам кажется, только-только поджидаете ее прибытия, можно судить по тому типу, которого вы, к своему удивлению, неожиданно оставили далеко позади себя. Еще минуту назад он стоял, изображая кипучую жизнь, и вдруг его повело в сторону, он все быстрее и быстрее стал удаляться от вас, и только тогда, когда он превратился в точку на горизонте, вы вдруг понимаете, что на самом деле на перроне был этот тип, а не вы… А вы в пути!

По идее, это должно вас вдохновлять. До тех пор, пока вы не сделаете следующее открытие: если вы оставили кого-то позади себя, то наверняка найдется некто, кто ушел вперед вас!

Ваша реакция на подобное открытие может быть разной. Вы можете растеряться, расстроиться, даже прийти в ужас от такого стыда и осознания собственной никчемности, позавидовать тому, кто вас обогнал… А можете пожать плечами и равнодушно уставиться в окно поезда, считая бесконечные телеграфные столбы. Но так же можете… В любом случае я могу с уверенностью сказать, что сели вы в поезд жизни не по своей воле. Точнее не проявив в должной мере собственной воли, подчиняясь в основном слепому случаю или прагматичной необходимости.

Совсем другое дело, когда вы знаете, на что идете, и прыгаете в поезд на ходу! И горды тем, что вы поступили так сознательно, проявили волю! Вы сделали усилие над собой и совладали с обстоятельствами, чтобы сесть в поезд и отправиться туда, куда вы хотели… Так, по крайней мере, вам будет казаться несколько первых верст-часов-лет. До тех пор, пока судьба-стрелочница не переведет самовольно стрелку…

Что делать, когда вы поймете, что вы едете уже в другом направлении? Снова смириться и ждать? Но поезд может завезти вас не туда, куда нужно, заехать в тупик, наконец, сорваться с откоса!.. Что же вы тогда ждете?! Прыгайте!! Прыгайте на ходу!!.. Или пройдите в кабину машиниста, дайте ему в морду и измените направление движения!.. Хорошо, если вы один такой умный…

*5*

Километрах в двадцати от Сум «опель», сбавив скорость, свернул с Харьковской трассы на едва приметную среди спеленутых в дармовые снега деревьев лесную дорогу. Снега вокруг было так много, что его вид и обилие вызвали у Безсонова ощущение кратковременного покоя и странной сытости.

Подвеска «опеля» мягко пружинила на снежных кочках и рытвинах. Машина резко повернула влево и едва не боднула небольшую повозку, стоявшую поперек дороги. В телегу была запряжена коза с двумя большими белым и черным пятнами на боку. Коза неторопливо уплетала что-то разбросанное перед ней на снегу. На повозке сидел старик в тулупе и старой цигейковой шапке с опущенными ушами и терпеливо ждал, когда насытится его рогатое сокровище.

Радик нетерпеливо засигналил в нежный клаксон, но коза даже ухом не повела. Безсонов увидел в боковом зеркальце, как позади, фыркнув тормозами, остановился «мерседес» и из кабины выглянуло счастливое лицо Тараса.

– Гэй, диду, можэ, ты на дорози козу и доиты будэшь?

Зато реакция «батьки» на старика с козой была совсем иная. Его лицо заметно потемнело, глаза сузились, будто на них опустили жалюзи. «Батько» выскочил из машины и с руганью набросился на незадачливого хозяина козы, награждая его бранными эпитетами вроде «старый недоносок» и «полоумный леший». Старик на повозке ни словом, ни жестом не отвечал на нападки, с почти отрешенным видом продолжал наблюдать, как коза доедает корм.

Безсонов подумал о том, что вот на дороге встретились двое, по сути, одинакового преклонного возраста, да что там – два старика! Но как по-разному они ведут себя и как по-разному выглядят – представители разных миров!.. Старик на телеге повернул голову, будто собираясь ответить обидчику, но посмотрел поверх его воинственной папахи… и вдруг встретился взглядом с Безсоновым. В то же мгновение Женька узнал голубые глаза удивительного заводского деда, мастерившего искусственные елки из спичек! Старик тоже узнал Безсонова. Он слегка приподнял ушанку и едва заметно кивнул, потом нежно чмокнул. Коза послушно отошла на обочину, потянув за собой повозку.

– Ну козлиный ангел! Решил мне дорогу перейти! – с досады «батько» сильно хлопнул дверцей. – Радик, едем!

Радик нажал на газ, «опель» дернулся, но не сдвинулся с места. Потом сделал еще одну натужную попытку, еще – безуспешно!

– Вот черт, забуксовали! – парень ударил кулаком по рулю и посмотрел на «батько». Тот приказал Безсонову: – Иди подтолкни!

Женька уперся в «опелевский» зад, закряхтел, стараясь вытолкнуть машину из снежной засады. Вдруг кто-то тронул его за рукав куртки. Это был голубоглазый старик.

– Послушай, мил человек! Если есть деньжат чуток, подай не мне, а козе Братиславе – твари божьей. Не на что мне сухари ей купить!..

Безсонову было невдомек, как рядом с ним оказался этот загадочный дед. Так быстро и незаметно! Ведь только что на повозке сидел, с козой разговаривал! По воздуху, что ли, перелетел или зайцем проскакал под елками?.. Женька протянул старику десять гривен.

– Дедушка, как вас зовут?

– Кто Лешей, а кто и Лешим кличет…

– Ты знаешь этого старика? – спросил Шубин, когда Женька сел в машину.

– Так он же у вас на заводе работает!

– Ага, в коммерческом отделе – развозит клиентам готовые заказы! – гыгыкнул Радик.

– Я в первый раз его вижу, – признался Шубин.

– Молчать! – рявкнул «батько». Все тут же притихли.

Вскоре дорога пошла под уклон.

Машины спустились в яр, заснеженный и глубокий, попав неожиданно в лесной хутор, обжитый лишь тремя хатами (впоследствии выяснилось, что две из них были заброшены). Проехали вдоль плетней с частыми брешами, мимо колодца с полуразрушенным козырьком… Несмотря на царившее в нем запустение, хутор не вызывал тревоги. Напротив, что-то притягивало Безсонова к полусказочной ветхости лесного жилья.

Возле одной из хат, приставив ладонь ко лбу, стояла высокая дородная старуха в куцем, старого покроя пальто. Вышедшему из «опеля» черноглазому старику она сказала просто и без обиняков:

– Ирод приехал!

– Заткнись, старая карга! – отмахнулся от старухи «батько». – Отведи этих двух придурков и того тоже, что за рулем большой машины сидит, веди их на чердак и запри на замок. Проверь обязательно!.. Постой… – «батько» понизил голос. – Как там мальчишка?

– У-у, вспомнил! Чтоб тебе на том свете бесы хлеба не давали! – начала браниться было старуха, но, встретившись с тяжелым взглядом черноглазого старика, осеклась и, уже по-бабьи всхлипывая, запричитала. – Сидит себе, сердешный. Исхудал весь, на старичка стал похож, – не выдержав, старуха опять принялась кричать. – Ты что, ирод, решил ребенка голодом заморить?!

– Что ты гонишь, старая?! Я консервов тебе оставил сколько, чипсов!

– Вот и жри свои чипси! – смешно выговаривая «чипсы» через «и», наседала на «батько» отважная старуха. – А ребенку молочную вермишельку надо сварить!

– Ладно, разберемся, кому вермишель, а кому – петлю на шею! – поморщился «батько». – Веди вот этих на чердак да побыстрей поворачивайся!

– У-у, раскомандовался, лесной черт! – фыркнула старуха, но, цепко схватив за локоть Шубина, повела его к деревянной лестнице, снаружи поднимавшейся к чердачному окну. В первый момент Андрей Васильевич хотел было оттолкнуть от себя старуху, но стоявший рядом с ним Радик выхватил из-за пояса пистолет (точь-в-точь такой же, какой «батько» дал хлопцу) и уперся им в спину Шубина, чуть ниже его левой лопатки.

Шубин вынужден был повиноваться. За директором поплелись с хмурым видом Генка и Безсонов. Вдруг Радик нагнал Генку и отобрал ключи от машины: «Теперь тебе, дядя, ключи от рая будут нужны!»

Подождав, пока Безсонов, последним поднимавшийся на чердак, шагнул в его нутро, «батько» вошел в сени большой и когда-то, по всей видимости, крепкой хаты.

На чердаке остро пахло слежавшимся сеном. Его было много, в полумраке высокого чердака сено напоминало чью-то огромную отрезанную седую бороду. Старуха подняла с пола вилы и, пробормотав: «От греха подальше!» – прижала к груди их черную рукоять.

Шубин устало опустился в сено и закрыл лицо руками. Генка, ковыряясь в носу, смотрел в маленькое слуховое оконце: Радик отгонял «мерседес» куда-то за левый край хаты.

– Вот сволочь! Ноги оторвать ему мало!

– Почему ноги? – удивился Женька. – Он же ручками твой «мерс» уводит?

– Про его ручки-дрючки я, вообще, молчу! – Генка зло плюнул в окно.

– Не плюй в окно, сынок! Оно как колодец. Свет в нем божий плещется и воздух, которым дышит сердце людское, – сказала вдруг старуха. Она оглядела трех пленников и тихо вздохнула. – Ну что, сынки, будете здесь жить. Хоть и не знаю, сколько отмерил вам Ульян…

– Ульян?.. Того старого мафиози зовут Ульян?! – Безсонов подскочил к старухе и попытался заглянуть ей в глаза. Старуха встала у открытой двери на чердак. Солнце ясно освещало ее древнее лицо и глаза цвета спитого компота из сухофруктов.

– Бабушка, вы знаете этого темного старика? – не унимался Безсонов.

– А то как же! – горько усмехнулась старуха. – Это ж мой брат.

– Вот это да!! – почти одновременно воскликнули Безсонов и Генка. Лишь Шубин никак не отреагировал на новость.

– Ну-ка, ну-ка, бабуля, выкладывай все как на духу! – потребовал Генка.

– Что это я вам должна выкладывать? – снова усмехнулась старуха, но на этот раз в ее голосе послышались грозные нотки. – Это вы мои пленники, а не я!

Старуха вышла и, закрыв дверь чердака, загремела вставляемым в скобы замком.

– Надо было бабку по темечку грохнуть! Или вилами ткнуть! – поздно спохватился Генка.

– Ну да, со старухой ты готов справиться, а перед Тарасом и тем пацаном спасовал! Будто не мужик, а… – ухмыльнулся Безсонов.

– А сам-то, сам-то, корреспондентишка безголовый! – начал распаляться Генка. – Сказали ему: «Лезь в машину!» – он и полез, как суслик!..

– Хватит! – неожиданно оборвал Генку Шубин. Он резко поднялся и подошел вплотную к водителю.

– Вы, наверное, забыли, почему мы здесь?.. Так я напомню: взят в заложники мой сын, где-то здесь его прячут бандиты. И наша задача – как можно скорей найти это место и освободить мальчика!..

Шубин, замолчав на несколько секунд, поправил себя: – Лично вы, Геннадий, ни мне, ни моему сыну ничего не должны. Можете оставаться в стороне, если боитесь за свою жизнь.

– Конечно, боюсь! – согласился Генка. – Но… что я, последний мужик какой-то?.. Что-нибудь да придумаем! Да, журналист? Ты же привык придумывать разные штучки в свою газету!

Безсонов не ответил. Он прислушивался к звукам, едва-едва доносившимся снизу, из жилой части дома. Женьке показалось, что кто-то лихо играет на пианино…

Солнце заходило. В слуховое оконце хорошо была видна его облитая яичным желтком горбушка. Очертания деревьев постепенно размывались, растворялись в вечерних рождественских сумерках.

Стало слышно, как сразу несколько человек поднимается по лестнице. Их громкие голоса, все нарастая, приближались к двери. Загремели замком. Дверь распахнулась, и на чердак ступили двое – старый Ульян и Радик. За их спинами обнаружился прямоугольник начавшего смеркаться неба.

Старик посветил фонариком по очереди на каждого из троих пленников.

– Батько, посветите мне! – попросил Радик. Он прижимал к груди какой-то прибор, осторожно опустил его на пол, предварительно откинув ногой сено. Безсонов пригляделся. Прибором оказался небольшой монитор марки «Сони». Радик на минуту вернулся к лестнице, чем-то там погремел и наконец вытянул длинный конец черного провода.

Подключив провод сзади к монитору, Радик принялся щелкать тумблерами, нажимать разные кнопки. Экран монитора засветился, на нем появилось изображение вечерней коротенькой, как старухино пальто, хуторской улицы. Видеокартинка дрожала.

– Радик, скажи Тарасу, чтобы он показал колодец, – не глядя на пленников, приказал Ульян.

Радик достал из правого кармана дубленки наушники с микрофоном и надел на голову. На его волосатой голове наушники смотрелись как девичий обруч.

– Тарас, покажи колодец! – сказал Радик. Картинка на мониторе пару раз сильно вздрогнула, но осталась прежней. – Тарас, ты меня слышишь?.. Где колодец?

Наконец картинка ожила, улочка медленно двинулась навстречу всем, кто видел ее на мониторе. Изображение было очень неустойчивым, темное и расплывчатое, оно вздрагивало и покачивалось, как стакан с мутным вином в руке пьяного ходока. Оставалось гадать, то ли Тарас впервые работал с камерой, то ли ему в самом деле нелегко было идти по заваленной снегом улочке.

Вот камера замерла на полуразрушенной шапке колодца, и картинка зависла в «стоп-кадре».

– Шубин, подойдите ближе к монитору! – старик повернулся к директору. – Что вы, как мышь, затаились в сене?.. Для вас же крутим кино! – потом сказал, обращаясь уже к Радику. – Теперь колодец крупным планом! Пусть господин директор посмотрит, до чего его жадность довела!

Радик что-то шепнул в микрофон, на мониторе возник черный квадрат с неясным светлым пятном посредине. Изображение приобрело большую четкость, и светлое пятно превратилось… в детскую головку! С экрана смотрели напуганные до смерти глазенки мальчишки лет пяти-шести. Лицо ребенка было настолько чумазым, что это оказалось заметным даже во мраке колодца.

– Подлецы! Держать моего сына в замерзшем колодце! – Шубин ринулся было к Ульяну, но старик, неожиданно прытко отступив назад, предупредил: – Ни шагу больше, Шубин! Иначе я не ручаюсь за Тараса!..

– Так колодец, значит, без воды! – только сейчас сообразил Генка.

– А ты умный, – усмехнулся Радик.

«Странно, почему ребенок такой чумазый? Ведь земля-то в колодце мерзлая!» – отметил машинально про себя Безсонов.

– Ну что, на этот раз я убедил тебя, Шубин? – растягивая слова по слогам, произнес старик. – Промедление смерти подобно, как любил говаривать вождь русского пролетариата… Подпишешь договор?

– Только не здесь. Внизу. Здесь плохое освещение.

– Шутишь?.. Ну хорошо. Пускай внизу, – согласился Ульян. – Радик, выключай и сворачивай всю эту дребедень. Спускаемся в хату. Господин директор сподобился подписать! – старик, плохо скрывая раздражение, хмыкнул. – Упрямый осел!

Радик закрыл за собой дверь и щелкнул замком. Заскрипели ступени лестницы, вначале громко, потом все тише и тише. Вдруг раздался яростный окрик Ульяна: «Тарас, держи директора!»

Безсонов и Генка как по команде прильнули к двери. Напрасно: заливая глаза черной прозрачной патокой, из щелей сквозила вместе с морозным ядреным воздухом рождественская лесная ночь.

– Андрей Васильевич хотел вытащить из колодца сына, – догадался Женька.

– Ну и правильно! И я бы так сделал! – выразил свою солидарность Генка.

– Так-то оно так, но, видится мне, в колодце никого нет.

– Да ты что спятил?! Мы же только что видели!..

Снизу, уже изнутри дома, послышались хорошо различимые крики, брань, глухие удары, чей-то короткий стон, громыхнул, упав, какой-то тяжелый предмет.

Шум продолжался минут десять, потом стих, но Безсонов чувствовал, что там еще не все кончилось. Словно в подтверждение его мыслей, снизу раздался ужасный крик и почти одновременно звук разбившегося стекла.

Через четверть часа Тарас заволок на чердак бездыханного Шубина и молча швырнул в сено. Потом, вытерев рукой пот со лба, забурчал, непонятно к кому обращаясь:

– Ну чого ты дывышься?.. Говнюк твий дырэктор! Чого вин смыкався? Я ж йому крычав: «Стий, подлюка, вбью!» Так вин, гадюка, шо накойив?.. Вмазав батькови в око! Ну я потим йому так вмазав! И й ще раз! Ще!.. Алэ спочатку вин пидпысал договир. Розумиишь, вин пидпысал його! Тьфу, буржуйскька пыка!

Неизвестно, еще сколько времени продолжался бы монолог Тараса, но снизу его позвал властный «батькин» голос, и хлопец, еще раз плюнув, ушел.

Шубин лежал неподвижно, уткнувшись лицом в напитавшееся ночной стужей сено. Безсонов перевернул его на спину, отчего Шубин коротко застонал, но так и не пришел в сознание. Носовым платком промокнул директору кровь на разбитом лице. Генка присел рядом на корточки.

– Если директор взаправду подписал бумажки, нам всем хана! – сказал он. – Непонятно, почему он не подписал их раньше, там, на заводе?

Безсонов пожал плечами: – Просто Андрей Васильевич не доверяет бандитам. И имеет для этого все основания… Дай мне свой носовой платок, а то мой весь в крови.

– Откуда он у меня? Я парень простой, сморкаюсь прямо в снег!.. Послушай, если он не доверял тем козлам, то на хрена согласился подписывать?.. Сломался, что ли?

– А ты бы не сломался?! – взорвался Безсонов. – На твоих глазах держат в колодце сына, потом самого зверски избивают! Не сломался бы?!.. Уверен, немного найдется мужиков, которые выдюжат в такой ситуации!

– Понимаю. Чего тут непонятного? – Генка вздохнул. – Но жить все равно хочется.

Пленники замолчали, прислушиваясь к новым шагам, приближавшимся по скрипучим ступеням. Щелкнул замок, нерешительно отворилась дверь, и раздался усталый голос старухи, совершенно не различимой на фоне обезжизненного ночного неба.

– Не спите, сынки?

– Так вы ж спать не даете! Деретесь! – проворчал Генка. Старуха бросила на пол какие-то вещи, чиркнула спичкой, раз, другой – и уголок чердака осветило нервное пламя свечи. Старуха подняла с пола черный тулуп на овечьем меху и укрыла им лежавшего без каких-либо признаков жизни Шубина.

– Это страдальцу. А то замерзнет, бедолага. Мороз-то на дворе все крепчает!.. А это вам, – старуха протянула второй тулуп Безсонову, – будете греться друг за дружкой.

– Вы к нам очень добры… не знаю, как вас по имени, – сказал Женька.

– Мать покойная меня Тэтяной называла. А Ульян привык все больше ведьмой да старой каргой обзывать. Один только Леша помнит еще мое настоящее имя.

– Леша? – переспросил Безсонов и подвинулся к старухе, в руках у которой появился вдруг маленький чугунок.

– Это мой второй брат. Он полоумный, но добрый, как ребенок.

Безсонов вспомнил голубоглазого старика, кормившего сегодня посреди дороги козу. Старуха сняла с чугунка крышку, и тут же из него пахнуло чем-то давно забытым – теплым и вкусным прошлым.

– Состряпала немного кутьи. Сегодня ж Рождество Спасителя нашего. Вот, угощайтесь с Богом! – старуха протянула мужчинам ложки.

Глядя, как они уминают кашу, бабка Тэтяна замолчала. Потом вдруг продолжила рассказ:

– Годков так шестьдясят назад на хуторе, кроме нас, жили еще две семьи. У них были злые и глупые дети. Мы в то времечко тоже были детьми. Соседские не любили Алешу, били его частенько и дразнили «лешим»…

– Это же оливки! – выплюнув на ладонь косточку и поднеся ее близко к глазам, удивился Женька.

– В кутью изюм кладут да чернослив. Но откуда у меня чернослив?.. Сколько раз просила Ульяна, но он всегда ругается, кричит на меня. Вот привез соленых слив, пришлось их в кутью добавлять.

– А почему люди покинули хутор? – спросил Безсонов.

– Испугались нашего горя, – вздохнула бабка Тэтяна и перекрестилась, глядя на дверь. Безсонов переглянулся с Генкой и вопросительно посмотрел на старуху.

– Ох, давно это было, сынки, так давно! Уж боль прошла-позабылась, а с ней и жизнь моя, –всхлипнула старуха. – От всего-то века моего бабьего – сухая седая прядь волос!.. А в юности – знали бы вы, сынки, какие у меня были локоны! Густые, непокорные! И я вся шальная, непокорная!.. Мать не знала, что со мной делать. Однажды она меня сильно наругала, и я озлилась… и убила ее… Давняя история, сынки, и темная. А горела хата сильно! Те, кто видел наш пожар, будучи в тот час в лесу, говорили потом: «Казалось, будто солнце встает с того света!..»

Безсонов и Генка, давно забыв про кутью, внимательно слушали бабку Тэтяну, не отрывая взгляда от ее восковых пальцев, беспокойно теребивших старый пуховый платок. Во сне тихонько постанывал Шубин.

– Ну ты, бабка, даешь! – очнувшись от странного наваждения, присвистнул Генка. – Может, ты нам в кутью мышьяка сыпанула?

– От горя Алеша тронулся умом, – не обидевшись на Генкин вздор, продолжала старуха, – а Ульян покрыл меня, не выдал милиции, облепившей хутор, как осы ворованное варенье. С тех пор Ульян мне житья не дает, правит моей судьбой, как черный монах!..

– Страшно! Но все это дела давно минувших дней, – сказал Женька. – Сейчас же, пока вы рассказываете свою историю, замерзает, погибает маленький мальчик! И вы будете причастны к его смерти! Вы станете дважды убийцей!

– Ну что ты, сынок! Чтоб я дозволила погубить Сереженьку? Господь с тобой! – взволновалась бабка Тэтяна. – Сейчас он в надежном месте… Да, это место не для ребенка, страшно и низко держать его там! Но там он хоть защищен от лютого холода!.. Сынки, спасите Сереженьку!

– Но как? – подался вперед Безсонов.

– Убейте их! – зловещим шепотом обдала его старуха, отчего Женька невольно отпрянул. Бабка Тэтяна тотчас сникла. Порывшись за пазухой, где-то возле сердца, она вынула маленькую иконку.

– Вот иконка Пресвятой Богородицы. Уж не знаю, какой. Молитесь и молите Бога о пощаде!

С этими словами старуха вышла.

Безсонов поставил иконку рядом со свечой и нерешительно перекрестился.

– Ну и денек! Начали за упокой, за упокой и закончили! – возмутился несправедливостью судьбы Генка.

– Не святотатствуй! Как-никак Рождество сегодня.

*6*

Перед тем как лечь, Безсонов вынул диктофон и, подумав несколько секунд, стал нашептывать в крошечную, словно от фильтра, решетку диктофона: «Сегодня Рождество, Его день рождения… А меня и еще троих ни в чем не повинных людей приговорили… Страшно! Закон сохранения жизней действует! Закон жертвоприношения! Рождение Бога сопровождают смерти людей!..» Тут Женька заметил, что кассета не вращается. «Диктофон отказал. Самовольно решил не записывать мой ночной бред! Хм, – Безсонов невесело ухмыльнулся, – что ж ты, Жека, делаешь? Выговорил простому шоферу, а сам покруче его богохульствуешь?!»

Женька на ощупь отыскал в сумке блокнот и при колышущемся свете свечи записал: «В праздник всех православных хочется верить: утро вечера мудренее. Прошу у Бога силы и надежды. Надежда, как известно, умирает последней. Надежда не умирает…»

Потом Безсонов долго мостился в стылом сене, наконец притих, прижавшись к литому боку давно уж храпевшего водителя «мерседеса». Задремал. Женьке снился его сын. Малыш стоял в какой-то яме и тянул к Женьке свои покрасневшие от ветра ручонки, а Безсонов упрямо снимал его на видео. Рядом проносились невидимые машины – был слышен лишь гул их моторов. Вдруг под ногами ребенка вспыхнул огонь, сынишка в отчаянии выбросил вверх руки, схватил Женьку за плечи и сильно потянул на себя…

– Вставай, мил человек! С Рождеством тебя Христовым! Они уехали час назад! Пора, не залеживайся!

Рассветало. Свет, вливаясь в оконце, подобно ручью, струился в чердачном пространстве, темном, как омут, в виде золотых, волнующих душу водорослей. В чердаке-аквариуме зарождалось новое утро. Голубоглазый старик улыбался плохо соображавшему спросонья Безсонову.

– Вот тебе посох, а вот – котомка полезная! И Бог тебе в помощь!

Сказал и, пока Женька зевал и продирал очи, исчез. Как будто его и не было вовсе! Почудилось, что ли? Безсонов огляделся. По-прежнему похрапывал Генка, неотрывно смотрел в оконце больными глазами Шубин, да слышались со двора чьи-то пьяные бормотания.

– Андрей Васильевич, как вы?.. Я уж грешным делом подумал, что вы больше не встанете.

– Надо бежать, – вместо ответа глухо отозвался Шубин.

– А договор? – стараясь скрыть в голосе внезапно нашептанный сердцем укор, спросил Безсонов. Он вплотную подполз к Шубину.

– Я и в самом деле подписал контракт. Но… – директор улыбнулся той улыбкой, которая порой бывает красноречивей иных многословных фраз. Из глаз, морщинок, губ Шубина, как из частичек мозаики, сложились вдруг в его улыбке затаенная грусть, мудрость, горечь, чувство вины и другое чувство, очень схожее с чувством благодарности – той редкой благодарности (по сути, адресованной неизвестно кому), которая бывает вызвана случайным везением или неожиданным счастьем.

Шубин оживился, обращаясь к Женьке, вдруг перешел с ним на вы:

– Они не заметили подвоха! Понимаете, Евгений, мне в этот раз ужасно повезло!

Помните, есть масса фильмов про шпионов, которые, встречаясь, вместо пароля протягивают друг другу рваные половинки одной и той же денежной купюры? Без второй половинки соратника они никто, вместе – страшная сила!.. Я не вспомню сейчас ни одного названия такого фильма. Но дело, собственно, не в этом. В моем случае роль подобной «второй половинки» должна была сыграть подпись синьора Мадзони. На бланке контракта его должность и имя напечатаны в самом низу и, по просьбе самого Мадзони, довольно мелким шрифтом. Чтобы обратить на эту строку внимание, нужно быть либо очень внимательным, либо хорошо знать английский и суметь прочесть документ целиком. Да, текст контракта, регламентирующего мои права как руководителя завода по закупке оборудования у того или иного предприятия (в том числе и украинского), набран на английском. Условия контракта таковы, что он должен быть подписан тремя сторонами – заводом-покупателем, предприятием-поставщиком и организацией, финансирующей инвестиционный проект. В моем случае в качестве последней стороны выступает фонд, возглавляемый синьором Мадзони. А без подписи синьора, повторяю, контракт не имеет юридической силы. Это значит, что, пока я не получу от итальянца его бесценного автографа, банк ни за что не переведет деньги со счета завода на счет «лесных братьев»!

– Но это ведь рано или поздно откроется?! – воскликнул Безсонов.

– Сегодня же, – согласился Шубин. – Я слышал, как среди ночи завелась и отъехала их машина. Поэтому, пока «лесные братья» отсутствуют, нужно как можно быстрее найти моего мальчика и уносить отсюда ноги. Надо действовать!

– Но как?

Безсонов поднялся, хрустнув костьми, потянулся, обошел чердак, подергал дверь – она громыхнула снаружи тяжелым замком.

– Ух ты, а это что? – Женька уставился на продолговатый, длиной чуть больше метра, предмет, завернутый в черную ветхую тряпицу. Предмет стоял, прислоненный к стене в шаге от двери.

– Вечером его не было… – и в тот же миг Безсонова осенила догадка. – Неужто это посох Лешего?!

– Какой еще посох? – подал сонный голос Генка, разбуженный Женькиным вскриком. – Журналист, ты от страха заговариваться начал!

– Разверните, Женя! – тихо попросил Шубин.

Безсонов протянул к вещице руку, и в ту же секунду тряпица поползла вниз от одного прикосновения его пальцев и упала, как покрывало с открываемого обелиска…

– Ох, ни хрена себе! – первым отреагировал на увиденное Генка.

– «ИЖ-58» или «ИЖ-54», «бескурковка», с горизонтальными откидными стволами, – попытался определить модель Шубин. – Старенькое, но надежное. Чье?

– Чье? – задумчиво повторил Безсонов и мотнул головой, постаравшись избавиться от наваждения. – Старик Леший сказал: «Вот тебе посох!» – и исчез… Вспомнил: там еще котомка должна быть! – Женька стал озираться по сторонам.

– Парень, да ты спятил! Какой к ядреной фене Леший?! Какая котомка?! – взорвался Генка. – Приди в себя! Перестань байки сочинять! Мы на чердаке бандитской хаты, и скоро нас пустят на холодец!

– Но ружье-то он не выдумал, – задумчиво произнес Шубин. – Постой… Котомка, говоришь. У меня вот под головой сумка, не знаю, откуда взялась…

Безсонов взял в руки двустволку, неуверенно переломил ее, заглянул в пустые зрачки стволов, потом резко защелкнул, опустил предохранитель и, неожиданно наведя на Генку, нажал на спусковой крючок.

– Ты што, совсем обалдел?! – попятился от него Генка и, упершись спиной в кучу сена, попытался даже немного зарыться в нее. Шапка сена упала на него, водрузившись на голове нелепым вороньим гнездом.

– Не транди! – коротко ругнулся Безсонов.

– Ого, в Евгении проснулся человек с ружьем! – удивился Шубин и тут же осуждающе-ироничным тоном осадил. – Держите себя в руках, дружище!

– Ладно. Я неудачно пошутил, – с досадой в голосе отозвался Безсонов и взял из рук Шубина полотняную сумку. Сумка была небольшой, старенькой, штопанной вдоль и поперек (сто лет тому назад русские художники любили рисовать с такими сумками наших неутомимых ходоков) и неожиданно тяжелой. Сумка оказалась крепко перевязанной бечевкой.

– Ну у тебя и юморок, журналист! Черный, как резина на моем «мерсе»! – Генка беззлобно ворчал. – Кстати, как он там, бедолага? Эх, не видать трейлер отсюда!

Генка, стоя у оконца, наблюдал, как бабка Тэтяна, проходя по двору с желтой, как головка сыра, миской, остановилась у какого-то красного ящика (в таких обычно хранят противопожарные принадлежности – песок, топор, ведро), откинула его крышку и зачерпнула миской что-то белое и сыпучее.

– Снег у нее там, что ли? – гадал Генка. – Какой-то ящик внизу стоит, чем-то белым до краев наполнен.

– Вау! – вдруг издал победный клич Безсонов, наконец развязав сумку. – Генка, не знаю, что там у бабки в ящике, а у ее братца… Господа, – Женька торжествующим взглядом посмотрел на Шубина и водителя, – сумка набита охотничьими патронами!

– Неужели?! – машинально потянулся к Женьке Шубин.

– Значит, будем мочить бандитов! – довольно крякнул Генка, по-прежнему глядя в оконце. Старуха, набрав в миску белой массы неизвестной природы, исчезла из Генкиного поля зрения. Спустя минуты две-три, на лестнице, ведущей на чердак, раздались шаги. Кто-то тяжело и долго поднимался к пленникам.

Безсонов, вспоминая, как это делается, заряжал ружье. Генка вдруг предложил:

– Давай грохнем старуху!

– Причем тут она?!

– В самом деле! – поддержал Женьку Шубин. – Старуха доживает свой век, и Бог ей судья!

Дверь с шумом рывком отворилась – и на чердак завалил, едва удержав равновесие, Тарас. Он был сильно пьян, но все же крепко стоял на ногах. От хлопца разило плохим самогоном и редким здоровьем, сейчас воплотившимся в бездумной, опасной силе.

– Ну шо, хлопци! Витаю вас з Богом новонародженным! Вин мэни на вухо прошэпотил… благословив, отжэ… – смачно, словно нарочно, икнул Тарас, – шо б я вас сегодни прышив! – и хлопец разразился низким смехом вперемежку с частым иканием.

«Ты смотри, будто собака Баскервилей лает! Не то простудилась, не то налакалась дряни – и лает,» – подумал Женька. Его рука непроизвольно легла на кнопку предохранителя. Мягкий щелчок и…

– Ну-ка, ну-ка, дурэнь, шо цэ у тэбэ? – Тарас шагнул к Безсонову. – Оцэ так тоби – рушныця!

Безсонов, продолжая сидеть на охапке сена, медленно стал поднимать ружье. Тарас ринулся на него и попытался ногой выбить ружье. Удар пришелся на край ствола, ружье круто вздернулось, и в этот момент Безсонов выстрелил из обоих стволов. И тут же повалился на спину, перекинутый сильной отдачей ружья. Оно вылетело из рук и плюхнулось где-то в темном углу чердака.

Голова Тараса резко откинулась назад, будто он пропустил невидимый апперкот, хлопец заорал не своим голосом и резко закрыл, будто ударил, лицо руками. В ту же секунду меж растопыренных пальцев брызнула кровь, закапала на золотое от утреннего света сено.

– Шо ж ты наробыв, дурэнь?! Я ж тэбэ розирву на шматкы, собака ты погана!

Хлопец, как волчок, закрутился на месте, оступился, ударился головой о бревенчатую стену и, воя, бросился к лестнице, неловко сорвался со ступеней и кубарем, грохоча, скатился вниз. Поднялся и, продолжая подвывать и сыпать проклятия, поковылял прочь.

– Живучий какой гад! – изумился Генка, глядя Тарасу вслед. – Влепили целый заряд дроби, а ему хоть бы хны!..

Шубин жестко, почти грубо оборвал водителя: – Кончай разговоры! Вперед! Нельзя мешкать! – и подтолкнул водителя к лестнице. Обернулся к Безсонову: – Евгений, пойдете со мной, поможете найти моего сына! Геннадий, поспешите к машине! Разогрейте двигатель и ждите нас!

Шубин выкрикивал фразы, словно отдавал подчиненным приказы.

– Ага, как же, побежал! – заартачился Генка. Он спускался по лестнице, а потом встал как вкопанный. – Те-то двое, старик и пацан, зрячие еще. Увидят меня и подстрелят как зайца!

– Не увидят. Они уехали ночью в Сумы. Я слышал, как отъезжала машина. Давайте, Геннадий, не стойте!

– На хрена им ночью понадобилось тащиться в город? – Генка продолжал упрямиться.

– Вчера я подписал контракт, и они направились, видимо, к юристу, чтобы он провел экспертизу.

– Значит, ваши денежки тю-тю? – Генка жалостливо глянул на директора. – Наверное, если бы и меня так били… Да хрен бы я им отдал! Денежки мои! Да потому что их у меня никогда не было! – и громко загоготал. Шубин и Женька невольно улыбнулись.

Шубин оглядывался по сторонам, соображая, в какую сторону бежать.

– Действуем очень быстро. Скоро «лесные братья» вернутся и о-о-чень злые! Если нас застанут – нам несдобровать!

У Генки взметнулась левая бровь: – Не понял. Теперь-то чего им психи гонять?

Тут уже не выдержал Безсонов и заорал на водителя: – Гена, быстрей к машине! Заводи и жди нас!.. Ну что ты вылупился?.. Не хватает в договоре еще одной подписи! А без нее Ульяну не видать денег как собственных ушей!

– Так бы сразу и сказали.

Генка помчался к «мерседесу», зад которого виднелся из-за края заброшенной хаты, и чуть не сбил старуху, идущую им навстречу. Бабка Тэтяна несла чугунок и миску.

– С Рождеством вас, сынки! Вот, позавтракайте кукурузкой с сахарком!

– Кукуруза – зимой?! Ничего себе! – удивился Безсонов.

– Бабуль, а что ты там насыпала из ящика? – спросил, посмеиваясь, Генка.

– А вот его и насыпала, – старуха кивнула на миску, – сахар.

– А я думал, снег, – глупо хохотнул Генка и подмигнул Безсонову.

– Так у нас этого сахара как снега! – похвасталась бабка Тэтяна. – Ульян большущую машину пригнал!

– Где?! – взревел водитель и едва не прыгнул на побелевшую от страха старуху.

– Господь с тобой, сынок! Там он, сахар, в сарае, – бабка Тэтяна махнула рукой в сторону наполовину занесенной снегом постройки.

Генка, по-молодецки лихо перепрыгивая через сугробы, помчался к сараю.

– Стоять!! Никакого сахара! Немедленно бегите к машине! – рявкнул вдогонку Шубин.

– Да пошел ты!.. – не оборачиваясь, огрызнулся Генка. – Это для тебя – сахар! А для меня – куча баксов, которые у меня стырили! За них мне в Харькове яйца оторвут!

Дверь в сарай была настежь распахнута, Генка, не замедляя бега, влетел в него. Не прошло и минуты, как из сарая донеслась какая-то возня, затем грохот, сопровождаемый стоном и воплями.

– Что там происходит? – Шубин перевел гневный взгляд с сарая на морщинистое лицо старухи, такое же ветхое, как постройка, в которой сейчас разыгрывалась невидимая отсюда драма. – Где мой сын, старая… ведьма? – невольно вырвалось у Шубина. Он с трудом сдерживал себя, чтобы не вцепиться в усохшие, как две старые клумбы, старушечьи груди. Может, он так бы и сделал, если бы не крик Безсонова: «Андрей Васильевич, Тарас!!»

В дверях сарая, пятясь спиной, возник Генка. Вслед за ним, шатаясь, появился Тарас. Его глаза были завязаны тряпкой. Хлопец издавал нечленораздельные жуткие звуки, размахивал перед собой руками, чем напомнил Безсонову медведя, которого охотники выживали из пещеры. Одновременно тряпка на Тарасовых глазах делала его похожим на игрока в жмурки. У Безсонова похолодело в груди: казалось, еще шаг – и Тарас-шатун поймает незадачливого водителя. Но Генка оказался расторопным: ловко увернувшись от слепых рук хлопца, он отпрыгнул в сторону.

– Где мой сын? – понизив голос, зло повторил Шубин.

– А я почем знаю? Ульяна поспрошайте, – глядя на раненого, мечущегося, точно подбитый зверь, Тараса, старуха покачала головой и гневно сверкнула глазами, остановив взгляд почему-то на Безсонове. – Изверги, что ж вы с Тарасиком сделали?! Он мне за место сына! Да вы… да вы все одно, что Ульян мой! – кинув жалостливый взгляд на хлопца, бабка Тэтяна запричитала. – Боже, прибери его поскорей!..

Шубин, не дослушав старуху, устремился к колодцу, черной ягодой проклюнувшемуся из снежного теста. Но уже шагов через десять он остановился и, схватившись за правый бок, беспомощно осел в снег.

– Вот гады, все почки отбили!

– Сейчас, Андрей Васильевич! – высоко задирая ноги, Безсонов побежал к колодцу. «Да мальчишка давно замерз!» – донесся до Безсонова Генкин голос. Женька машинально обернулся: Генка, подбросив на спине мешок, понес его к машине. – Вот козел!

На колодезный валок была намотана ржавая цепь, заканчивающаяся старым помятым ведром. Увидев ведро и тонкий пар, поднимавшийся над срубом колодца, Женька, еще не добежав до него, понял, что искать надо не здесь. Заглянув в колодец, он разглядел в сырой глубине черный, дышащий стужей квадрат. Холодное солнце зажгло один его угол – там блестела живая вода.

«Динамо», – вздохнул Женька и, крутанув ручку, отправил ведро вниз. Раздался мягкий, словно виноватый шепот ребенка, всплеск воды.

– Что там? – крикнул Шубин.

– Ничего! Вода! – Безсонов развел руками и быстро пошел обратно. Он усиленно вспоминал запись, которую «лесные братья» крутили на мониторе: колодец (ведра на нем Женька не помнил), черный высохший (как казалось при просмотре) шурф, чумазое лицо мальчика… Чумазое. Есть!

– Андрей Васильевич, я догадываюсь, где нужно искать вашего сына. Бежим в дом!

Возле крыльца бабка Тэтяна из крошечного тазика умывала Тараса. Хлопец сидел на низком табурете и тихо скулил. При появлении Женьки и Шубина он замолчал и повернул голову в их сторону. На Женьку смотрели кровоточащие слепые глазницы. «Боже, это же я сделал!» – пронеслось в сознании Безсонова, отразившись болью в висках.

– Бабусю, чи цэ воны?.. Падлюки!! – Тарас вскочил, выбив тазик из рук старухи, и, хрипло вопя, швырнул табурет. Тот пролетел в метре от Шубина.

– Уважаемая, нам нужно в дом, – сказал Шубин.

– Чего вы там забыли? – недовольно буркнула старуха.

– Я ищу своего сына. Я должен обыскать этот дом!

Старуха, опустив голову, промолчала. Тарас, вытянув вперед руки, шагнул было к Шубину, но споткнулся обо что-то и тяжело рухнул лицом в снег.

– Падлюки! Хай вам грэць!

*7*

Пройдя темные сени, полные немых сумерек и незнакомых запахов, нырнув под штопаную холстину, которой был завешен вход, Безсонов оказался в большой комнате.

– Не жарко тут, – поежился шедший первым Шубин. – Хоть и печь вон какая громадная!.. Вчера меня отдубасили здесь на славу! – невесело пошутил он.

Печь, занимавшая, наверное, четвертую часть комнаты, находилась напротив входа. Слева от порога струило молочный свет расписанное морозными узорами окно, справа темнел громоздкий древний буфет с разбитым стеклом.

– Но дымом пахнет… А вы видели, чтобы из трубы дым шел? – подумав, спросил Безсонов.

– Нет. А вы?

– И я нет… Ага, зато я вижу буржуйку! – Женька обошел буфет и заглянул за край, ближний к печи и невидимый с порога. Возле небольшой, с тумбочку, буржуйки была сложена горка душистых поленцев и щеп, к ним прислонена старая кованая кочерга. Сбоку из буржуйки под прямым углом выходила жестяная труба. Она была короткой, не больше метра, из нее вился тонкий дымок. Он, как чья-то безымянная душа, поднимался к потолку и там исчезал в отверстии размером с хороший мужской кулак, грубо вырубленном в стене. «Вот откуда тянет холодом», – подумал Безсонов. Он потрогал бок буржуйки – он был горячим, открыл дверцу с литыми узорами – на него сверкнули уютным огнем угли. Потом Женька перевел взгляд на печь, коснулся ее стенки: «Холодная!» И вдруг, неожиданно даже для самого себя, рванул заслонку. Из печи раздался испуганный детский вскрик.

– Сынок!! – Шубин бросился к печи.

– Папа! – отозвался слабый мальчишеский голосок, и на свет показалось чумазое худенькое личико. – Папа, ты нашел меня!

Шубин схватил сына в объятия, он то осыпал его голову поцелуями, то крепко прижимал к груди. Безсонов почувствовал, как наворачиваются слезы, и отвернулся.

– Нашли его все-таки, мальчишечку-горемыку! – на пороге стояла бабка Тэтяна. В руках у нее был знакомый чугунок. – Я знала, что так будет.

– Что же вы не помогли? – стараясь сдерживать поднимавшуюся в душе ненависть к этой старой несчастной женщине, спросил Безсонов.

– На все воля Господня.

– Когда-то сгорела ваша мать. Это тоже была воля Господня или, может, виной тому ваша преступная, порочная душонка?

– И душа моя в руках Господа нашего! Соткана на веретене его небесном. Как пример греха и поступков непотребных! – назидательным тоном произнесла старуха. Выдвинув из буфета доску и таким образом соорудив импровизированный столик, она поставила на него чугунок и направилась к выходу.

– Сейчас сахару принесу. Кукуруза без сахара как любовь без греха.

– Это ж надо – кукуруза в Рождество! – снова восхитился Безсонов. Шубин молчал. Он целовал, целовал сына и, что-то тихо шепча, гладил его спутанные, слипшиеся волосы.

– Дядя, дайте мне кукурузку, – глядя на Безсонова, попросил Сережа. Женька выхватил из еще горячего бульона золотистый початок и протянул его ребенку: – Держи, малыш!

– Стой! А вдруг она отравлена? – Шубин перехватил Женькину руку.

– Перестаньте, Андрей Васильевич, кабы старуха хотела – давно бы нас на тот свет отправила!

– Да, вы правы. Простите, – почему-то извинился Шубин и отдал сыну кукурузу. – Ешь, сынок, и мы поедем домой.

Безсонов прошелся по комнате, рассматривая потрескавшиеся от старости, изъеденные какими-то насекомыми бревенчатые стены. Они были побелены в светло-синий цвет. Когда-то синева стен, наверное, была чиста и свежа, как небесная лазурь, сейчас в одних местах она поблекла, в других потемнела, покрывшись грязными пятнами. Стены тут и там были увешаны пучками сухой травы, золотыми косами цибули, связками носатого красного перца и крутобокого чеснока.

Слева от окна, привязанный к бечевке, висел радиоприемник «Филипс», на нем, за рыжим огарком свечи в самодельном подсвечнике, поместилась малюсенькая иконка. Под иконкой стоял детский гроб, крышка на нем была сдвинута в сторону, сквозь щель блестела пустая бутылка из-под шампанского. Безсонов включил приемник, он тут же ожил, настроенный на одну из сумских FM-станций. Из динамика ворвалась в дом песенка, воскрешенная известной поющей парой: «…Ты сказала: «Поверь, долгий путь нельзя пройти без потерь…»

Безсонова заинтересовал старый буфет. Сверху на нем, одинокая и неживая, замерла елочка из крашеных спичек. Множество осколков стекла валялось на липком полу рядом с буфетом.

– Похоже, недавно разбили, – предположил Безсонов.

– Вчера, когда я ударил Ульяна по лицу. Старик отлетел и разбил плечом стекло, – сказал Шубин.

– Па, я слышал, как тебя били. Мне было так страшно! Я хотел отомстить за тебя! – воскликнул Сережа.

Женька наугад открыл одну из четырех дверец буфета с сохранившимся мутноватым, как водка с лимонным соком, стеклом и наткнулся на старую выцветшую фотокарточку. На черно-белом фото замерли трое подростков – двое мальчишек и девочка лет десяти-двенадцати. Она на полголовы была выше пацанов. Волосы у одного из них были белые-белые, как шапка одуванчика. Мальчишка сложил руки лодочкой, в них уткнулся мордочкой (видимо, что-то ел из них) маленький белый козленок с черным пятном на боку. Повинуясь необъяснимому порыву, Безсонов спрятал карточку во внутренний карман куртки. Потом подошел к буржуйке, подбросил в нее поленцев, поворошил их кочергой и минуту смотрел на оживший беспокойный огонь. Из трубы густо повалил дым, какая-то часть его таяла в дыре под потолком, другая заполняла комнату. Сережа закашлял.

– Андрей Васильевич, чего мы ждем? – забеспокоился Женька. – Надо поторопиться, иначе…

– Да-да, надо спешить, – согласился Шубин. Счастливое оцепенение, овладевшее им в тот момент, когда он увидел сына, прошло. Лицо его вновь приняло деловито-суровое выражение. – Пойдем, сынок, а то сейчас придет баба-яга…

Словно дожидаясь этих шубинских слов, в комнату вошла старуха. Она внесла миску с белоснежной горкой сахара.

– Не пойду, – неожиданно заупрямился мальчик. – Я есть хочу!.. Баба Таня, я еще хочу кукурузки!

Бабка Тэтяна улыбнулась виноватой улыбкой, щедро обмакнула в сахар золотой початок и молвила нежно:

– Вот, Сереженька, тебе сладкая кукурузка! На дворе мороз крепкий трещит, за щеки хватает, а кукурузка сама на языке тает. Сумела я ее сохранить мягкой и душистой, как редкие старики сохраняют свою душу юной да отзывчивой. Тебе по вкусу, Сереженька? Ну кушай на здоровье! Теперь ты…

В сенях раздался шум, холстина, прикрывавшая вход, взметнулась как от внезапного сквозняка, и в комнату, дико размахивая топором, ввалился разъяренный Тарас. Глаза его (точнее, то, что осталось от них) были завязаны белым вафельным полотенцем, на нем, будто линии жизни на бледной ладони, растекались алые разводы.

– Ну шо, собаки труслыви? Без ок мэнэ залышилы, так мрийитэ, шо я вас нэ зачиплю?!.. Я вас, падлюк, сэрцэм видчую й пошматую всих до одного!..

Тарас еще долго выкрикивал проклятия, упрямо стараясь кого-нибудь зацепить топором. Все молчали, оцепенев и следя за взмахами топора.

– Дяденька, вы в такие жмурки играете? – вдруг спросил Сережа. – Как вы будете меня ловить? У вас же руки заняты!

– У-у-у! – зарычал хлопец и слепо кинулся на голос. Старуха кинулась ему под ноги, заслонив на долю секунды собой мальчишку. В следующую секунду на нее обрушился топор. Истошный детский крик взрывным эхом потряс хату: «Баба Таня!!» Шубин резко развернул за плечи сына и прижал к себе. Безсонов ощутил холодную пустоту в руках – ружье-то он оставил на чердаке! – но не растерялся: мигом подхватил с пола кочергу и со всей силы въехал Тарасу в правое ухо. Хлопец вздрогнул, покачнулся, как только что срубленное дерево на лесоповале, и грузно повалился на старуху. Женька пару секунд смотрел, как Тарас неподвижно распластался на бабке Тэтяне, потом нагнулся, порываясь скинуть с нее тяжелое тело парня, но замер – рядом с головой старухи растекалось акварельная лужица крови.

– Ей уже ничем не поможешь, – сказал Шубин. – Пошли. Нужно торопиться. Вот-вот вернутся «лесные братья».

Увидев согбенного под тяжестью мешка Генку, Безсонов пришел в ярость. Он слетал на чердак, схватил ружье, минуты две, злясь на самого себя, искал сумку с патронами, зарядил первыми попавшимися под руку, потом, едва не сорвавшись с лестницы, спустился.

– Эй ты, барыга! – Безсонов орал не своим голосом. – Я тебе сейчас башку разнесу, если ты не бросишь свой говенный сахар!

Генка, не останавливаясь, что-то буркнул и на ходу поправил мешок. «Ах ты хрен можайский!..» Безсонов вскинул ружье, затаил дыхание, кое-как прицелился… От хлесткого звука выстрела Сережа испуганно вздрогнул и заплакал: «Па, мне страшно!» Шубин, держа на руках жалобно всхлипывающего сына, крикнул: – Вы что, рехнулись, Евгений?! Немедленно возьмите себя в руки!

Генка, опустив на снег мешок, с недоумением рассматривал огромную дыру в его боку. Засунув в дыру руку, он минуту копался в сахаре, потом достал дробину миллиметров пять в диаметре. Глянул на опирающегося на ружье Безсонова.

– Придурок, это же картечь! Ты мог меня замочить!

– Это было предупреждение. Сейчас, если ты не…

– Хватит! Геннадий, заводите машину, сейчас едем! – приказал Шубин.

– Еще пять минут. Одиннадцать мешков осталось. А если поможете – быстрей…

– Я все сказал! – жестко оборвал Шубин. – А вы, Евгений, выберите патроны с картечью!

– Откуда я знаю, какие из них с картечью, – пожал плечами Безсонов.

– Значит, возьмите гильзы того же цвета, которого был патрон, предназначенный для водителя…

*8*

«Мерседес», живо урча двигателем, будто и его обрадовало бегство из плена, поднялся из яра и, слегка покачиваясь, несся по снежной дороге. Время от времени кабину хлестали тяжелые сосновые и еловые ветки, словно стараясь помешать их побегу. На коленях у Шубина, сидевшего посредине, пригрелся Сережа. Он тихо рассказывал отцу, как ему страшно было сидеть в черном брюхе печи, как бабка Таня принесла ему чипсов и жареных карасей… На душе у Безсонова было тревожно, ему не давала покоя тяжесть патронов, которыми были набиты его карманы.

Оттого что вокруг черно-белой стеной стоял зимний лес, казалось, что у дороги нет ни конца, ни начала. Время сжалось, сконцентрировалось до дрожи тахометра и теперь измерялось не секундами и часами, а десятками метров, оставляемых за собой мощным трейлером.

Безсонов вспомнил, что скоро должен быть поворот, где вчера по дороге на хутор они встретили голубоглазого старика с козой. Наконец показался тот поворот, он, как и следовало ожидать, был безлюден, лишь сосны-великаны открыли путникам свои мохнатые объятия. Машина миновала поворот, отъехав от него метров сто, как вдруг Сережа, глянув в окно, потянул отца за рукав: – Па, коза!

– Где?! – почти одновременно воскликнули Шубин и Женька. Безсонов посмотрел в боковое зеркало и увидел быстро удалявшегося от них деда Лешу и его неразлучную козу. Глянул вопросительно на Шубина.

– Нет! – сразу отрезал он, потом уже мягче сказал. – Здесь дом старика. А нам, Евгений, нужно спешить. Чтобы живыми добраться до своего дома.

Разговаривать Женьке не хотелось, тем более возражать…

До трассы оставалось с полкилометра, не больше, когда, будто из снега, на дороге вырос «опель».

– Не сбавляй газу, – спокойно предупредил Шубин. – Продолжаем движение с той же скоростью.

«Опель» быстро приближался. Дорога была узкой, и разойтись двум встречным машинам, казалось, нет никакой возможности. «Неужели будем таранить?» – пронеслось в голове Безсонова. Метрах в двадцати-тридцати от них, когда уже можно было разглядеть папаху сидящего за рулем Ульяна, «опель», притормозив, съехал на край дороги, зарывшись капотом в заснеженные кусты. В ту же секунду правая дверца его распахнулась и лес огласили сочные звуки пистолетной пальбы. С верхушек деревьев посыпался снег на стрелявшего. Радик, бесшумно открывая рот, держал в вытянутых руках пистолет и изрыгал из него красноватые вспышки. Женьке стало не по себе, струйка холодного пота сбежала под левой подмышкой.

Громко звякнуло, обдав осколками, лобовое стекло. «Ой, больно!» – взвизгнул Сережа. Генка как-то странно хмыкнул и, запрокинув голову, повалился на Шубина. Тот едва успел ухватиться за руль, нажал на тормоз, но не сумел справиться с управлением, и «мерседес», подмяв под себя несколько тонких осинок, неуклюже ткнулся в сосну.

Безсонов неожиданно успокоился. Схватив ружье, он выпрыгнул из кабины. Нагнувшись, Женька заглянул под трейлер и увидел бегущего на него Радика. Длинные волосы парня развевались, делая его похожим на бас-гитариста «Дип Перпл» с обложки одного из ранних альбомов этой группы, которую Безсонов в юности очень любил. Лежа под брюхом «мерседеса», Женька, быстро прицелившись, выстрелил залпом. «Вот так бы я охотился на зайцев», – совершенно некстати подумалось ему. Радик как-то неуклюже изогнулся на бегу, выронил пистолет и, несколько мгновений борясь с собой, упал боком на снег.

Безсонов перезарядил ружье, выбежал из-за машины и, чуть замедлив и без того затрудненный глубоким снегом шаг, выстрелил по очереди из обоих стволов.

– Евгений, бросьте! Едемьте скорей! – раздался за Женькиной спиной голос Шубина. Тот, газанув, попытался подать назад трейлер. Но Женька не услышал директора, оглушенный ружейной пальбой и ревом двигателя. Безсонов снова зарядил и, вскинув ружье, выстрелил по «опелю».

Безсонов уже прошел мимо неподвижно лежавшего Радика, разукрасившего снег свежей кровью, как вдруг, испытав мощный удар сзади, сам полетел в снег. Сильная боль пронзила его левый бок, в глазах потемнело, но он нашел в себе силы – приподнял голову и оглянулся. Увиденное произвело на него столь сильное впечатление, что он встрепенулся, порываясь вскочить, но боль тут же жестоко напомнила о себе, и он беспомощно ткнулся лицом в снег.

Коза с окровавленным правым рогом подошла к Безсонову и, шумно вдыхая воздух, обнюхала Женьку. Потом наклонила голову и попыталась поддеть его рогами. «Ну чего тебе надо?» – застонал Женька. Совсем близко от него, заслонив полнеба, смотрели на Безсонова глаза зверя. На несколько мгновений с них спала алая поволока, и, как в вымытом стекле, отразился крошечный лик голубоглазого мальчугана со снежной, как у одуванчика, головой. Подле ног пацана замер белый козленок.

И тут Безсонова осенило. Он полез за пазуху, нащупал листочек плотной бумаги и, собрав все силы, швырнул фотокарточку прочь от себя. Коза, победно заблеяв, побежала вдогонку за карточкой, упавшей в снег, но, проскакав мимо нее, не остановилась и, как живой снаряд, понеслась в сторону «опеля». Вскоре страшный грохот донесся до слабеющего Женькиного слуха. Безсонов, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, вынул из нагрудного кармана сложенный пополам лист бумаги, другой рукой ощупал вокруг себя снег и наконец отыскал то, что хотел – пустую ружейную гильзу…

Полуденное рождественское солнце, хоть и не в силах согреть, всячески старалось поддержать Женьку Безсонова. Перескакивая с ветки на ветку, оно, точь-в-точь как покойная бабка Тэтяна, то виновато улыбалось ему, то озорно подмигивало, словно стараясь отвлечь от нестерпимой боли.

Громыхнул над головой безымянный выстрел, вторя ему, раздались чьи-то крики, кто-то, кажется, голосом Шубина, отчетливо позвал Безсонова. Женьке так не хотелось прерывать безмолвную беседу с солнцем, но что-то, скорее всего инстинкт самосохранения, заставило его приподнять окоченевшую от въевшегося снега щеку. Он увидел быстро приближающуюся к нему, подпрыгивающую на бегу папаху, а под ней – искаженное яростью лицо старика. Безсонов инстинктивно потянулся к ружью. До него оставалось сантиметров десять (их могло быть гораздо больше – 20, 50, 100 – Женька уже не различал очертания предметов, тянулся к оружию с закрытыми глазами), когда…

Солнце кружилось в небесном хороводе, быстро, очень быстро, глаза не поспевали за ним, деревья спешили подставить ему свои зеленые ветви. Солнце, не замедляя свой танец ни на секунду, стекало с ветки на ветку, с листка на листок, как капля расплавленного золота, и расточительно блистало!.. Вдруг светило встрепенулось желтогрудой пичужкой и, резво слетев, опустилось доверчиво на плечо старику. Глаза у деда Лешего были безупречного голубого цвета, взгляд добродушный и одновременно назидательный. Но, слава Богу, чувствовалось, что укор в них скоро угаснет, сменится стариковской жалостью к нему, еще молодому Женьке Безсонову.

Растянувшись в беспамятстве на снегу, Безсонов не видел, как Ульян, в двадцати метрах от него вхолостую щелкнув курком пистолета, отшвырнул бесполезный «Макаров», как бежавший навстречу Шубин, опередив старика, выдрал из снега ружье и ударил залпом по ногам лесного бандита…

*9*

– …Врачи сказали, что ты умишком тронулся от всего пережитого, – сказала жена, заботливо поправляя на Безсонове одеяло в казенном пододеяльнике. – Но я поговорила с тобой и вижу, что они преувеличивают.

– Они такие, наши врачи, – беспомощно улыбаясь, согласился Женька. – Они и в психушку могут упрятать от нечего делать!

– Да, могут, – задумчиво повторила жена. – А ты думаешь, где находишься?

– Ну?

– В психушке, мой единственный, в ней самой!

– Да ну! – Женька хотел было подняться, оперся о локоть, да тут же и рухнул, застонав, на кровать. Со всех сторон на него укоризненно смотрела безжизненно белая больничная палата.

– Лежи уж, горе-журналист! У тебя знаешь, что нашли в боку-то?.. Нет? То-то и оно! – жена, глядя на Безсонова, покачала головой, будто не верила, что перед ней и в самом деле муж ее лежит, пускай и сумасшедший, но живой. – Тебя сначала в пятую больницу повезли, Пустовой оперировал. Полез рану тебе осматривать, а там – гильза охотничья заткнута. Будто пробкой бутылка! Пустовой гильзу на операционный стол положил, а та возьми да покатись. Когда упала, видят, из гильзы бумажка, свернутая в трубочку, выпала…

– Это мои путевые заметки, – перебил Женька. – Я их стал вести, когда диктофон отказал.

– Вот за эти путевые заметки тебя в психушку и отправили! – воскликнула жена. – Пустовой как прочитал твои бредни!.. Ты-то сам помнишь, что насочинял? Кого у тебя там только нет! И голубоглазый леший, который мастерил елки из спичек, а потом кормил козу посреди леса! И его брат – якобы представитель темных сил! И их сестра-старуха, погубившая свою мать! Безсонов, ты помнишь все это? А солнце, «неистово танцующее в кронах деревьев»! Да ты поэт, Безсонов! Но гвоздь твоего журналистского расследования, конечно, коза! Подумать только: она набросилась на тебя, как бык на тореадора, и проткнула рогом!.. Безсонов, честно, где ты был? – жена наклонила к нему безумно родное лицо, обдав жалостливым взглядом. – Зачем ты засунул в рану ту гильзу? Тебе ведь было очень больно!

– Не знаю, – признался Женька. – Я ничего не помню, Вера. Ни того, как упал на снег, ни того, кто спас меня. Помню лишь бешеную козу, которая неслась за той злосчастной фотокарточкой!..

– Нет, ты определенно сошел с ума! – снова грустно покачала головой Вера. – В этом уже никто не сомневается. Кроме твоего приятеля Шубина.

– Шубина?! Где он? – несказанно обрадовался Безсонов.

– Да вон он идет!

И Женька увидел Андрея Васильевича, идущего к его кровати. Шубин широко улыбался. Одной рукой он обнимал за плечи Сережу, чистенького, похорошевшего; другой, держа пакет с апельсинами, приветливо махал Женьке. И только сейчас, увидев младшего Шубина, Женька вдруг вспомнил:

– Вера, как там наш сын?!

Январь – апрель 2000 г.