Простое решение утопленницы Ленки
Андрейченко
Он-лайн
Было начало апреля, пятница. Поздний вечер на железнодорожном вокзале. Вечер, пахнущий старыми шпалами, только-только очнувшимися от зимней спячки, влажным воздухом и душным парфумом людей, собравшихся на перроне, лег на плечи Ленки Андрейченко. Шелковым платком лег, прохладным и нежным, как прощальный взгляд мужа.
Ленка уезжала сегодня в Киев и боролась с соблазном остаться. Мужу сказала: мол, надо съездить на рынок за сапогами, мол, в Киеве сапоги намного дешевле, но за один день вряд ли сможет найти что-нибудь путное, так что жди в понедельник… А сама рвалась в объятия любовника.
Ленка чувствовала, что рядом с мужем у нее непрерывно растет живот (если бы от беременности!), а счастья становится все меньше. Любовник — другое дело… С ним она не чувствовала ни живота, ни ног, теряла голову и становилась все красивей. “Самые красивые женщины те, которых любят”,- скажет позже ей один священник. “А те, которые любят сами, красивее первых”,- добавляла про себя Ленка.
Сейчас, стоя на перроне в ожидании проходящего поезда, она мечтала о жадном теле любовника и изводила себя, не в силах сделать окончательный выбор. Ленка завидовала подругам-знакомым, которых такая беда-счастье или обошла стороной, или еще не нашла, или давно уж ими была проглочена вместе с хлебом и дешевым вином…
“Вот Алка Барсук. Пятый год подряд постится, все посты соблюдает, на мясо во время поста не взглянет, а в рот — ни мясной крошки! Ни сил, ни жизни по сторонам глядеть. Я бы так не смогла… А Барсучиха может. Да ей, правда, другого и не остается. Наверное, Бог слышит ее молитвы и защищает. От кого? Хм, видать, от кредиторов, которым Барсуки задолжали кучу денег. А может, я напрасно злорадствую?.. Так или иначе Алка выбор сделала. Даже если и не по собственной воле.
А Людка Гриценко? Хороша, ничего не скажешь. Оттого что с мужем повезло. Хозяйственный у нее Серега, ко всему руки стоят, все пальцы на месте, а, судя по Людкиным словам, главный палец всегда в небо смотрит… А Людка в это время смотрит по сторонам. Мужчин коллекционирует, как мой меньший значки. И все норовит какой-нибудь редкий экземпляр подцепить. Как это ей только удается?.. Вот и получается, Людка свой выбор тоже сделала — выбор в пользу всех мужчин, которые ее захотят.
Жену Жени Безсонова, Веру, я, честно говоря, немного недолюбливаю и… Ведь Вера — неисправимая интеллигентка, муж — стареющий мальчик-романтик. Странные люди. Казалось бы, совсем не приспособлены ни к чему, а что-то строят из себя… Но ведь тянет меня к Верке, ой как тянет! Что-то есть в ее душе необыкновенное, какой-то простор! Словно вышла по весне в поле, а сверху солнце пригрело, и весь ледок на сердце тут же и растаял…
Нинка Ходасевич тоже вроде как жена творческой личности. Но оба гораздо более земные. Вадим глину свою на деньги меняет, а Нинка борщи ему варит. Тоже свой выбор сделали. Что-то наподобие синицы в руках.
У Марго Мельниченко вообще нет мужа. Зато есть собственная машина, бизнес и кожаное пончо. Есть еще мужская нахрапистость и габариты, обязывающие называть ее большой и красивой женщиной. Она из тех, которые выбирают по жизни. Правда, ее выбор с течением времени становится все более жалким и требует срочной замены.
Хм, то ли дело я, влюбленная дурочка, полюбила одного селезня, да и с другим хочу жить вместе…”
…Киев начинается с жевательной резинки. “Винтер фреш” приводит мысли в порядок, спасает от зевоты и резиновой улыбки… Поезд “Харьков-Житомир” прибыл в Киев в полседьмого утра. Сойдя со ступенек вагона, Ленка тут же позабыла о нем.
Ленка старалась держаться свободной в стиснувшем ее людском потоке. Вскоре поток, обойдя стороной реставрируемое здание вокзала, а затем обогнув обнесенное дощатым забором метро, вынес Ленку к стеклянным дверям с надписью “Вхід”.
В метро пахло метро: машинным маслом, резиной, людьми, механизмами и недалеким прошлым, когда за пять копеек можно было купить целое приключение… Но Ленка спускалась в свое будущее. С удовольствием спускалась, немного нервничая и оттого потея.
Любовник у нее был странным молодым мужчиной. Красивым, умным и денежным. Работал в какой-то крупной дизайнерской фирме, создавал вещи, названия которых Ленке никогда не выговорить. Высокое и недостижимое возбуждает так же, как низкое, падшее…
Любовник предпочитал заниматься с Ленкой любовью в строго отведенные им для этих занятий часы. Остальное время он проводил на работе или в гордом одиночестве. По большому счету Ленке было наплевать на эти его причуды и странности. Сейчас, сидя в метро, ее увлекало ожидание песни, которой запоет ее тело, ее душа после четырех-пяти часов классного секса.
…Ленка познакомилась с любовником год и месяц тому назад. Это было первого или второго марта, муж ехал в Киев в командировку: нужно было согласовать с приятелем-коллегой Андреем Фесенко проект нового мини-завода по производству колбасок с паприкой и сыром. Взял с собой Ленку, чтобы подышала Киевом и не застаивалась в родных стенах, как конь в стойле. В три часа дня (Ленка до сих пор помнит это) они встретились на Михайловской площади: Ленка с мужем, Андрей с мобильным телефоном “Эрикссон” и хорошим знакомым — молодым художником… Художник был с девушкой, неприметной, как мышка. Ленке не понравилась ни девушка художника, ни его имя. Поэтому всю дорогу, пока они путешествовали по Киеву, она обращалась к нему в мыслях и вслух просто: “он”.
С утра светило солнце, еще неловкое после зимней спячки, пахло городской весной, инфантильной и ужасно нежной, но к трем часам повалил снег. Он настойчиво пытался засыпать каменную диадему и плечи Великой княгини Ольги, бороды святых апостолов Андрея Первозванного, Кирилла и Мефодия, их вечную Книгу. Снег словно старался обратить каменных святых в свою снежную веру. Постояв недолго у памятника (за это время Ленка успела как следует разглядеть художника), несколько раз отогнав приставучих нищих, промышлявших поблизости, возле ворот Златоверхого Михайловского монастыря, они простились с Фесенко (тому срочно понадобилось куда-то спешить), а сами отправились лениво бродить по центру Киева.
Пройдя по Владимирской, прикалываясь друг над другом, потешно припорошенным мартовским снегом (в этот час они стали одного возраста и темперамента), они повернули возле оперного театра налево и спустились к Крещатику. Было воскресенье — день, когда главная улица города превращается в Мекку для пешеходов. Они шли по центру Крещатика среди разноцветных вязаных шапочек и воздушных шариков (Ленка заметила: Киев радуется жизни так, будто живет последний день), казацких усов и папах, среди ароматных гольфстримов духов, которыми, кажется, начинает пахнуть снег и брусчатка под ногами. Раза три останавливались: художник, дурачась, прикладывал палец к губам, потом вынимал из-за пазухи плоскую бутылку ужгородского коньяка, разливал в пластмассовые стаканчики. На левой стороне Крещатика, в ста метрах от Бессарабского рынка, уличный музыкант навевал тоску заунывной игрой на жалейке. Но коньяк делал свое дело: разгонял кровь, разгонял тоску…
Художник привел их в “Эру Водолея” — небольшой магазинчик эзотерики, что на Бассейной, в пяти минутах ходьбы от Бессарабского рынка. На ступенях, ведущих в полуподвальное помещение, пахло благовониями, изнутри доносился слабый звон. В магазине вела отсчет все та же уличная реальность, все та же эра третьего тысячелетия. Разве что немного медитативной музыки, конструирующей душу на свой лад, эзотерической литературы, а среди нее — стихов Элиота, прозы Кафки, нэцкэ, пищевых добавок и прочих опять же эзотерических или просто хорошо продаваемых вещей. Ленка купила кассету “Дип Форест”, которую потом забыла в ресторане на Андреевском спуске.
Художник сообщил, что через двадцать минут открывается выставка его друзей в галерее “Триптих” на Андреевском спуске, и они, еще раз хлебнув ужгородского коньяка, рванули обратно — на Крещатик, по Владимирской, через Михайловскую площадь к Андреевскому спуску, на котором, идя в любом направлении, обязательно что-то приобретаешь. Они опоздали, открытие уже состоялось, шампанское было выпито, а помада подруг и поклонниц стерта со слегка впалых щек. Художник попросил молчать виновников торжества, а сам предстал прекрасным гидом в мире масляных пятен и мистификаций.
— …Неопознанная красота. Инсталляция на полу — “Багдад во время войны. Операция “Буря в пустыне”. Инсталляция на стене вверху — “Иерусалим. Стена плача”. Когда слезы высыхают, остается одна соль. Ее кристаллы блестят на солнце разноцветным огнем. Большим запасом жизненных сил и радости… Инсталляция на стене справа — “Крематорий в Испании, родном городе Сальвадора Дали”. Яркие, детские краски — знак беспомощности, растерянности, наивной надежды, блаженства и слабости. Краски постаревших львов. Там есть улицы под дождем, номера домов, номера номеров, паруса, розовая зима, лиловая ночь, звезда юного Ильича, августовская звезда в перчатке, векторы, треугольники и застывший разноцветный воск. Это брызги святого храма, взорвавшегося от избытка настойчивых молитв. Молись светло, но с опаской. Минута молчания для искусства — art’stop. Колокольчик на двери звучит дважды — то эхо уходящего посетителя. Лучше быть похотливым, чем червивым. Керамика в вогнутом пространстве — попытка вспомнить Тунгусский метеорит. Свет тухнет. Прощай, космос, здравствуй, зимний киевский вечер! Коронованный Zipfer. Seit 1858… Ein Glas Heller Freude. Звезда в белой перчатке в белую петербургскую ночь. Скотч на рану души! Голый заводной механизм на желто-лимонном фоне. ХХ век в ширину и высоту. Пустая лодка в ананасовом желе. Бирюзовое небо над ночным кладбищем. Клад, б…, ищем! Бутылка черного вина, черный пудинг на обсыпанном мертвецки-бледной мукой столе. Мужчина в синей куртке закуривает неспешно на красной рыбе, висящей над спящим городом. Красной рыбы усом пленена нога мужчины. Но, слава Богу, есть зонт, который защитит от небесного ветра и возможных сомнений в нереальности происходящего. Но это совсем другой угол зрения. Свастика из карт. Рассыпалась. Из карт. Иск art. Искусства иск авторитарным будням…
…Потом, спустившись на двадцать шагов по ставшей скользкой от утоптанного снега брусчатке, они сидели в не очень уютном, зато совершенно пустом кафе. На стенах висели картины, одна из них напомнила Ленке непонятный сериал “Твин Пикс”. Теперь они пили водку “Союз-Виктан”, смотрели на напрасный снег за окном. Пока готовились закуски и салаты, Ленка сидела как на иголках. Она чувствовала, как художник под столом ласкает свою подружку, засунув руку ей между ног, и Ленку это ужасно злило и возбуждало.
Они все здорово проголодались, водка только подхлестнула аппетит. Жюльены, фаршированные помидоры, севрюга, салат из креветок, английский салат — все было съедено раньше, чем принесли добавочные триста граммов и горячие блюда. От английского салата художник отказался наотрез. Ленка смотрела на молодого человека с недоумением: как можно отказаться испытать эту удивительную вкусовую смесь сырых шампиньонов и в меру терпкого, вяжущего воображение сельдерея?
— Вам не пришелся по вкусу наш английский салат? — осмелилась спросить хозяйка кафе, сама взявшаяся их обслуживать. Это была несколько церемонная дама, явно блюдущая фигуру при хорошем сексуальном аппетите.
— Нет, отчего же. Просто когда я поем этого салата, начинаю вещать.
— Шутите, молодой человек. Нет? Ну, тогда расскажите что-нибудь о моей жизни. Какой будет сегодня вечер, позвонит ли мой мужчина…
Художник попробовал салат, удовлетворенно хмыкнул и, не глядя на хозяйку кафе, сообщил:
— На вас открытые трусики “танго”. Поэтому советую приобрести соответствующие прокладки.
Ленка чуть не подавилась от смеха.
— Ха-ха-ха! А ведь верно. Да, надо будет купить,- хозяйка, улыбаясь, не сводила с художника глаз.- Если вы сейчас расскажете о моем мужчине, где он, с кем… всякие подробности… ну, вы понимаете, о чем я говорю, я принесу вам бесплатно еще один салат.
— И водки,- неожиданно подал голос муж Ленки. В этот день он был необыкновенно молчаливым, словно догадывался, что судьба складывается не в его пользу.
— Водки тоже,- подтвердила хозяйка. Художник, наполовину опустошив салатницу, решил, видимо, покуражиться.
— Значит, так,- состроив серьезную гримасу, он принялся вещать.
Через несколько минут Ленка возненавидела его. Она не находила себе места, ерзала на стуле, налила в рюмку водки, но пить не стала, все слушала, что художник рассказывает о ней и ее муже. Хозяйка, приняв его рассказ за розыгрыш, за хохму, искренне забавлялась, Ленке же было не до смеха. Художник рассказал все или почти все: о Ленкином муже-колбаснике, от которого не дождешься ни колбасы, ни .., о детях, которые непрерывно растут и просят есть, о том, что жизнь проходит мимо, как набитая “маршрутка” в часы пик, о домогательствах Ленкиного шефа, порванных колготках, которые ей подсунули на рынке, о больших заботах и редких радостях, о том, что она влюбилась недавно в молодого и творческого, который будет ее любить и беспрерывно мучить, и будет это длиться до тех пор, пока некто, кого сейчас нельзя описать, не назовет ее истинную цену, а ее уникальность связана с каким-то ее временем, которое он не может назвать, и будет это происходить в таком месте, которое никто из сидящих здесь не может даже близко вообразить, где вода служит временем, а женщины похожи на… Как ни странно, первой не выдержала девушка художника. Она выхватила из его рук остатки салата и, смеясь, проглотила. Неизвестно, что она при этом съела, но выражение ее лица тут же изменилось. Повернувшись вполоборота к художнику, она отвесила ему звонкую оплеуху, разрыдалась и убежала, не попрощавшись.
Вернувшись в Сумы, Ленка поняла, что по уши влюбилась…
Любовник снял ей на сутки место в двухместном номере в гостинице “Киев”, что на Лыпской, в четверти часа ходьбы от Крещатика.
Уже в семь Ленка была в своем номере на 17 этаже. Любовник освобождался в восемь вечера, без пятнадцати девять они договорились встретиться. До свидания была целая дневная жизнь, и Ленке надо было ее чем-то занять. Первым делом Ленка заняла одну из двух пустых кроватей — ту, что стояла подальше от окна. Ленка боялась сквозняков наравне с супружеской изменой, хотя часто забывалась и изменяла своим страхам. Она открыла балкон и сделала шаг к раскинувшемуся под ней утреннему Киеву. Ветер взъерошил волосы, дохнул таким чем-то свежим и обещающим, что “винтер фреш” показалась вторсырьем. Ленка посмотрела вниз: крыши старых домов и вновь возведенных особняков и офисов показались ей незаправленными постелями, в которых совсем недавно ночь провела бурную ночь…
Крещатик был широким и сравнительно коротким, как шея борца. Накачанными мышцами, блестящими, словно от пота и масла, выглядели дома послевоенной постройки. В остальном все было очень мило: холеные лица женщин-киевлянок и растерянно-детские глаза приезжих баб, инфантильно-расслабленная молодежь, одетые с иголочки мужчины, а рядом или идущие навстречу девушки в неряшливо-дорогом “прикиде” — и бизнес-мены, и голд-герл с мобильными телефонами, прилипшими к ушам. Деревья с угрожающе набухшими почками, кое-где уже показывающими нежно-зеленые язычки, много рекламы сигарет, духов и увеселительных ночных заведений. Ленка любила машины и немного разбиралась в зарубежных марках. Тут и там она натыкалась взглядом на американские легковушки, в основном на “крайслеры”, отчего-то это ее радовало. Возможно, причиной тому был летящий, очень ясный и одновременно свободный, непохожий на европейский дизайн авто. А возможно, оттого что все американское у Ленки ассоциировалось с мечтой, и самая главная мечта ее должна была сегодня сбыться…
Перейдя возле разрытого Майдана незалэжности Крещатик, Ленка пешком направилась к Андреевскому спуску. Сначала по какой-то улочке вверх, мимо ирландского паба и украинской корчмы, а потом по площади — мимо памятнику Великой княгини Ольги, святому апостолу Андрею Первозванному, святым равноапостольным Кириллу и Мефодию, мимо ворот вновь выстроенного Михайловского златоверхого монастыря… Дежа вю наяву Ленку жутко возбуждало. Проходя мимо храма, Ленка вся затрепетала, взгляд потупила, но, упрямая или счастливая, от встречи с любовником отказываться не стала. Даже в мыслях. А тут еще, как нарочно, в конце Десятинной улицы — красавица Андреевская церковь, больше похожая на великосветскую примадонну, чем на кроткий храм. Странно, но именно вид Андреевской церкви, одновременно роскошный и легкий, придал Ленке уверенности в себе, вселил странную надежду на перемены.
Андреевский спуск до сих пор цокал подковами, и звону тому было свыше тысячи лет. Но даже если это не так, камень звучал для одной Ленки. Она определенно его слышала. Тем временем солнце, поднимаясь все выше, нарочно спотыкалось на стыках камней, шалило. Вот вниз, шелестя дорогими шинами, проехал “мерседес”. Это был единственный знак современности. Ну разве что еще матрешки-”кучмы”, в которых даже кич не смог перебить плохого вкуса великодержавного мужа-образа… А люди — они одинаковые во все времена. Любопытные, тщеславные, меркантильные, охочие до настоящего искусства и безвкусных безделушек. Так всегда: одни люди выставляются, другие покупаются на их дешевый спектакль. Вон они снуют вокруг картин, картинок, картиночек и карт Торо. Не боятся отдать деньги за фальшивую судьбу.
В одном месте Ленка купила кожаные сережки, длинные, как, казалось ей, ее любовь, в другом — нелепую глиняную фигурку. Сзади в фигурку можно было печально свистеть. Продавец — худенькая девушка с усталыми явно не от табака глазами — окрестила фигурку “тигракотом”. Но Ленка, дунув в глиняный зад, немедленно дала новое имя — Пафнутий. Он был с выпученными, как у старого еврея, добрыми глазами и большими ушами, похожими больше на атрибуты рогоносца.
Потом Ленке стало наплевать на логику и географию города. Она слушалась ног, а ноги то и дело сбивались с пути, смущаемые шепотом сердца. А сердце шептало что-то нежное и грешное, не воспроизводимое в приличном обществе. Да пошло оно, общество, в одно место!
“…Ну, куда теперь? В ЦУМе была, мерила плащ за двести долларов на голое тело. Эх, я бы отдалась прямо в нем!.. И во Владимирском соборе была. Какие русские глаза у той Богоматери, что встала во весь рост над входящими. Старушка рядом сказала, что Васнецов расписывал. Но глубоко в собор побоялась заходить — ноги не несли или гордыня душу не пускала… А Ботанический сад? Это же просто чудо! Словно идешь между грудями земли. По обе стороны крутые холмы поднимаются, будто и в самом деле груди, а вместо сосков — розовые цветы магнолий. Где-то читала, что магнолии чуть ли не самые древние растения на земле. Чуть ли не три с половиной миллиона им! Вот и выходит, что посчастливилось мне: побывала и в благословенном месте, и там, откуда, может, все начиналось. Странно все это. Но как хорошо! Жизнь словно балует меня, словно дала возможность искупить грех заранее…”
Сильно захотелось есть. В китайском ресторанчике, что в начале Крещатика, куда Ленку снова вынесли ноги, было чисто и не пахло ничем экзотическим. Ленка жадно уминала мясо с шампиньонами, тушеные овощи, салат из морской капусты, что-то в ананасовом соусе, что-то — в вишневом, а что-то сладкое и ужасно перченое. И все запивала густо пахнущим карамелью темным пивом. Если все-таки допустить, что в жизни случаются прекрасные мгновения, то Ленка определенно обедала в их окружении. Она могла попробовать счастье руками и даже проглотить.
Много растительного масла, животного жира, темного пива текло внутри Ленки, наполняя ее желудок. Мысли непрестанно скользили в Ленкиной голове, не оставляя ни следа радости, ни следа сожаления. Минуты тоже проскальзывали, будто смазанные маслом. Сегодня вообще все шло как по маслу: слишком гладко текло время, стык в стык выстраивались события, но Ленку это абсолютно не настораживало. Слишком много масла, жира и пива впустила сейчас в себя Ленка.
Ей захотелось в туалет. Она зачем-то обернулась и вдруг увидела в унитазе свое отражение. В первую секунду ей показалось это очень забавным — янтарный ее портрет,- но уже в следующий миг она почувствовала легкое беспокойство. Не успев как следует обдумать, что с ней происходит, что на самом деле выдернуло ее из размеренного течения дня, Ленка машинально нажала на смывной рычажок, и вода унесла ее отражение. Правда, вышло это необычно: внизу образовался небольшой водоворот, который сначала разрушил отражение, словно разбил на осколки, а потом втянул эти “осколки” с фрагментами Ленкиного уха, щеки, губ и левого глаза внутрь. “Чертовщина какая-то!” — Ленка в сердцах плюнула в унитаз и быстро вышла.
До встречи с любовником оставалось еще три с половиной часа. Ленка чувствовала, как сильно пульсирует кровь в левом виске, как потеряли скорость и легкость минуты, будто в масло, в котором они скользили, кто-то подсыпал песка или металлических стружек. Ей захотелось в церковь. Она пожалела, что не воспользовалась случаем и не поставила свечку во Владимирском соборе. Ленка вспомнила об одной церкви, которую любил ее сердешный друг, и отправилась на улицу Артема.
“Работа, работа — никакого просвета! Хорошо, церковь есть. Когда заканчивается работа, надеваешь чистое — и в церковь…” — услышала Ленка, стоя у светофора; молодая женщина в белом ситцевом платке негромко переговаривалась с мужчиной с невнятными чертами лица.
Хорошо в самом деле, когда в городе много церквей! В Киеве некоторые церкви похожи на старые деревья. У них такая мощная корневая система, разросшаяся под улицами и площадями, что асфальт не выдерживает, лопается и пропускает вверх ростки новых домов. Церкви — праматери всего живущего в Киеве, всего построенного и строящегося.
Так размышляла Ленка, шагая по улице Артема, современной, в ярких витринах бутиков, гастрономов, спортивных магазинов и мини-маркетов, в ярких бликах, игравших на окнах и стеклянных дверях офисов фирм и банков, в ярких вывесках и лайтбоксах с Наоми Кемпбел и Стингом, в ярких переживаниях сегодняшнего дня, теснивших друг друга в Ленкиной голове… Но каково же было ее удивление, когда она повернула в Бенедиктовский переулок и увидела полуоткрытую калитку в металлических воротах. Контуры калитки точь-в-точь повторяли контуры лукообразного купола русской православной церкви. Ленка вошла в калитку и позабыла, зачем пришла сюда.
В Покровской церкви, крепкой и коренастой, как украинская бабка, с печатью той живой красоты, которая присуща ее немолодым годам, полным ходом шла субботняя служба. Песнопения разливались вперемежку с ароматом ладана, усмиряя гордыню, убавляя печаль, настраивая камертон сердца на смирение и простую радость общения с Богом.
Ленка, ничуть не смутившись своих, может, несколько высокопарных мыслей, в шелковом платке и с желанием обрести утраченное дневное равновесие, поставила четыре свечи перед иконой Богоматери и перекрестилась. Ничего, что не очень умело и стыдясь немного людей.
В этот момент дьякон умолк, перестав читать псалом, хор тут же подхватил песнопение. “Аллилуйя” понесла к куполу Ленкину душу, а ноги подломила, поставив Ленку вместе со всеми молящимися на колени. Головы в платках, беретах, шляпках и совсем простоволосые, с отблесками огня на макушках, склонились в едином порыве…
И тогда Ленка решила вернуться в Сумы. Нет, она не ненавидела себя и ни за что не корила. Напротив, так было хорошо на душе, такое тепло разливалось внутри, какое не случается даже после рюмки любимого коньяка, что Ленке захотелось поделиться этим своим состоянием с мужем. Странно, но его имя пришло первым на ум, когда ей захотелось поделиться теперешним счастьем.
Но вышел из алтаря батюшка и прочел проповедь, как это ни удивительно, вернувшую Ленку в мыслях к любовнику. Сначала слова батюшки, лица которого Ленка не могла разглядеть, показались ей чуть ли не дерзкими. Потом увлекли ее, заставили задуматься… В какой-то момент проповеди Ленка даже разозлилась на себя за минутную слабость.
Проповедь называлась “Об ангелах, мужчинах и женщинах”:
— …Псалом — паром к Богу. Успейте прочесть его и отправляйтесь в путь. Да слетятся ангелы на перила, на которые вы опираетесь рукой! И пусть ангел не доступен вашему взору, руки ваши сами возьмутся перебирать его длинные волосы. Сплетать в тугую косичку, в которой что ни волос, то поворот вашей судьбы. И будет чудо, если ваши руки коснутся других рук: мужские — женских, женские — мужских. И будет еще большим чудом, если вы начнете вместе плести косу ангелу — одну косу на двоих, одну судьбу на двоих. И пусть Господь, увидев это, благословит вас! И удержит ангела подле вас, удержит ровно настолько, насколько отмерено вам счастья.
Потому как однажды извернется ангел и исчезнет прочь, ни разу не показавшись вам на глаза. А руки ваши вслепую продолжат плести косу, которой уж нет. И тогда руки мужские напрасно сплетутся с руками женскими, а те уж совсем напрасно переплетутся с руками мужскими. Когда ангел уходит, люди перестают плести косы и принимаются разглядывать друг друга. И такая печаль находит на Того, кто видит это и не может ниспослать на людей ангелов!
Мужчины смотрят на женщин и говорят о женщинах:
“В женщинах нет ничего особенного — но другого слабого пола у нас нет”.
Женщины смотрят на мужчин и говорят о мужчинах:
“Мужчина — единственный самец, который бьет свою самку”.
И уже мало кто помнит об ангелах.
А ангелы — вот они, рядом! Они, словно стрижи, носятся над людьми, которым Бог дал глаза, а разлука отняла разум. Ангелы садятся на перила, на которые вы оперлись рукой, и касаются вас нежными волосами, невидимыми волосами, приглашая заплести новую косу судьбы.
Но люди — упрямцы: одни смотрят на мужчин, другие смотрят на женщин и говорят заплетающимися языками. И слова их заплетаются в нелепости, несуразицы, жестокосердные приговоры, которые люди настойчиво пытаются запомнить и передать по наследству:
“История женщины — это история самой чудовищной тирании, какую только знал мир,- тирании слабого над сильным”.
“От мужчины требуются три вещи: красота, жестокость и глупость”.
“Женщина — самое заурядное создание, о котором мы создали слишком прекрасное представление”.
“Мужчина может быть глупым и не подозревать об этом – но лишь в том случае, если он не женат”.
“Женщины — рай для глаз, огонь для кошелька и ад для души”.
“Когда мужчина смотрит на женщину, дьявол надевает ему розовые очки”.
“Женщина до брака — провокатор, после брака — жандарм”.
“По самой своей сути мужчины жалки, но отлично скрывают это при помощи самолюбия и хорошего аппетита”.
“У многих женщин честность есть не что иное, как лень или недостаток темперамента”.
“Мужчина — это противоречие. Прилив и отлив”.
…Псалом-паром садится на мель, так и не достигнув ушей Бога, когда любовь отливает от берегов сердца. Напрасно ветер надежды зовет в путь — ветер пугает! У вспуганных ангелов спутанные волосы, которые не заплетут слепые руки слепых людей.
Помните об этом, люди, и дорожите ангелом своим, но особенно тем из вас, кто вместе с вами плетет ангелу косу — косу судьбы вашей: мужчина с женщиной, а женщина с мужчиной. И пусть вам Бог соединит руки в этом искусстве плести косу ангелу — косу судьбы. Аминь!
Ленка немного взгрустнула, когда священник замолчал: ее удивил рассказ о врагах-мужчинах и женщинах, но пришелся по душе рассказ об ангеле, которому она должна заплести косу. Беда, вот только с кем — с мужем або любовником?.. Тут люди потянулись к священнику, больше не пряча лбы под сумрачным покровом забот и безразличия. Встала в очередь и Ленка. Она глядела с некоторым страхом, как священник совершал помазание: макнув кисть в масло, смазывал лоб очередного прихожанина быстрым крестообразным движением, словно ставил невидимый автограф.
Поцеловав трижды Библию в позолоченном переплете, Ленка закрыла глаза и шагнула навстречу строгому священнику. Встрепенулась, чуть ли не на цыпочки встала, когда ее лба коснулись чем-то прохладным и маслянистым, тотчас разлившимся ароматом лаврового листа и меда… В чувство ее привела нежная рука священника, мягко ткнувшаяся ей в нос. Ленка стыдливо поцеловала и ретировалась.
Присмиревшая, Ленка не узнавала себя и не знала, идет ли это ей, будто речь шла о новом макияже или прическе, а не о субботнем помазании. Состояние это длилось с полминуты, не больше. После чего Ленка, подгоняемая жжением масла (миро жгло лоб и переносицу покруче вьетнамской “звездочки”), помчалась в гостиницу. Освященное масло, как лакмусовая бумажка, выдало в Ленке затаенную грешницу. А той захотелось предстать перед любовником во всей своей красе. Ленка готова была вырвать на голове все волосы, если ей не попадется на пути ангел. Черт бы его побрал!
Ветер бил ей в грудь, будто пытался испытать ее упругость. Душе Ленкиной от любви хотелось петь о любви. А вот голова сладко кружилась, ноги предательски подкашивались… Ленка вдруг почувствовала, как земля уходит из-под ног. Больше со смешком почувствовала, чем со страхом: “Час от часу не легче. Ха-ха! Что это со мной? Я теряю опору… Ну влюбилась так влюбилась! Вот ненормальная! Прямо как де…” От резкого угрожающего сигнала клаксона и визга тормозов Ленка коротко вскрикнула, боль-страх полоснула по сердцу.
Отойдя шагов двадцать от того места, где ее едва не сбил автомобиль, она испугалась заново. Но не того, что минуту назад могла угодить под колеса, а какого-то смутного предчувствия скорой беды. Ноги вновь подкосились… Ленка удивилась этим мыслям, как не своим: будто судьба сейчас проиграла с ней ситуацию, которая случится с ней совсем скоро — может, завтра, через месяц или через час. И не обязательно с наездом на нее шальной машины, но обязательно с этим жутким ощущением, будто земля уходит из-под ног и она куда-то проваливается!.. Причиной столь странного предчувствия была — в этом Ленка была просто уверенна — удивительная проповедь, казалось безвозвратно выдернувшая Ленку из привычных ощущений повседневной жизни — реальной жизни.
Ленка купила в ближайшем гастрономе бутылку ром-колы и тремя длинными глотками осушила ее. Подхвативший пустую бутылку бомж неодобрительно хмыкнул. Плевать! Ленка полюбовалась отражением своих ножек в витрине гастронома, лихо сплюнула под ноги, чтоб крепче держали, и помчалась в гостиницу.
Прилетев в номер, она первым делом наполнила ванну и отдала воде то, что не могла сейчас отдать любовнику. В эти минуты ей было так хорошо, что она не отказалась бы заняться любовью с хорошенькой женщиной.
Вымытая, без масленого креста, зато с грешными мыслями в голове, она рассеянно следила за тем, как вода уходит из ванны. Вот она завертелась в пенистом водовороте… Разглядев в водовороте фрагменты-осколки своего отражения, Ленка от неожиданности покачнулась, потеряла равновесие, поскользнулась на ровном месте… Вдруг дно ванны под ней разверзлось и Ленка провалилась, уйдя с головой под воду.
Сюр-лайн
Странное дело, но Ленка не захлебнулась. И даже не наглоталась мерзкой мыльной воды. К происходящим с ней чудесам, стремительным, как само ее падение, у Ленки не успело сложиться абсолютно никакого отношения. Она совсем не удивилась, что свободно дышит в воде. Некогда было удивляться, не уследить было за тем, что с ней происходит. Провалившись в бесцветную глубь, неизвестно сколько времени падая в нее с широко раскрытым ртом и распахнутыми глазами, она вдруг плюхнулась на что-то омерзительно-волосатое и склизкое. С чего мгновенно была сброшена сильным рывком.
И в тот же миг, упав на дно, Ленка впервые с момента внезапного погружения под воду ощутила себя, впервые отреагировала на то, что с ней происходит. “Бр-р! Во что это я вляпалась?” — от брезгливости Ленку всю передернуло. Она упала на что-то мягкое, рыхлое и одновременно колкое, будто мокрые опилки. Со всех сторон на ее голову, плечи, грудь, бедра навалилась вода, неподъемная, шелковистая и прохладная, словно ватное одеяло, вынутое из темной кладовки, в которой оно пролежало все лето. Вокруг — одна вода, без конца и края, как будто так и надо, как будто всю жизнь была одна вода. А в воде, в трех шагах напротив… “Я те дам “вляпалась”!” — вдруг раздалось в Ленкиной голове. Именно раздалось, а не подумалось. Ленка зашлась от ужаса, увидев перед собой нечто… Но вместо крика из ее рта вырвалось несколько пузырьков воздуха.
Эмоции перехлестнули Ленкину душу, чувства сменялись с молниеносной скоростью. На смену страху пришла крайняя степень изумления, потом истерический смех, потом ощущение полной беспомощности, ужас снова охватил ее… Наконец, Ленка впала в прострацию. Она опять не понимала, ни что с ней, ни где она, ни кто ее так напугал. Мозг, видимо защищаясь, отказался переваривать ту информацию, которую сообщали глаза.
“Что ж ты так спужалась, а? Того гляди, мне воду от страха испортишь!” — снова раздался в Ленкиной голове тот же голос — сильный, басовитый, но сказанный словно сквозь толстую ткань.
Ленка смирилась. Она вдруг поняла, что то, что она видит сейчас — не сон и не глюки.
Она увидела себя в довольно просторном помещении, вместо света наполненном водой. Стены его были увешаны необычными подвижными коврами — они едва заметно колыхались, словно дышали. Рисунок их был незатейлив и в то же время радовал глаз. Он представлял собой чередующиеся в неуловимой последовательности горизонтальные полосы красного, зеленого и желтого цвета. Ленке даже показалось, что она во дворце восточного правителя: вот сейчас вбегут юные наложницы, у которых нет лиц, но есть бриллиантовые пупки, и внесут поднос с гранатом, киви и дыней. А за рабынями последует и сам эмир или шах… Раз — и рисунок стен изменился, а с ним и Ленкино восприятие того, что она видела. Ковры перестали казаться коврами, теперь они напоминали ей трехцветные жалюзи, сквозь которые пробивалось синее солнце… Пронеслись еще две-три секунды, полосы стали шире, засветились изнутри, свет, разлившись по ним снизу вверх, устранил между ними мельчайшие зазоры, будто затопил золотой смолой. Теперь это были не жалюзи, а четыре громадных плоских экрана. На них светилось красно-зелено-желтое Ленкино лицо, расплывшееся в счастливой улыбке. С четырех сторон транслировалась ее простая земная радость… От неожиданности Ленка вскрикнула, выдыхнув в воду тугую порцию пузырьков. В ту же секунду экраны заколыхались, заходили ходуном, как шторы от сильного порыва ветра, снова распались на тысячи трехцветных полос, которые вдруг засверкали люминесцентным огнем, изогнулись, искривились, приняв самые причудливые формы — Ленка с ужасом смотрела на то, как полчища неоновых змей готовятся ее атаковать… Опять вода проглотила очередные секунды, а с ними и красно-зелено-желтых гадов, вернув на их место восточные ковры. Подводный мираж повторился. Красота на грани фола…
Наконец Ленка заставила себя увидеть того, кто сидел напротив. Это был толстый, просто безобразно толстый мужик. С чего Ленка взяла, что ужасное существо, сидевшее напротив, мужского пола? А черт его знает! Женская интуиция подсказала ей, что таким убожеством, пусть и подводным, которое сейчас сидело перед ней и нагло пялилось на нее голую (разумеется, голую — она же только что из ванной, черт бы ее побрал!), может быть только мужик. Даже если этот мужик — чудовище! В самом деле, разве порядочной женщине придет в голову прятаться под водой, устраивать засады на красивых обнаженных девушек? Ах, какой пассаж!
“А ты ничаво! Есть за что тяпнуть, когда стану лапать! О-хо-хо-хо!” — захохотал в Ленкиной голове все тот же глухой бас. Но Ленка больше не боялась его. Она внимательно рассматривала мужеподобное чудовище. Первое, что бросалось в глаза,- его огненно-рыжая, точно из начищенного золота, шевелюра и такого же благородного цвета борода. Даже сине-зеленый тон воды не смог приглушить ее яркого блеска. Видать, волосы были хорошо вымыты или начищены воском. “Еще бы, — хмыкнула про себя Ленка,- наверняка я сюда не первой провалилась со своим шампунем”. “Не первой, не первой, не первой…” — эхом отозвался глухой бас.
Все остальные элементы внешности и туалета чудовища не были столь же привлекательными, как его волосы: огромный зеленый нос, выпученные глаза, будто чудовище само испугалось Ленки, куцая, явно не по росту курточка из красивой черной, с малиновым отливом ткани, грязно-зеленого цвета юбка в крупную черную клетку, прошитая не то толстой ниткой, не то шнурком. Из-под юбки, спускавшейся почти до самого дна, до того странного грунта, похожего на мокрые опилки, выглядывали острые носки неизвестной Ленке обуви.
Чудовище разглядывало Ленку, развалившись на черном стуле с таким же малиновым блеском, как у куцей курточки. У стула была высокая спинка, прямо над головой чудовища увенчанная удивительным предметом со множеством граней, гладких, способных блестеть, сверкать в ярком свете. Ленке этот предмет показался потухшим фонарем.
Сравнив его с фонарем, Ленка будто спровоцировала чудовище на следующий шаг: “фонарь” внезапно вспыхнул и… стало ясно, что это царская корона. Теперь только Ленка смогла разглядеть, что корона-”фонарь” водружена на самую верхушку пышной шевелюры чудовища, а не на спинку стула. Корона заиграла самыми разными оттенками золотого. Потрясающее зрелище! Среди оттенков, которыми переливалась корона, были необыкновенные — хрустально-золотой, бутылочно-золотой, древесно-золотой,- которых Ленка никогда не встречала в своем мире.
— Это ж царь, — наконец дошло до нее.- А я думала, чуче…
— Я те дам “чучело”! Дерзишь, спесивая! — бас в Ленкиной голове был просто вне себя от гнева.- Пред тобой Подванной и прочих водяных волостей мое величество вань-царь Воплей ХVI собственной персоной! На колени, спесивая! Приказываю тебе я, вань-царь Воплей!
Вань-царь выпустил в Ленкину сторону очередь пузырьков, но Ленка не вняла его приказу, замешкалась, пытаясь переварить, что только что окриком прозвучало в ее голове. Тотчас по обе стороны от вань-царского трона возникли два водяных столба, быстро-быстро закрутившихся вокруг своей оси, точно смерчи. Они немедленно приблизились к Ленке, угрожая расправой.
— Стоп, робята! Будет время, еще потешетесь, пощекочете ее. А пока пригоните ее ко мне! — отдавал приказы в Ленкиной голове вань-царь.- Эх, ничаво не могу поделать с собой! По нраву пришлась мне эта новая вобла!
— Это я-то вобла?! Ну уж это слишком! — не на шутку рассвирепела Ленка и сама, без помощи водяных смерчей, храбро шагнула к трону вань-царя Воплея ХVI.- Да ты сначала на себя посмотри, а потом будешь меня воблой обзывать! Да я, чтоб ты знал, самая красивая девка на работе. Мне все мужики об этом говорят. Ты, чучело подводное! А ну-ка глянь на меня! — совсем не стыдясь наготы, Ленка встала перед вань-царем — распрямив плечи, вызывающе нацелив на обидчика отвердевшие в воде соски грудей, насмешливо упершись руками в бока.- Это я-то не така? Два бидона молока, чернобурка вон яка! — Ленка, дразня вань-царя, показала взглядом вниз, на свой обласканный теплой водой живот.
Воплей ХVI остановил Ленкино возмущенное красноречие просто, двумя словами объяснив смысл обидного ей слова “вобла”.
— Вобла — значит водяная бля. И я тебя захотел, вобла! За-хо-теллл!! — вань-царь кричал в Ленкиной голове. Вдруг юбка под каким-то невидимым напором разорвалась у него на коленях, а из дыры вывалилось щупальце. Безобразное трехпалое щупальце!
Ленка невольно отпрянула назад, от омерзения ее всю передернуло, но когда в следующую секунду она сообразила, что это вовсе не щупальце, а трехголовый член, Ленке совсем плохо стало.
— Поди сюда, спесивая! Вобла командировочная! — истошно орал Воплей ХVI. Его три ужасных члена были цвета июньских грунтовых огурцов, они жадно тянули к Ленке головки, будто самонаводящиеся ракеты.
— Мамочка родненькая, спаси! — Ленка что есть силы сжала ладонями уши, будто это могло ей помочь избавиться от вожделенных криков вань-царя. Она не понимала, раздает он ей комплименты или на чем свет стоит ругает: — Вошка моя сладкая! Вышка пугливая! Я тебя хочу, водокачка розовая!..
Пятиться назад или еще лучше — убежать у Ленки не было никакой возможности. Позади, словно две неправильные пирамиды, сложенные из прозрачных фрез, неотступно крутились воины-смерчи. Они медленно, неуклонно надвигались на Ленку, вынуждая ее отступать к явно ополоумевшему от возбуждения вань-царю. Вода вокруг смерчей опасно бурлила, будто вспененная лопастями корабельного винта.
— Озолочу, вовочка! — казалось, что попало орал Воплей ХVI. “Вовочка” на его языке означало, скорее всего, “водяная девочка” — по аналогии с “воблой” и “вошкой”. Но Ленке было сейчас не до морфологических разборов странноватых вань-царских словечек. Она едва не прозевала момент, когда вань-царь махнул рукавом куцей своей курточки и в сторону Ленки полетела тучка золотых блесток. Несколько плавно упали ей на плечи и грудь. Это были золотые монеты. Ленка оглянулась (там, за ее спиной, упала большая часть золота)… и от страха выдыхнула очередь пузырей. Не на шутку испугалась, когда увидела, как разлетаются в стороны рассеченные на части золотые монеты. Что делать?! Смертоносные смерчи уже были совсем близко от нежного Ленкиного тела, с другой стороны в нее хищно прицелились три одноглазых братца.
“Господи, спаси-помилуй меня! — вдруг вспомнила Ленка о том, кому час назад неумело молилась.- Грешная я, грешная, но не настолько же, чтоб отдаться этому уроду!”
— Ну все, вобла, разозлила меня вконец! — зарычал в Ленкиной голове и в самом деле заведенный до предела Воплей ХVI. Его огуречного цвета концы, видимо от перевозбуждения, приобрели болезненную бурую окраску. Позади, в полметре от Ленки, по-сумасшедшему лопатили воду смерчи, косые струи воды больно били ей в спину, буквально царапая лопатки и поясницу…
И тут на голову вань-царю, точь-в-точь как Ленка, свалился громадный грузный мешок. Он был пошловатого серо-розового цвета. Таким увидела Ленка в первый момент нечто, вдруг рухнувшее откуда-то сверху. Когда же она присмотрелась, то разглядела торчавший из мешка (точнее, из того, что она приняла за мешок) живой инструмент. Он показался ей таким знакомым, таким родным, ну просто красавцем по сравнению с трехголовой буро-зеленой гадостью, что Ленка радостно расхохоталась. Бесшумно так расхохоталась и даже нечаянно пукнула, выпустив стайку веселых пузырьков.
Тем временем завязалась драка, нешуточная драка между вань-царем Воплеем ХVI и голым мужиком, невесть как провалившимся в Ленкину ванну. Мужик, видимо, больше от страха, чем от храбрости, что есть силы дубасил чудовище по голове, вань-царь неумело отбивался. Воины-смерчи немедленно кинулись хозяину на подмогу, а Ленка была такова.
Проблуждав с полчаса по подводному, а точнее, подванному царству, Ленка пришла к выводу, что она находится в затопленном подвале. На эту мысль ее навели стены, выложенные обычной кафельной плиткой, и изредка попадавшиеся на ее пути трубы с поржавевшими вентилями. Нигде не было видно выхода, даже малейшего намека на него. Зато часто встречались уходящие влево-вправо коридоры и коридорчики. В один из них Ленка и вплыла, наконец решив свернуть с основного пути.
Впереди, метрах в сорока-пятидесяти, неожиданно забурлила вода, быстро выросли в размерах два существа продолговатой формы. Они стремительно и шумно приближались, сильно работая не то ногами, не то плавниками. Предосторожности ради Ленка прижалась к кафельной стене. Мимо на высокой скорости проплыли две крупных русалки с развевающимися волосами — казалось, волосы были совершенно сухими.
“Ну и слава Богу,- облегченно вздохнула Ленка.- Там жизнь. Хоть какая-то, но жизнь”.
Она продолжила путь, робко, со страхом и одновременно надеждой ожидая новых открытий. Вскоре она подплыла к металлической цвета расплавленного свинца решетке, перегородившей поперек коридор. Решетка сантиметров на двадцать не доходила до округлого, арочной формы потолка коридора, завершаясь частоколом из четырехгранных наконечников. Ленка отважно толкнула полуоткрытую дверцу, находившуюся в решетке, и вошла-вплыла в другой мир.
Спустя время, которому Ленка давно не вела счет, коридор привел ее к громадному помещению, где не было видно ни стен, ни потолка, ни каких-либо других границ, кроме исчезавшего в толще воды пола или дна, покрытого все теми же мокрыми опилками вперемешку с водорослями. Водоросли, как вскоре выяснилось, оказались искусственными.
Вода здесь была иная, с бирюзовым оттенком, она светилась изнутри, светящиеся блики были круглой формы, они плавали вокруг Ленки — слева, справа, повсюду,- как золотистые кружки жира в тарелке с куриным бульоном. Но Ленке так не хотелось вновь оказаться чьей-то приманкой! Она понимала, что единственное ее спасение — это непрерывный путь вперед. Она не знала, сколько еще времени продлится с ней этот удивительный фокус — возможность дышать под водой легко-легко, словно она… Нет, с рыбой Ленка наотрез отказывалась себя сравнивать.
На пути стали попадаться странные, прямо-таки необыкновенные предметы — в одиночку и целыми группами, собранными, как показалось Ленке, в продуманные, весьма искусные композиции. Чувствовался чей-то вдохновенный мотив и мастерская рука. Ленке все это ужасно нравилось: золотая — не иначе! — пальма с бриллиантовой — ну очень похоже! — росой на тонких, словно фольга, листьях, малахитовый единорог с рогом из теплого, будто домашнего, изумруда (рядом с единорогом спиралью свернулась точь-в-точь, как живая, змея с янтарными клыками, но Ленка не испугалась ее), семейство, примерно с дюжину, карликовых слонов из алого коралла, водопад в искусственных скалах (странно, но вода водопада не смешивалась с водой подванного мира) и много еще разных чудес.
Ленка на пару минут задержалась у водопада. Вода в нем была совершенно прозрачной, лишенной малейшего оттенка. Ленка вгляделась, наклонившись к водопаду так низко, что ее нос едва не коснулся… Вот это да! Водопад состоял из тысяч тончайших прожилок или струн, натянутых на уступы скал. Ленка протянула руку и осторожно коснулась нескольких струн — водопад тихонько зазвенел в ее голове.
Ленка перевела взгляд на миниатюрный замок, воздвигнутый неизвестным автором на вершине самой высокой из скал. Замок окружала крепостная стена из темной меди. Медь ворот, сооруженных посреди стены, была совсем черна, с неприятным зеленым налетом, свидетельствовавшим о глубокой старости ворот, скрывавших в себе и, возможно, за собой какую-то тайну. Ленка не удержалась и двумя пальцами попыталась открыть ворота. Те тут же поддались, но, открывая их, Ленка почувствовала удивительную тяжесть, совсем не вязавшуюся с маленьким размером ворот.
Отворив их, любопытная Ленка обнаружила кусок черной замши (она была спрятана под сводами замка), а в ее центре — большую, с крупную фасолину, молочную жемчужину. От изумления Ленка вскрикнула — из ее рта ударила короткая тугая струя воздуха,- но от жемчужины отказываться не стала. Руки ее заметно дрожали, когда она решила рассмотреть удивительную находку поближе.
Жемчужина была потрясающе красива! Она приковывала к себе взгляд мягкой округлой формой и ровным неземным светом, разлитым, словно капля молочного ликера, внутри той идеальной формы. Жемчужина и в самом деле казалась идеальной. Вот… Вот только что это за кончик нити, который торчал из нее? Ленка прищурилась, разглядывая нить, которую в первый момент не заметила. И вдруг резко потянула за ее конец. Удивительно, но нить послушалась ее нетерпеливых пальцев, потянулась, как бы отлипая от жемчужины по всему ее периметру. Так открывают пачку бинта или сигарет, потянув за конец нити или фольги… Ленка, затаив дыхание (это означало, что она перестала выпускать пузырьки воздуха), разломила пополам жемчужину. В ней лежала крошечная, с семечку, ракушка. В жемчуге — ракушка! “Ну и дела! — удивилась Ленка.- Все наоборот. Наверное, в таких ракушках рождается жемчуг. Хм, что бы это значило?”
Неожиданно ей в голову пришла, казалось, совершенно абсурдная мысль. Решив проверить догадку, Ленка вернулась назад. Перво-наперво она отыскала малахитового единорога с изумрудным рогом. Ростом существо-миф было ей по колени. Ленка не поленилась, осмотрела его со всех сторон и наконец нашла то, ради чего возвращалась,- конец нити. Там, под брюхом единорога. Осторожно потянула нитку… Из малахитовых половинок посыпался мусор: древесный уголь, кусочки слюды, металлический порошок… Может, из всего этого рождается малахит? Или изумруд? Кто знает…
“Бутафория какая-то… Зачем все это? Все шиворот-навыворот. Словно знак…” И тут Ленка впервые подумала о том, что все, в чем сейчас ей приходится участвовать, открывать или быть свидетелем каких-то удивительных и ужасных событий, на самом деле должно происходить лишь в ней самой — в ее мыслях и воображении. “Я как та ненастоящая жемчужина. Кто-то выдернул меня из реальности, как жемчужину из раковины или малахит из горных пород. Зерно вдруг стало оболочкой, формой, а форма — зерном. Что за жестокие чудачества? Кому интересно играть со мной, подсовывая на каждом шагу реальность-наоборот? Прямо подводный антимир какой-то!.. А как все здорово начиналось: Киев, планы, любовник… Где он, черт бы его побрал! Знал бы, куда я влипла! Точнее, провалилась…”
Вода была теплой и кроткой, как Псел жарким июльским вечером. Будто Ленка с разбега нырнула и… передумала возвращаться на берег. Дышалось на редкость легко, будто Ленка вышла на высокий берег реки, вдохнула полной грудью свежего ветра. Тело щекотали невидимые струи, вокруг водили хороводы стаи золотых кружков света. Ленке они казались единственными живыми и, может, разумными существами, обитавшими в этом странном месте. Подванный мир был по-своему красив и, в общем-то, лишен каких-то реальных угроз в отношении Ленки, так что для долгого отчаяния и беспокойства у нее не было серьезных причин. Она довольно быстро успокоилась, особенно после того, как отломила от головы единорога его изумительный изумрудный рог (слава Богу, хоть он оказался настоящим — без нитки). С рогом под мышкой Ленка пустилась дальше вплавь.
Впереди, слева по ходу движения, на абсолютно ровной и гладкой долине дна неожиданно возникло довольно крупное возвышение. “Может, затопленный ангар какой-нибудь или свалка мусора, или еще чего-нибудь в том же духе?” Почти правильной прямоугольной формы, с низким покатым верхом, оно было как бы перечеркнуто под прямым углом продолговатой тенью, падавшей откуда-то сверху. Такую тень могло отбрасывать дно небольшого судна, например катера или яхты. Но яхта в гостинице?!.. Хотя кто сказал, что Ленка до сих пор в гостинице?.. Итак, впереди виднелось нечто — темное, неживое на вид, пересеченное, как крестовиной, тенью.
При Ленкином приближении возвышение все больше обретало черты искусственного сооружения. У него оказался невысокий, на уровне Ленкиного носа, вход, наглухо закрытый железной дверью. Железное распятие висело над входом. Почему-то сразу Ленка признала в композиции, висевшей над дверью, распятие. Большой крест. В его центре — циферблат неведомых часов. Вместо цифр темнели маски — с искаженными гримасами лики человекоподобных существ с гребнями на голове. В концы стрелок, выходящих за края циферблата, как в запястья Бога, были вбиты гвозди. Словно вбиты… “Без десяти три”,- взглянув на часы-распятие, машинально отметила Ленка. Под стрелками была выбита короткая надпись из мелких незнакомых символов. Ленка ломать голову не стала, разгадывая смысл загадочной надписи, а потянула на себя ручку двери и смело вошла-вплыла внутрь. При этом успела подумать: “Храм какого-нибудь подводного божества. Возможно, ему поклоняется тот сексуальный маньяк — вань-царь Воплей… Надеюсь, меня здесь не изнасилуют и не принесут в жертву”.
В храме стоял, точнее, зыбко покачивался полумрак — вода, окрашенная в темно-лиловый цвет. Черная стена, продолжавшаяся по обе стороны двери, уже через 10-15 шагов растворялась в том полумраке. Но темные краски не давили на Ленкино сознание, наоборот, создавали иллюзию довольно большого храмового пространства, причем не вытянутого в длину (что, по идее, должно было быть, согласно продолговатой внешней формы храма), а устремленного ввысь. У Ленки создалось впечатление, что она оказалась на дне широкого и очень глубокого колодца. Задрав голову, она увидела высоко-высоко над собой светло-бирюзовый прямоугольник неба (или, может, подсвеченный изнутри купол храма), по которому медленно расходились круги. Будто кто-то только-только поднял из колодца ведро…
“Странно все это,- вздохнув, подумала Ленка.- Куда же я все-таки влипла?” Она постояла, пока глаза привыкли к полумраку. Разглядела под ногами дорожку, начинавшуюся у самой двери и уходившую в глубь храма. Выложенная плоским камнем, казавшимся серо-жемчужным в прозрачной темно-лиловой воде, дорожка легко покалывала голые Ленкины ступни, будто несла в себе слабый электрический заряд. Кроме того, на дорожке уверенно стоялось. Видимо, она обладала достаточной в воде силой притяжения. Ленке так надоело плавать, что она с удовольствием пошла.
Вскоре дорожка привела к круглому, похожему на пьедестал возвышению. В его центре пустовал стул с высокой спинкой. Стул, наподобие трона вань-царя Воплея ХVI.
Пьедестал с троном (разумеется, Ленке было невдомек, чем на самом деле являлся тот стул) был испещрен десятками золотистых дуг — взад-вперед они скользили по пьедесталу, как ящерицы. Глянув вверх, она поняла: то расходящиеся под куполом круги отбрасывают блики.
Ленка, наверное, еще долго бы разглядывала это загадочное и одновременно простое сооружение, если бы не голоса, вернее, мысли, чужие мысли, разноголосые и пока невнятные, внезапно раздавшиеся в ее голове. Спокойствие, недавно воцарившееся в ее душе, мгновенно было разрушено. Но Ленка даже обрадовалась родившимся в ее голове голосам: ей больше не хотелось оставаться одной в этом подводном храме. И она, сойдя с дорожки, поплыла почти наугад, всматриваясь сквозь темно-лиловую толщу воды, прислушиваясь к мыслям-голосам, стараясь понять их пока неуловимый смысл, чтобы вдруг осознать для себя, насколько опасно это ее движение к незнакомой жизни.
Неожиданно Ленка уткнулась в стену. Хотя до нее, казалось, оставалось еще несколько десятков метров. Стена выглядела угрожающе черной. От сильного испуга Ленку спасли только серебристые маски часов.
Маски висели на стене в полутора метре от дна храма. Их была целая галерея… С чего Ленка взяла, что перед ней маски часов? Сейчас она не могла ответить на этот вопрос. Сегодня ею правил не рассудок, а интуиция — прирожденное чувство выхода из трудной ситуации, даже из такой абсурдной, как эта.
Интуиция не только подсказывала направление Ленкиных действий, но и раскрывала смысл неизвестных ей вещей и явлений. Вот и сейчас: стоило ей только взглянуть на непонятные предметы, висевшие или прибитые к стене, ощетинившиеся стрелками, словно ножами, как ей сразу же стало ясно: это маски часов. Пародия, насмешка, сатира на то, перед чем благоговеют и чему служат люди. Инструментов времени — маски! Ой, сколько здесь всего было интересного! Ленка брела-плыла вдоль необыкновенной стены, с открытым ртом, полным безвкусной воды, рассматривая храмовые диковины. “Это ж надо, вместо икон — маски!”- недоумевала она. Вода стояла у нее в горле, но все не решалась пролиться внутрь, затопить легкие.
Мысленно все маски Ленка разделила на три группы: простые, смешные и совсем непонятные. У первых отличались в основном стрелки или циферблаты. Так, стрелки-усы сменяли стрелки-антенны, а те — стрелки-ножницы, затем — стрелки-ветки с шипами, стрелки-свечи, стрелки-петарды, стрелки-шампура, с которых каплями жира стекало подводное время… Вместо привычного плоского циферблата вдруг возникло свиное рыло. Попались на глаза часы-красная кнопка, часы-противопехотная мина, часы-печать (на них можно было даже прочесть обрывок надписи: “Прыватне пидпрыэмство…”), часы-комфорка от газовой плиты. Что ж, время — та же стряпня: у кого-то оно подгорает, у кого-то — пальчики оближешь, да добавки не дождешься… Ленку особенно позабавили часы-гамбургер: из-под двух уродливых бесформенных “лепешек” торчали беспомощные стрелки часов, точно стрелки зеленого лука. Но чего Ленка совершенно не поняла, так это присутствие в коллекции масок человеческой головы. Маленькая, сморщенная, она удручала своей правдоподобностью. Голова была настоящей, с окаменевшей гримасой ужаса. Без малейших намеков на маску, тем более маску часов.
И только сейчас Ленка поняла, что все, что она до этого видела, вся эта нелепая галерея,- сплошной фарс. Визуальный ряд, вся логика которого направлена на одно: показать слабость человеческого духа, придумавшего в угоду или во спасение себе часы — посредника между смертью и животным страхом этой смерти.
Словно в продолжение умных Ленкиных мыслей (возможных разве что только здесь — в нереальном мире, нереальном храме и наедине с вполне реальным страхом), в ее сознание громко и уверенно снова начала входить чья-то речь, на время умолкшая. Мысли-слова, ясно сформулированные, но не до конца понятные, произносились в Ленкиной голове хорошо поставленным мужским голосом:
— …“Не сотвори кумира из времени своего, но дорожи назначенным часом”. Так написано над входом в храм Вовремя. Приходя в наш храм водяного времени, вы непременно обращаете взгляд на стену с масками времени. Я никогда не рассказывал вам о них. Сегодня, перед тем как начать проповедь… Вы должны знать: их там никто не развешивал. Очень давно, десятки тысяч лет назад, маски сами появились на стене, как коралловые полипы, как наросты или мох на деревьях. В итоге, не иначе как с благословения Всевышнего, вышла удивительная галерея масок часов, в которой оказался заключен глубокий смысл. Да не один! Что мы видим? Отражение непрерывного поиска вань-человеком истины во времени. Или истинного времени — как вам будет угодно. А кто-то из вас возразит: это всего лишь аллегория времени, не больше. И будет по-своему прав. Но можно воспринимать эту галерею буквально: время многолико, полигамно, но мы живем лишь по одному циферблату, единственному известному нам, посвящающему нас в секунды-секреты плоского времени… Погодите, среди нас, кажется, новичок. Позвольте, я приглашу его к нам. Иди к нам, ветка! Будь смелей! Мы ждем тебя, ветка! Слушать мудрого вань-батюшку нужно глядя в его немой рот!
Ленка поняла, что зовут ее, и поначалу не удивилась обращению “ветка”. Она завернула за угол стены, начинавшийся сразу же за тем местом, где висела ужасная сморщенная голова. Завернула — и ее взгляду открылось удивительное зрелище. Из глубины небольшого прямоугольного пространства, ограниченного с трех сторон стенами, лился яркий, близкий к “электро”, голубой свет. Он пронизывал воду так же легко и естественно, как утренние лучи солнца пронизывают холодную атмосферу земли. Свет поманил к себе Ленку, и она поплыла ему навстречу, радостно предвкушая знакомство с чем-то необычным, которое, даст Бог, принесет ей спасение.
Прежде чем она смогла разглядеть источник чудесного света, Ленка увидела спины… Видимо, это были те вань-люди, к которым в Ленкиной голове обращался их водяной священник. Вань-людей было десятка три-четыре. В длинных, до пят, серебристо-лиловых одеяниях, похожих на плащи, с островерхими капюшонами, они замерли в полупоклоне, стоя к Ленке спиной.
Подплыв ближе, Ленка разглядела: то были не капюшоны, а плавники. У нее создалось впечатление, что плавники растут прямо вдоль голов вань-людей. Может, так оно и было… Не оборачиваясь, вань-люди расступились, открывая Ленке проход к плоскому возвышению. В его глубине стояло что-то наподобие органа, точнее, его части,- ряд труб-регистров разной высоты. Трубы были сплошь прозрачными, в них что-то бурно кипело, излучая тот пронзительный голубой свет, который так поразил Ленку. Впереди труб, в самом центре возвышения, с вытянутыми в стороны руками стоял водяной священник.
Ленка проплыла по образовавшемуся проходу, то и дело касаясь скользких плащей, и встала у возвышения, служившего, видимо, алтарем. Вань-батюшка, плотный, коренастый, с абсолютно лысым, как рыбий пузырь, серебристым черепом, ощетинившимся черно-оранжевым плавником, опустил руки, и вновь его речь зазвучала в Ленкиной голове:
— Сегодня, как обычно, я буду говорить о воде. В ней мы рождаемся, зачинаем свое продолжение, в воде заканчивается отсчет нашего личного времени. Итак, вода, ветка, это изнанка жизни, ее быстротечная ткань,- вань-батюшка неожиданно уставился на Ленку и продолжил проповедь, уже не отводя взгляда от ее сухих в воде глаз.- Вода — это легкие, которыми дышит все живое. Это желудок, переваривающий все насущное, а из исключительного откладывающий маленькое яйцо — жемчужину. Вода — это огромный растекшийся мочевой пузырь, который мочится сам собой — драгоценным соком любви… Вода — это слизистая оболочка души. У воды много разных имен. Все они одной крови. очень даже может быть, что имен у воды больше, чем у земного бога. Очень даже может быть.
Время — это вода. Не потому, что уходит как сквозь пальцы, а потому, что сама вода — это то же время, сконцентрированное на одной идее, одной сути — жизни. Но из этого не следует, что вода — это сжиженное время, наподобие… ну, например, сжиженного природного газа, которым, я слышал, заправляют автомобильные баллоны. Вовсе нет. Я утверждаю: вода — это голубая плазма, лучшее агрегатное состояние, в котором может находиться время. Время-плазма, так сказать… Ты успеваешь за моими мыслями, ветка? В воде наибольшее число заряженных энергией ионов-секунд…
Но и это еще не все. Время и вода — это все-таки не одно и то же. Скажем так: это сущности одного вида. Как, к примеру, мужчина и женщина. В воде мужского больше. Вода забирает у времени всю лишнюю энергию. Оттого-то в воде столько заряженных ионов-секунд. Вода лучше организована, как мужчина. У воды есть русло, есть цель: у реки — это море, у моря — это луна, к которой по ночам тянутся волны. Наконец, у воды есть семя. Время питается этим семенем, как женщина питается семенем мужчины… Тебе ведь известно, ветка, что у вас, женщин, не один рот и живете вы не по одному времени: желудок по своему, матка по другому, а душа мечется между разными временами… Забеременев семенем воды, время рождает то, что у земных людей принято называть историей земли. Ветка, ты чувствуешь несуразицу? Семя — воды, а история — земли! Ха-ха-ха!..- вань-батюшка нарочито громко расхохотался в Ленкиной голове.
И тут Ленка, набравшись смелости, спросила. Точнее, подумала — рот лишь выпустил десятка три пустых пузырьков.
— Почему вы все время зовете меня “веткой”? Разве я похожа на отросток какого-нибудь растения?.. Или, подождите, я, кажется, начинаю догадываться…
— Вот именно! — вань-батюшка удовлетворенно кивнул головой, улыбнулся снисходительно.- Ветка -значит “водяная детка”. Но если ты ощущаешь себя зеленой или цветущей веткой, что в этом плохого? Каждому свойственно ощущение его формы жизни, его ритма времени. И вкус воды у каждого свой, непохожий на вкус воды у соседа. Ощущение…
И вновь Ленка встряла во вдохновенную речь-мысль вань-батюшки: — Простите, вань-батюшка, что я вас перебиваю, но я могу забыть одну важную мысль, которая сейчас пришла мне в голову. Вначале вы говорили о воде и времени. И снова коснулись этих удивительных вещей, как будто истина и в самом деле в них. Может, и я когда-нибудь приду к этому, а пока меня волнует вот что. Если в воде больше мужского, а во времени женского, то… то… Кто же в таком случае ангел?
— Ангел?! — переспрашивая, вань-батюшка заметно повысил голос в Ленкиной голове. Казалось, он опешил от неожиданного вопроса. Но уже в следующую секунду пришел в себя, спокойным взглядом смерил Ленку с головы до ног.- Ангелы — это твои ощущения, ветка. Положительные ощущения — твои белые ангелы… От отрицательных старайся поскорей избавляться, как рыба от мертвой икры. Иначе черные ангелы отнимут у тебя твое время.
— И любовь,- тихо продолжила-подумала Ленка.
— Ну все, проповедь моя подошла к концу! — как-то даже зло завершил выступление вань-батюшка, зыркнул на всех с алтаря, плавник на голове водяного священника вдруг принял форму секиры, да ненадолго — вань-батюшка снова смягчился во взгляде и уже подобревшим голосом заявил в Ленкиной голове:
— Приступим к помазанию временем.
Вань-батюшка спустился с алтаря по незамеченным Ленкой ступенькам и повел прихожан к правой от алтаря стене. Вань-люди выстроились друг за другом затылок в затылок. Странное дело, ни одной мысли, сказанной хоть одним из них, не родилось в голове у Ленки. Она же в очередь становиться не стала, обошла ее стороной, да вдруг встала сбоку как вкопанная, будто очарованная, увидев удивительную вещь.
Вань-батюшка встречал свою водяную паству возле довольно вместительной прозрачной емкости, похожей на котел с округлым дном. Там бурлило нечто гораздо более светлое, чем жидкость в трубах-регистрах, и тем более, чем вода храма. Поэтому нетрудно было разглядеть, как на небольшой высоте от дна котла вокруг невидимой вертикальной оси вращался серебристый стержень, заканчивавшийся плоским наконечником с острыми гранями. Стержень был несколько изогнут, повторяя линию дна и стенки котла. Еще два таких стержня, один из которых был немного короче и шире, казалось, покоились.
Ленка наверняка бы вскрикнула, если бы не вода, наполнившая ее рот,- ее внезапно осенило: перед ней были часы с циферблатом в форме параболической емкости! Секундная стрелка водяных часов заметно обгоняла бег секундной стрелки земных часов.
Обряд помазания временем проходил необычно. Вань-люди, один за другим подходя к часам, опускали в них правую руку, пытаясь, видимо, коснуться убегающей в водяную Лету секундной стрелки. И все до одного промахивались. Ленке стоило больших усилий, чтобы не отворачиваться всякий раз, когда стрелка отсекала пальцы или кисть у очередного помазанника. Из неизбежной, казалось, раны брызгало, будто “индиго” из новых джинсов, нечто ярко-синее, добавляя голубого оттенка в бурлящую жидкость. (Ее цвет становился все насыщенней, приобретая оттенок, близкий к цвету жидкости в трубах-регистрах.) Однако, когда вань-человек в ужасе выдергивал руку, неизменно оказывалось, что она цела-невредима. Лишь стекало с нее то ярко-голубое… Вань-человек спешно дотрагивался еще влажной рукой до лба водяного священника, а потом уже до своего. При этом вань-батюшка, не утираясь, повторял:
— Умерь гордыню свою, иначе время твое уподобится грешнику, и тогда кипеть ему в трубах гордыни, как грешнику в адском котле,- вань-батюшка лишь однажды показал рукой в сторону труб-регистров, где особняком бурлила чья-то голубая вечность.- Поделись временем своим! Помни: каждая живая сущность, в особенности человек, и водяной, и земной, богат временем. Не физической силой или силой разума, или силой духа, а временем! В каждом — его время. В ком-то больше, емче и напористей, в ком-то меньше, зато уникальней и точней. Земные люди называют этот свой дар харизмой, аурой, энергетикой или способностью соответствовать своему времени, заблуждаясь в главном: все, что происходит вокруг них, подчиняется законам их внутренних, личных времен. Отсюда вывод: каждый из нас должен пестовать время свое, как Бог пестует свою вселенную. Ваминь!
Ленке непреодолимо захотелось стать помазанной временем, поделиться своим временем с водяным священником. Она уже мысленно сделала шаг навстречу часам, как вдруг раздался страшный крик вань-батюшки — крик под сводами ее черепной коробки.
— Спесивая! Как ты смела здесь появиться?! — возопил вань-батюшка, а Ленка обмерла, грешным делом подумав, что ярость водяного священника направлена на нее. Но тут она обратила внимание на вань-человека, единственного с капюшоном на голове. Как раз в этот момент незнакомец опустил руку в часы с набравшим достаточно синевы водяным временем. Секундная стрелка, как это водится, будто бы отсекла помазаннику кисть, а из обманчивой раны хлынула густая белая жидкость, в мгновение ока замутив чистое голубое вань-время.
— Вогдалина! — продолжал кричать вань-батюшка.- Я приказал тебе не показываться больше в моем храме! Я отлучу тебя от времени твоего! — водяной священник неистовствовал, Ленка едва не выла от ужасной головной боли.
— Волоодий, ты так боишься моего простого времени, как земные люди боятся порчи,- смеясь, отвечал вань-человек в Ленкиной голове. И Ленка тому несказанно удивилась. Еще бы! Голос вань-человека принадлежал женщине.
— Вон, вон!! — вань-батюшка едва не топал ногами.- Вон к своим вуртизанкам!
— Уймись, Волоодий, я ухожу. Ты забыл, наверное,- Вогдалина сделала паузу,- что рядом новичок. Тем более — земная женщина. Попробуй-ка ее помазать временем! — и Вогдалина глянула на Ленку. Их глаза на мгновение встретились — глаза земной женщины и… русалки. Вогдалина бесшумно ударила хвостом — и была такова.
“Подумаешь! И попробую!” — окончательно решилась Ленка и шагнула к часам. Вань-батюшка протянул было к ней руку, но тут же убрал.
— Все равны перед временем храма. И всяк входящий сюда имеет право быть помазанным временем каждого. Ваминь! Время, как власть, терпит только сильного.
И Ленка окунула в часы правую руку. Секундная стрелка, подойдя к ее кисти, вдруг встала. Вздохи крайнего изумления прокатились волной в Ленкиной голове, Волоодий схватился за голову. Когда он убрал от лица руки, сказал следующее:
— Не удивительно, что небесные ангелы стремились брать вас, земных женщин, в жены. В вашем времени, ветка, растворится весь космос. В вашем зародыше больше смысла, чем в любой религии… Что тебе надо от меня, ветка?
— Вань-батюшка, я хочу вернуться домой,- просто призналась Ленка.
— Просто пожелать такое, да далеко не просто выполнить твое желание. Времени в наших храмовых часах намного меньше твоих ленивых мгновений, которые ты отводишь для накрашивания губ после поцелуя чужого мужчины. Ну хорошо, я помогу тебе. У меня нет иного выхода,- вань-батюшка вздохнул, плавник на его голове сверкнул, как волчий глаз.- Но ты будешь вынуждена облегчить свое время, которое сейчас удерживает тебя здесь, как якорь корабль на причале. Ты прирожденный ловец жемчуга, который умеет хорошо прыгать с грузом под сердцем и долго обходиться без любви.
— Я не могу без любви! — Ленка плакала.
— Вот и хорошо. Тогда у тебя нет другого выхода, как облегчить свое время. У вас, земных людей, для этих целей существует поп, психоаналитик или бутылка крепкого спиртного напитка. Вань-люди придумали ось кругозора. Ты уже видела ее, когда шла к алтарю.
— Это тот трон?
— Можно ось называть и так, суть от этого не изменится. Пошли, ветка.
И Волоодий повел Ленку к центру храма, оставив паству наедине с собой и временем храма, по-прежнему кипевшим в водяных часах и трубах гордыни. В тех трубах время никогда не смешивается.
По пути вань-батюшка посвятил Ленку в секреты работы оси кругозора, но вначале рассказал, каким бывает время:
— Самое загадочное — время-икс. Оно непостижимо для твоего разума. Возможно, это время твоего рода или отдельного человека, тебе незнакомого,- вампира времени или сталкера, забредшего в твое время. Оно может быть временем врага или друга.
А вот угадай, что это за время: оно твое, но тебе не принадлежит? А? Хорошо, подскажу тебе: это время как бы обитает… проистекает в объекте твоей любви. Догадалась? Да, это время-любовь! Оно в любимом человеке или ребенке, в воспоминаниях или золотой брошке… Время-любовь — это золотая пыльца, медовый налет, который так хочется залакировать, чтобы продлить-сохранить, ан нет! Нет, ветка, нет…
Вот еще: время-дочь. Не путай его с временем-любовью! Это другое. По сути, время-дочь — это то, что ты “лепишь” из своего внутреннего времени. Земные люди называют его судьбой-мачехой, ошибаясь в том, что, как я уже говорил, не время правит нами, а мы управляем своим временем. Просто удобно упрекать время в собственных ошибках.
И наконец, время-улица. Другими словами, ветка, повседневная твоя и не твоя жизнь. Улица с роскошными и облезлыми фасадами, парадными и обшарпанными подъездами, ухоженными клумбами и сточными канавами… На этой улице, кроме тебя, ветка, живут тысячи тысяч со своими временами, которыми они дорожат или небрежно выплескивают под ноги себе и прочим обитателям времени-улицы. Там живут и твои друзья, твои соседи. Когда ты сидишь с ними за праздничным столом и поднимаешь бокал, ты делишься с ними своим внутренним временем. Этот миг, ветка, ты называешь счастьем…
Ленка молча внимала словам вань-батюшки, уверенно, словно сытые рыбки, поселившимся в аквариуме ее головы. Ленка плыла следом за Волоодием, стараясь не отстать. Сзади, со стороны его черных пяток и плоских ступней, вань-батюшка не казался столь величественным и неземным, как четверть часа назад, когда он вдохновенно и властно проповедовал с алтаря. Напротив, раздувшийся, как балахон, его плащ придал ему сходство с Карлсоном. Но Ленка испугалась даже мысленно рассмеяться этому дерзкому сравнению.
— Ты пришла сюда вань-садом иллюзий. Помнишь малахитового единорога и жемчужину в медном замке — жемчужину, беременную своей скорлупой? — неожиданно Волоодий решил напомнить Ленке ее путь к водяному храму.- Пришла ты вань-садом иллюзий, а уйдешь по оси кругозора. Вот что надо знать тебе о вань-саде. Здесь представлены мечты вещей. Да будет известно тебе, каждая вещь, от рожденной в земле или воде до сотворенной руками человека, мечтает освободиться от оболочки — скорлупы, шелухи, панциря, раковины, кожи, иными словами, формы как таковой. Освободиться, для того чтобы в полный голос заявить о зерне своем, своей сути. Да, так же, как и твари живой, вещи присущи честолюбие и гордыня. Этим объясняется стремление вещи к освобождению от формы, этим же объясняются и перевоплощения вещи как промежуточные этапы на пути к желанной свободе. Свобода — единственная мечта вещи, ее самая большая иллюзия. В вань-саду иллюзий искусно сымитированы всевозможные перевоплощения вещей — их несбыточные мечты.
Но мои слова, ветка, не обязательно понимать буквально. Пусть они останутся для тебя аллегорией, скрывающей в себе затаенные мечты самого человека. Весь жизненный путь человек осознанно и неосознанно стремится “выпустить наружу” свое зерно, освободить свою суть — суть либо творца и мастера, либо ремесленника и работника, либо праведника и святого, либо властолюбца и тирана, либо падшего ангела и зверя. Однако судьба таких намерений известна и предрешена. В итоге окажется, что человек всю жизнь шел вань-садом иллюзий, то цветущим надеждами, а то утопающим в иле опавших времен, то полным сказочного умиротворения и согласия, а то вселяющим жуткий страх голыми красно-черными коралловыми ветками… Бывает вань-сад иллюзий самым разным, но никогда не способен родить плод!
— Как романтично! Как романтично то, что вы говорите! — Ленка искренне восхитилась рассказу вань-батюшки, но тот заскрежетал неприятным резким смехом в ее голове:
— Романтично? Ха-ха-ха! Я ругаюсь самыми грязными словами!.. Каждый слышит то, что хочет слышать. Впрочем, и живем мы по тому же закону.
Навстречу, обтекая их со всех сторон, плыла, будто стая золотых рыбок, вереница золотых кружков света — тех самых, которые Ленка ранее сравнила с кружками жира в тарелке с бульоном. Когда Волоодий поднялся возле постамента с пустым троном, на его головном плавнике оказались нанизанными с пару дюжин таких световых кружков.
— Вот это и есть ось кругозора. Ты сейчас сядешь на нее и обязательно вспомнишь самое главное в твоей жизни… что непременно приводит тебя в отчаяние. Только после этого я смогу вернуть тебя назад.
Ленка попыталась удобней усесться на оси кругозора. Казалось, ничто не создавало ей дискомфорта. Ни шип или стержень, который сантиметров на двадцать торчал из центра трона (все ж таки ось кругозора!) и по ее страшным предположениям должен был воткнуться ей в задницу,- села Ленка на трон — и будто в перине утонула! Ни электрические разряды, поначалу пощипывавшие ее нежное тело… Ничто в храме не мешало ей сосредоточиться, но несмотря на это Ленка трепетала сейчас от какой-то внутренней, зародившейся в ней самой опасности.
Закрыв от страха глаза, Ленка не могла видеть, как круги воды, до этого расходившиеся высоко-высоко над головой и отбрасывавшие дуги-блики на ось кругозора, вдруг стремительно начали сходиться. Меньше чем через минуту из эпицентра этого удивительного явления показался продолговатый цилиндрический предмет. Он быстро опускался, приближаясь к оси кругозора с испугавшейся самой себя Ленкой… Теперь можно было разглядеть его: внешне предмет напоминал серебристую трубу, начало ее имело вид усеченного конуса. Одновременно с тем, как опускалась странная труба, ось кругозора неожиданно сдвинулась с места, завертелась, с каждой долей секунды набирая все большие обороты, разбрасывая вокруг с ужасной силой потоки воды (которые вынудили вань-батюшку отплыть на безопасное расстояние) и наконец сделавшись похожей на громадного водяного воина-смерча или обыкновенную гидротурбину.
Когда Ленка, так ничего и не почувствовав, исчезла из виду, вань-батюшка в смятении опустил глаза. В этот момент из конуса ударил ослепительный луч света — ударил точно в Ленкину макушку. Волоодий этого не видел, но знал, что это именно так. Луч ударил, и тогда Ленка, улыбнувшись, все вспомнила.
Вспышка! Вспыш-ш-ш-ка! Вс-с-с-пышка! Щелчок в мозгу одновременно со вспышкой — и первый слайд перед глазами! С-с-с-лай-ды! Лай! Лай! Подобие слайда… Ведь бывают же случаи, когда пытаешься подобрать имя явлению, с которым сталкиваешься впервые, но бессилен сделать это…
…Сквозь тишину прошлого, покашливания, шорохи, шепот — удары по звонкому: бах-бах-бах! И вот: Ленка в ложе театра. Рядом, кажется, муж. Обнаженного локтя касается черного бархата ткань, висящая сбоку. Господи, ей не видно, какое на ней платье! На сцене танцует ее дочь… Но ведь у нее двое сыновей!..
…Вспыш-ш-ш-ка! Ее любовник с любовью в глазах выбрал клубнику из дуршлага. Ленка, лежа на спине на огромной кровати, ласкала правой рукой себе грудь…
…Йорк! Фа-а-ар! Ужасный Манхэттен проснулся. Уши заложил ужасный вой клаксонов “желтых такси”. Снизу Людка Гриценко, Алка Барсук и Нинка Ходасевич, выкрикивая с акцентом ее имя, настойчиво звали с собой на рынок. Ленка, не веря своим глазам, смотрела на подруг с ужасной высоты 68-го этажа. Отсюда подруги казались мельче бисера в “фенечке” ее молодого любовника. Ну какие же ужасные эти “желтые такси”!..
…Цок! Цок! Цок! Кто-то быстро и уверенно шел по коридору. Кто? Женщина? Ленка в замешательстве, Ленка нервничает: она не может понять, кто так быстро идет. Ленка видит глазами идущего: раз — впереди услужливо открыли дверь, два — мужчина с заискивающей улыбкой заглянул ей в лицо, три — чьи-то руки протянули лист бумаги и ручку с позолоченным пером (идущий бесцеремонно отпихивает!), четыре — поворот на 90 градусов, какие-то люди вдоль стен стоят в смокингах и с видеокамерами. Странный, нервный путь на фоне беспрерывного звона, боя, тикания часов. И этот голос, зачем он! “Прорывайся к любви напролом!”
…Бах-бах-бах! Гремят барабаны, литавры звенят! На сцене театра танцует ее дочь. Странно, пять лет назад Ленка о ней только мечтала. За спиной дочери крадется молодой усатый грузин. В его улыбке — двуголовая гвоздика…
…Вспыш-ш-ш-ка! Ее любовник с любовью в глазах: разбив яйцо, вылил его содержимое в прозрачную чашку. Ленка, лежа в кровати, самозабвенно смоктала указательный палец правой руки…
…Йорк! Фа-а-ак! Подруги с трудом протискивались в узком проходе между дощатыми прилавками. Восточный нью-йоркский базар пестрел нездешним товаром. Торговцы неистовствовали. Седой толстощекий цыган с золотой серьгой в ноздре больно схватил Ленку за руку. Подруги, смеясь, подтолкнули Ленку к цыгану. Людка, стерва, увела у нее молодого любовника…
…Цок! Цок! Цок! Кто-то быстро шагал по коридору. Раз — толкнул ногой дверь, два — вложил сигарету в рот, три — чья-то рука услужливо поднесла горящую зажигалку, четыре — удар по другой руке, резкий поворот направо. “Прорывайся к любви напролом! Если нужно — забудь отчий дом, Если нужно — оставь всех друзей. Прорывайся к любви, Одиссей!”
…Бах-бах-бах! Учащенно стучит сердце. Сцена театра. Дочь танцует самозабвенно. Заметно поседевший грузин разбрасывает под ее ногами кинзу и молодой зеленый чеснок. Дочь успевает перепрыгнуть высокий бокал с красным вином. Рядом в коляске спит ребенок…
…Ш-ш-ш-ка! Ее любовник с любовью в глазах… Он ловко открыл консервным ножом банку с яркой этикеткой и поддел чайной ложечкой черную ягоду. Ленка, свесив голову с кровати, закатила глаза — ее рука пропущена между ног…
…Йорк! Фа-а-ас! В шею Ленки больно впился стальной обруч. Второй конец цепи исчез во мраке. В противоположном углу камеры заснула большая черная кошка. За крошечным решетчатым окном — синезвездная ночь. Но Ленкина душа поет — кажется, она впервые влюбилась…
…Цок! Цок! Цок! Это просто невыносимо — смотреть глазами идущего в никуда! Быстрый путь по коридору продолжался. Впереди выросла дверь, обитая темно-алым, будто намокшим, бархатом. Раз — ручку на себя, два — ворваться стремительно в огромный кабинет, три — не смотреть на людей в респектабельных костюмах, рассевшихся по обе стороны длинного стола, четыре — проскочить за их спинами, отважно распахнуть новую дверь (на ней табличка “Тайм”)… Ленка на все сто была согласна с голосом: “Несмотря ни на что, прорывайся!”
…Бах-бах-бах! Удары топора по звонкому дереву. Сцену театра не узнать: занавес обрушился, сама сцена разворочена, повсюду следы пожара. Вокруг все проросло молодой зеленой травой. На расстеленном в траве покрывале полулежит ее дочь. В большом вырезе платья видна ее нежно-персиковая грудь. Дочь кормит курагой и изюмом троих детей. Высоко над ее головой край неба красиво рассвечен поздним июньским закатом…
…Ш-ш-ш-ка! Ее любовник с любовью в глазах и ярко сервированным подносом, на котором расставлены блюда с розовыми ломтиками ветчины и пестрой мозаикой десерта, шел к огромной кровати. Ленка, сладострастно улыбаясь, протянула ему правую руку. Неожиданно любовник, не останавливаясь, прошел несколько шагов мимо и встал на колени. Перед ним — страшненькое существо с большим носом и нелепыми ушами. Существо в испуге забилось в угол. Ее любовник, обмакнув дольку ветчины в чашку с яичным белком, с любовью в глазах принялся кормить страшненькое существо. Мысль словно титры: “Душа Ленки снимает пенки”…
…Йорк! Фа-а-атум! Снова восточный нью-йоркский базар. У подруг кислые мины. Ленку окружили важные люди, в ее адрес сыплются комплименты: ее любовь достойна восхищения и зависти. Режиссер, отпустив оператора, подошел к ней и учтиво поцеловал руку. Где же все-таки снимали кино?
…Цок! Цок! Цок! Раз — идущий резко распахнул дверь с табличкой “Тайм”, два — взгляд бегло коснулся картины с неясным рисунком, что на противоположной стене, три — взгляд вправо: там торшер с позолоченным абажуром, четыре — огромная кровать с роскошными резными спинками (на кровати живописный беспорядок), пять — у окна во весь рост замер обнаженный мужчина. Это так: “Несмотря ни на что, прорывайся! Если ветер в лицо — упирайся, Если козни врагов — не сдавайся, Но упрямо к любви пробивайся!”
…Бах-бах-бах! Издалека доносится угасающий звон колоколов. Вокруг — стены комнаты, залитой электрическим светом. Дочь в трауре, но она не грустна. Половинкой граната ее угощает чья-то узкая мужская рука. На экране телевизора танцует она, молодая…
…Ш-ш-ш-ка! Ее любовник неторопливо курил, сидя на краешке громадной кровати, и загадочно улыбался. Ленка, обиженно повернувшись к нему голой спиной, неподвижно лежала. По комнате неистово носилась молодая нелепая ее душа…
…Йорк! Фа-а-айл! Лимузин несся по трассе. Это была любимая Ленкина дорога без домов. Свежее мужское семя двигалось быстрей автомобильного галопа. Ленка слушала музыку и играла бриллиантом, подставляя перстень солнцу. Ей совсем не жаль брошенного любовника…
…Цок. Все тише — цок… Все медленней — цок… Пять — у окна во весь рост встал обнаженный мужчина — брюнет с длинными волосами, собранными в косу (солнце осторожно осветило правую половину его великолепного торса). Шесть — вошедший… Господи, что он делает? Ленке и смешно, и стыдно, и дух захватывает так, будто она летает во сне. А вошедший, не церемонясь, надел мужчине на руку часы с синим, как сапфир, циферблатом! Семь — его губы быстро приблизились. Восемь — крупным планом целующееся лицо. Есть! Это ее, Ленки, лицо! “Прорывайся, не будь дураком! Если нужно — пожертвуй всем разом, Если нужно — искупишь потом… Счастлив тот, кто любовью помазан”…
…Господи, так можно раздать себя по кусочкам! Слепые воспоминания — дорога в ад. Желать сломя голову — значит не видеть пропасти под ногами или однажды взлететь, будто во сне, к звездам, стать одной из них… Но Ленка не желала рисковать. Она не помнила, как ее, шальную, вытолкнула с оси кругозора центробежная сила любви, как она, пригнувшись, ловко увернулась от хищной руки вань-батюшки, как тут же подоспевшие знакомые воины-смерчи едва не зажали ее между водяными фрезами, как погоня придала ей отваги и скорости, как адреналин растекся алым огнем на щеках и призывно зудел в чреве, как бежала-плыла она, счастливая, по запутанным, как речь блаженного, коридорам подванного мира, как безумно трещал под ногами разрушенный вань-сад — нет, треск все-таки стоял в Ленкиной голове,- потрясающе трещали скорлупа жемчуга и обломки горных пород — обители малахита, золота и алмазов, но на бегу невозможно было осмыслить случившееся: неужели сбылись мечты вещей и они наконец-то освободились от формы, или то трещали обрывки Ленкиной памяти, едва не ставшие достоянием подванного мира?.. А сумела остановить Ленку та храбрая вуртизанка — на деле обыкновенная русалка,- что едва не разбавила грешной любовью бескровное храмовое время,- Вогдалина.
Ленка, придя в себя от побега, вдруг обнаружила прямо перед собой стену, увитую, будто старым плющом, черными трубами, а под ними все на том же грунте, похожем на опилки,- громоздкие машины, туда-сюда двигающие внушительных размеров поршнями, вращающие тяжелыми коленвалами и шестернями в распахнутых настежь кожухах, пышащие машинным огнем, миролюбиво лижущим воду, сыплющие искрами, чадящие черным дымом, не спешащим раствориться в дымчато-сиреневой воде.
За дымом Ленка углядела чудо — нечто удивительное, напоминавшее собой трамвайный вагон. Стены у вагона были совершенно прозрачными, поэтому разглядеть сквозь них Вогдалину Ленке не составило труда. Подплыв к вагону метров на двадцать, Ленка смогла рассмотреть даже блестящие поручни, за них держались, повернувшись к Ленке лицом, изумленные русалки. Она пришла в дикий восторг, но не столько от вида русалок (красуни были как на подбор, без дурацких плавников на голове, русалки приветливо махали Ленке изумрудными хвостами), сколько от того, что в вагоне совершенно не было воды.
— Сюда, ветка, сюда! — смеясь, отчаянно закричала Вогдалина в Ленкиной голове, и задор отрывной вуртизанки-русалки немедленно добавил Ленке огня.- Скоро здесь будут стражи вань-царя. Становись в эту очередь!.. Нет, так не пойдет: у нас слишком мало времени. Виза! — Вогдалина обратилась к толстой усатой русалке, больше похожей не на водяную женщину, а на бобриху из-за торчавших из-под верхней губы клыков. Хвост у Визы был облезлым цвета вареной крапивы, зато улыбалась толстушка, как проказливый ребенок. Она сидела напротив монитора, его вполне современный дизайн очень близко повторял очертания и отделку новейших мониторов “Макинтош”. Сверху на мониторе стоял радиотелефон в перламутровом корпусе, справа рядом со стаканом с оранжевой жидкостью лежал миниатюрный черный лакированный чемоданчик, похожий на деловой кейс.
Ленка просочилась в русалочий вертеп легко и просто: дверь-вертушка одной створкой впустила ее внутрь, другой выбросила наружу воду, устремившуюся было за Ленкой. “Добро пожаловать в ворум!” — сказал кто-то из русалок слева. “Ворум? А что это?” — поспешила тут же выяснить Ленка, но Вогдалина жестом приказала ей молчать.
— Виза! — нетерпеливо повторила она и чуть ли не хлестнула хвостом по полу вагона-ворума.- Срочно отправь ветку на вызов!
— Куда ж я ее отправлю? — продолжая ехидно улыбаться, пожала плечами Виза. Она не отрывала взгляда от таблицы, высветившейся на экране монитора.- Ты же знаешь: десять минут назад я прозвонила все 673 номера, где остановились мужчины. Трех девчонок отправила, остальные ждут своей очереди.
Не успела Ленка представить, как русалка с хвостом является к какому-нибудь гостиничному постояльцу (так ведь и до смерти можно напугать!), как увидела три хвоста, брошенных возле круглого люка в полу ворума. Люк находился в пяти шагах от толстушки Визы. “Гляди-ка, предусмотрели!” — Ленка одобрительно хмыкнула. Спросила, кивнув на хорошеньких русалок, с интересом рассматривавших ее:
— Вогдалина, где я? Как это все называется?
— Ворум. Что-то вроде штаба,- принялась быстро объяснять русалка.- А это,- кивнула на люк, возле которого валялись три русалочьих хвоста,- наша возможность. Пользуясь ею, вуртизанки… Так, ветка, правильно зовут тех, кого ты называешь русалками. Так вот, пользуясь этой возможностью, вуртизанки попадают в гостиничные номера, когда отправляются выполнять заказ.
— Возможность? — недоуменно переспросила Ленка.- Но и на нашем языке это слово…
— На любом языке возможность означает одно: единственно возможный путь.
— А если возможностей неско…
— Возможность всегда одна! — нетерпеливо оборвала Вогдалина. Затем повернулась к Визе:
— Знаешь что, а ты прозвони женщин. Может, кто-нибудь из них захочет экзотики?
— Разве она экзотика? — возразила Виза, глянув искоса на Ленку.- По мне, так лучше с молодой вуртизанкой… С вуртизанкой никто не сравнится!
— Развратница, звони! — с нарочитой веселостью приказала Вогдалина. Видно было, что ей стоило больших усилий скрыть охватившую ее тревогу…
Тем временем Виза, что-то бурча себе под нос, принялась послушно щелкать по клавиатуре. Наконец на мониторе высветились данные, в каких номерах проживают женщины. Виза успела сделать два звонка, неожиданно вкрадчивым голосом предлагая провести вечер в компании красивой и необычной девушки, при этом выслушав в ответ от возмущенных хозяек номеров массу грубых и ехидных слов. Как вдруг в вагоне поднялся страшный гвалт. Русалки забили тревогу, увидев полчище воинов-смерчей, приближающихся к воруму между механизмами, смахивающими на станки.
— Ветка, это за тобой! Быстро они подоспели. Виза, продолжай прозванивать, а я сейчас устрою им встречу!
Вогдалина живо подбежала к чемоданчику, похожему на кейс, щелкнула замком — кейс оказался “ноутбуком” — и быстро-быстро стала что-то вводить. Что тут сразу началось! В водяные смерчи ударили десятки струй воды, лупанули потоки песка и щебня — это механизмы, стоявшие на подступах к воруму, заработали водометами и пескоструйными машинами. Из скопления воинов-смерчей в ответ полетел какой-то мусор: тряпки, обломки досок, кости, мелкие предметы и даже ножи. Вдруг по прозрачной стене ворума ударил град монет.
— Ага, знай наших! Не ожидали такого! — зазвучали наперебой в Ленкиной голове возбужденные голоса русалок.- Взрываются как миленькие!
— Надо же, чего в них только нет! — удивилась, наверное, самая молодая из русалок, в отличие от подруг постриженная совсем коротко, “под мальчика”, и с выкрашенным в апельсиновый цвет хвостом.- Мусор, деньги, оружие…
— На то они и воины — водяные смерчи. Все носят в себе, как человек в желудке пищу,- пояснила совсем старая на вид русалка с позолоченными морщинами на лбу.
— Но кто они — эти таинственные воины Воплея? — снова спросила молодая, но ответом ей прозвучал сильнейший взрыв, разнесший на стальные куски один из оборонительных механизмов. Ворум вздрогнул, его прозрачную стену пересекла большая трещина. Русалки, визжа, столпились вокруг люка возможности. Ленка с надеждой смотрела на телефон, ей уже было все равно, кому отдаться, лишь бы унести отсюда ноги.
— Ну что там у тебя, Виза? — Вогдалина была явно напугана, но по-прежнему старалась не показать виду.- Смерчи взрывают наши машины, а ты сидишь сонная, как карась в январе!
— Что ты заботишься так об этой земной женщине?! — вдруг вспылила Виза.- Лучше о нас подумай!
В этот момент новый взрыв потряс штабной вагон, новая сетка трещин покрыла его стену.
— Еще один взрыв — и ворум не выдержит! Тогда нас постигнет участь машин! — кричала Виза. От крика шея ее покраснела, на ней появились два бледных рубца — возможно, то были жабры.- Надо бежать! Воины разорвут нас на части!
— В самом деле, Вогдалина, брось свою ветку! — поддержала Визу старая русалка, морщины на ее лбу приобрели оттенок ржавчины.- Подумай о нашем спасении!
— Всем молчать! — жестко осадила всех Вогдалина.- И успокоиться… Эта женщина особенная. И совсем не потому, что лишена хвоста и дышит легкими. Ветка наделена редким внутренним временем — она остановила храмовые часы!
В воруме тут же поднялся гул — так шумно русалки отреагировали на эту удивительную новость. Ленка с благодарностью глядела на Вогдалину. Она и не подозревала, что русалка была свидетельницей того эпизода, когда Ленка сунула руку в вань-часы.
— Вот, кажется, есть заказ! — внезапно оживилась Виза — неприязни в ее голосе как не бывало! — Одна дама не против позабавиться с хорошенькой девочкой.
— В каком номере? — уточнила Ленка.
— Теперь это неважно, ветка! Полезай скорей в возможность! — торопила Вогдалина.- Виза отправит тебя прямо в объятия заказчицы. Прощай, ветка! Увидимся в твоем времени! Ведь твое время сильней наших водянистых иллюзий!..
Последнее, что увидела Ленка, покидая подванный мир, была ужасная взрывная волна, разнесшая вдребезги штабной вагончик русалок и захлопнувшая над Ленкиной головой люк возможности, как крышку гроба.
Перед тем как потерять сознание, она различила чьи-то смутные мысли, сказанные голосом, очень похожим на голос Волоодия: “Возможность дается нам даром или завоевывается в упорной борьбе. Но в том и другом случае она предполагает некий марш-бросок к избранной цели. И уже только после него, посмотрев назад или вниз, или вверх, словно с вершины горы или со дна бездны, можно различить много разных путей, ведущих к той же самой цели, — путей, зачастую более простых и бескровных. Но уже не одним из них невозможно пройти. Возможность — это нож без рукоятки: не порезавшись, не воспользуешься…”
Микс-лайн
…Сознание вернулось к Ленке, когда она стояла в мокром платье в темной комнате на холодном полу. Глаза быстро привыкали к полумраку, сознание с трудом отвыкало от фантастических образов, а платье сохло прямо на Ленке. Чудеса! Она вновь была в гостиничной ванной комнате: разглядела на туалетной полочке тюбик зубной пасты, щетку и пачку сигарет, свои трусики на трубе… Прислушалась: в номере играла музыка. Шаги. Щелчок — резанув по глазам, в ванной вспыхнул свет! Ленка тут же напряглась всем телом, замерла, как кошка, не зная только, в какую сторону прыгать. В самом деле, сейчас войдет хозяйка номера, и что ей Ленка скажет? Что она пришла по вызову? Откуда? А черт его знает откуда! Ленка беспомощно-зло огляделась. Может, из сливного отверстия в ванне? Или из унитаза?.. Постой, о чем это она? Ведь в ванной ее вещи! Ленка окончательно запуталась.
И в этот момент громко постучали в дверь гостиничного номера.
— Кто? — еще громче спросил женский голос. Услышав его, Ленка прямо обалдела. В поисках точки опоры села на унитаз. “Это ж мой голос!” — все, о чем она могла сейчас думать.
Щелкнул дверной замок.
— Вы к кому? — спросил Ленкин голос.- Какой еще “ваш номер”? Спуститесь вниз и разберитесь с администратором. Это явная ошибка. Так, мужчина, что вам нужно? Не давите на меня! Я сейчас позову милицию! Да вы пьяный!!
Послышался шум борьбы, в коридор ввалился кто-то грузный.
— Ма-а-дам, выме… выме-тайтесь! Теперь это мой… ик!.. номерок! — язык у непрошенного гостя заметно заплетался.- Мне здесь подобаеться. У-у… Ик!.. А ты ничего. У тебя красивые глаза. Ик! Я тебя, наверное, сначала трахну, а потом… ик!.. можешь валить отсюда!
— Да как вы смеете! Да вы… Да я вообще люблю одних женщин! Сейчас придет девочка, а вы тут приперлись!
— Еще одна? Ик! Значит, будет две. Хм… Так это еще лучше! Дай я тебя обниму…
— Пошел вон, маньяк! А-а-а!.. Убери прочь свои вонючие руки!.. А-а-а!..
— Ну, пиво пили. Подумаешь… ик!.. цаца какая…
Женский крик вдруг зазвучал глуше, хуже слышен стал и шум борьбы. Перекрестившись, Ленка отворила чуть-чуть дверь ванной, открывавшуюся внутрь, увидела, что дверь, ведущая из небольшого коридора в комнату номера, почти закрыта, лишь слабая щель осталась, а в ней маячит широкая спина какого-то здоровяка. Вдруг мужчина отпрянул, согнувшись (может, получил удар между ног), и Ленка отчетливо увидела в центре комнаты… себя с раскрасневшимся и заплаканным лицом. Ленка-два была в дикой ярости. Она замахнулась рукой, в которой был предмет, очень похожий на туфлю, но обидчик вовремя увернулся. Уклоняясь от удара, он повернул голову в профиль, и в ту же секунду Ленка узнала незнакомца. Это был тот толстомордый здоровяк, который голым свалился на голову вань-царю Воплею ХVI.
“Ну и дела! — Ленка машинально отступила на шаг.- Дурдом продолжается. Неужели ось кругозора на самом деле…” Но уже в следующую секунду было принято решение: “Тикать отсюда! Тикать как можно быстрей!” Умом Ленка понимала, что в комнате — она-два, что та Ленка в опасности, что ей вроде как надо помочь, но сердце сейчас заботилось только о собственном Ленкином спасении.
Она выскользнула из ванной, схватила сумочку, висевшую на вешалке, в другую руку — тапки-шлепанцы (туфель не было поблизости) — и была такова.
Скорей к любовнику! Скорей в мир реальных ощущений! В мир секса! Она позволит ему делать с ней все, что ему придет в голову. Трахать ее всем подряд — что попадется под руку. Лишь бы забыть этот ужас! Ужас раздвоения сознания или раздвоения мира. Как же все-таки мы слабы и беспомощны в тех случаях, когда сознание однажды возьмет да разойдется в шпагате между каждодневной обыденностью и внезапным ощущением нереального, неведанного, загадочного… Словно и не было с нами последнего бога две тысячи лет…
В этот момент Ленке требовалось полноты ощущений, доказательств того, что она существует именно здесь, а не в чьих-то фантазиях или грехах. Она почти бежала по Институтской вниз, к Крещатику. Она бежала бы в полную силу, если бы не шлепанцы. Мягкий киевский шифоновый вечер маскировал ее бег. На пути людей попадалось немного, любопытных не встретилось ни одного. Лишь постовой милиционер по долгу службы изогнул правую бровь, увидев Ленку в вечернем платье и шлепанцах. Ах, какое платье было на ней! Совершенно чужое, щедро усыпанное жемчугом с развеянной в нем золотой пыльцой, и одним-единственным — но зато каким! — изумрудом над правым соском бурно вздымавшейся Ленкиной груди.
Ленка летела по Институтской к Крещатику, взлетала, чувствуя подъемную силу счастья. Все обошлось! Все впереди!
Она заскочила в мини-маркет, влезла без очереди и, не взяв сдачу, унеслась с чекушкой коньяка. Ах, как хорошо пить из горлышка “Десну”, сладко обжигающую нутро, и знать, что через сорок минут в тебя вольется совсем иная горячая струя — струя его семени. К полноте ощущений надо быть готовым. Они и в самом деле наши ангелы, наши крылья, которые могут вознести нас на такую высоту!.. А потом сбросить оттуда…
Но нет! Долой дурные предчувствия!
Ленка ворвалась на вечерний Крещатик. Сентиментальная монументальность, якобы столичная напыщенность ее не трогали. Она нырнула в переход под Майданом незалэжности, но перед тем как вбежать в метро, захотела кофе. Да, такая вот странная прихоть — кофе! Господи, какое сладкое слово “прихоть” — от него можно кончить.
Она отдала остатки коньяка сердобольному бомжу, который, жалея ее, тут же их вылакал, смело ущипнула за тугую попку молодого парнишку, тот всепрощающе хмыкнул: “Ну ты, тетка, даешь!”, протиснулась сквозь тусовку таких же молодых, жутко сексуальных и совершенно не ведающих об этом ребят и девчонок, наконец прорвалась к маленькой забегаловке (страшно подумать: в это время над головой проносился поток машин!), купила стаканчик кофе и крошечную улыбку продавщицы, расплескивая обжигающий кофе на жемчуг и изумруд (неужели они еще на ней?), пила на ходу, сильно захотела писать, огляделась: негде, разве что среди срезанных цветов, уже не надеющихся на то, что их купят, и мечтающих о покое, пустой стаканчик отдала женщине в форме, сторожившей эскалатор в метро, в метро ей стало очень плохо, она не могла вспомнить, вырвало ее или нет, а опомнилась она уже на лестничной площадке перед дверью любовника.
Ленка открыла дверь своим ключом, который сделала втайне от любовника, надеясь когда-нибудь застать его в объятиях другой женщины, чтобы потом заставить его любить их обоих одновременно… В комнате с опущенными шторами в развороченной безумно кровати любовник сжимал в объятиях ее… Ленку-три. Не скрипнув ни одной половицей, Ленка вышла прочь.
И уже стоя на лестничной площадке, пахнущей чужими запахами, перед дверью чужого мужчины, живущей чужими шорохами, Ленка пришла в себя, запричитала по-бабски, но тихо-тихо, будто пела колыбельную. Самой себе колыбельную. Никаких вопросов не задавала ни судьбе, ни дьяволу. Просто нестерпимо захотелось домой — к мужу. И тут она рассмеялась, будто прочла смешной анекдот. Кто ж за нее сделал этот ее выбор? Кто посмел загнать ее в эту удивительную колею, возвращающую ее к мужчине, имя которого она вычеркнула из всех амбарных книг! Это что же, нужно было испытать столько чуши, познать столько истины, чтобы вернуться на круги своя?! Но что это, разве не самое-самое в ее киевском приключении? Выбор все того же мужчины, а не тающий на языке Киев. Выбор все того же мужчины, а не озабоченный подванный вань-царь. Выбор все того же мужчины, а не сумасшедший вань-батюшка, ангелы, русалки, водяные смерчи и ее собственные двойники-тройники. Откуда они только взялись на ее голову?! Да какая, к черту, разница, когда до сумского поезда осталось меньше двадцати минут!
Уже сбегая с последней ступеньки, протянув вперед руку, чтобы на бегу оттолкнуть входную дверь, Ленка вдруг испугалась невероятной догадки. Она поняла-догадалась, что ее ждет впереди в Сумах: “А что если еще одна я опередила меня? А? Ленка-четыре сейчас варит борщ или штопает ненавистные мужа носки?.. Что мне тогда — опять утопиться?”
Ленка замерла, озадаченная новой мыслью: не подняться ли назад к любовнику? — но уже в следующую секунду она успокоилась. Окончательно и бесповоротно успокоилась. Она вышла из дома и уверенной походкой направилась к метро. Ленка знала, какое примет решение, когда вернется домой. Простое решение…
май — 3 июня 2001 г.