Катализатор

Мысли были невыносимей реальности. Можно было смело заказывать говновоз или цыганский табор. Первый почистил бы душу, вторые разогнали б тоску. Эх, ебт!

Хреново было Женьке Безсонову. Тоскливо, неуютно, одиноко. “Все-таки я эгоист”,- соглашался сам с собой Безсонов и рылся в теплых вещах. За окнами гудела черная труба ночи — играла похоронный марш уходящему году. До Нового года оставалось меньше пяти часов. Встречать его Безсонову не хотелось, потому как не с кем было: дочь позавчера укатила в Симферополь на рождественские соревнования по хип-хопу, жену с маленьким Сашенькой сегодня в обед увезла “скорая”. Подозрение на гнойный аппендицит.

Включил телевизор — выключил. Газета — читать нечего. Недописанный рассказ — до него ли сейчас? В холодильнике — бутылка шампанского, водки, маринованные огурцы, апельсин и крабовые палочки. Налил в бокал, несколько секунд подержал на весу, в сердцах выплеснул в раковину, загнал змейку на куртке высоко под подбородок и шумно захлопнул за собой дверь, будто отдал салют мрачному фатуму.

“Весь год шах! Шах! Шах! А под самый конец — мат!! Вот такой вот год твою мать!” Зима была хуже продажной девки — четыре часа до Нового года, а снега ни на грош! “Если пить, так в компании. Пусть даже в чужой”,- запоздало оправдывал свой варварский поступок в отношении ста граммов водки Безсонов. Ветер бился к нему за пазуху, искал лазейки в дощатой душе. “Вот дурачок! В душе так сквозит…” Зима без снега все равно что хлеб без румяной корки, жена без мужниной порки…

С черной замерзшей земли Женька подобрал ветку красной ягоды. “Калина. Это ж надо!” — Женька хмыкнул и пошел дальше к намеченной цели.

На двери, закрывающей пасть “Собачьего Шанхая”, видны следы укуса. Говорят, если провести рукой, то можно нащупать обломанный зуб. Поэтому бар прозвали “Собачьим”. “Шанхаем” его окрестили гораздо раньше укуса.

В баре ошивался разношерстный тусняк. На облезлом, будто лишайном, столе гоняли бильярд грудастая девчонка в намокшей под мышками футболке и тумбоватый браток. Раз — и девушка загнала в лузу цветного колобка! Браток протянул кий и уперся им в пах соперницы: “Насажу, как шашлык!” — “Дык ведь игра не кончилась. Да и шампурок твой не под мою лузу”,- парировала девица и, кажется, вспотела еще больше.

Безсонов вошел и, лишь мельком взглянув на бильярд, шагнул к стойке. “Бильярд благородней. Матами не обкладывает. И предлагает шесть луз на выбор. Как шесть частей света. Как шесть концов на православном кресте”.

— Гляжу я на вас… Ну что вы так скисли, мужчина? — посочувствовала сердобольная барменша, очень похожая на Женькину училку начальных классов, которую он вчера случайно встретил на улице,- та же мучная седина, тот же остекленевший взгляд, тот же веками не целованный рот… Вдруг она как рыгнет, запоздало прикрыв ладонью рот: — Простите. Будьте у нас как в п…де матери. Ведь там мы все как один — народ! Портвейна хотите? Самого дрянного?.. Напрасно. Советую: ноль семь высосал, выблевался — и все дерьмо позади! Ну, как знаете — водки так водки.

Безсонов взял сто той же самой, что выплеснул в раковину, и заставил себя выпить залпом — долг платежом красен. Барменша с удовольствием повторила, не долив три миллиметра до положенного срока. Эх, водку пить все равно что срок мотать! Говорят, рецидивистам море по колено, жизнь ни в грош, кобыле легче…

Безсонов заставил долить до двухсот, столько же взял апельсинового сока и уже было отчалил от стойки, как вдруг пошатнулся и, развернувшись на пол-оборота, в тот же миг встретился взглядом с мужиком в овечьем тулупе. Взгляд был крепкий, как дружеская рука. “Спасибо, мужик, поддержал”.

— Приглашаю,- широко улыбнувшись, будто растянув меха душевной гармони, незнакомец провел рукой над столом. Горка жареной речной рыбы, в глиняной миске квашеная капуста, на сковороде озерком растеклась яичница с медными кочками сала, тушенка прямо в открытой наспех металлической банке, ломти серого хлеба, будто подошвы детских сандалий…

— День рожденья у моего приятеля. Вот, отмечаю! — незнакомец еще раз обвел рукой стол. На голове мужика снега было больше, чем, наверное, на всей земле Украины. Снег падал с его волос и, не тая, оседал на воротнике тулупа, где клубился, клубился, обращаясь в белоснежную овечью шерсть…

— Поднимем чарку за моего приятеля, а?

— Что, неужели под самый Новый год посчастливилось родиться? — покачал головой Безсонов, принимая приглашение. Больше всего Женьку поразил колотый сахар, высыпанный на обрывок газетной страницы. Между белыми камнями неизведанной сладости Безсонов углядел изрядно пожелтевшую фотку молодого военного, по всей видимости, времен Великой отечественной. Из-под лихо сдвинутой набекрень шапки улыбалось озорное лицо бойца… И тут незнакомец достал из-под стола помятую солдатскую фляжку, налил в два граненых стакана. По одной трети. Четыре таких же пустых стакана стояли рядом.

— Будь здоров, дружище! Все будет путем,- не то сказал тост, не то попытался успокоить Безсонова мужик в овечьем тулупе.- А забаву свою оставь…- он добродушно кивнул на Женькин пластиковый стаканчик с водкой.- Будет время, выпьешь.

Незнакомец выпил, захватил пальцами золотистую жменю квашеной капусты, отправил ее в рот, пододвинул миску к Безсонову и, подождав, пока тот допьет последний глоток за друга, с охотой представился: — Катализатор.

— Женя,- Безсонов, хрустя капустой, провел рукой по глазам.- Ух и крепкая, черт! У меня даже слезы потекли. Что это?

— Спирт. На вот закуси. Это бычок,- Катализатор взял рыбешку покрупней и протянул Безсонову.- Хрустит на зубах, как вражеский порох.

— Хорош спирт, хороша и рыба! — похвалил Безсонов, выуживая изо рта стрелы костей.- Но именинник-то где?

— Какой именинник? — положив на хлеб аппетитный лоскут яичницы, переспросил Катализатор.

— Как какой?! — опешил Безсонов.- За которого мы сейчас пили!

— А-а,- протянул Катализатор и улыбнулся. Странно так улыбнулся.- Нет его рядом с нами. Есть ты и я. Ну ты сам рассуди…- мужик вдруг придвинулся к Безсонову и торопливо зашептал, горячо зашептал. В его спешном шепоте-дыхании сквозь дух жареной рыбы, спирта и кисловатого счастья Безсонов уловил долгожданный аромат снега.- …Ну, может быть у меня прихоть такая — отметить день рождения друга?

— Без него? — уточнил Безсонов.

— Без него,- согласно кивнул Катализатор.- Кто Новый год встречает, а мне вот взбрело выпить за здоровье друга.

— А он об этом знает? — вдруг спросил Безсонов и тут же пожалел: отчего-то ему стало стыдно за свой вопрос, показавшийся ему жутко нелепым.

— Вряд ли,- с серьезным видом покачал головой Катализатор. Безсонов же недоумевал. Он впервые встретил человека, который праздновал день рожденья друга втайне от него.

— А я его знаю? — спросил Женька и опять удивился тому, о чем он спрашивает.

— Ты?..- мужик, кажется, тоже удивился Женькиному вопросу.- Судя по твоим годкам, должен знать,- Катализатор налил в стаканы. На этот раз во все шесть.- Ну что? За победу моего приятеля. За вечную победу! — и Катализатор до дна осушил свой стакан. Крякнув, закусил спирт колотым сахаром, глянул тепло на Женьку.- Так ты спрашиваешь, знаешь ли ты моего дружка?

Безсонов молча кивнул, глотая обжигающую жидкость (“Ну и спирт, в жизни такого не пил!”), и, когда лишь жест отделял его от миски с капустой, внезапно услышал:

— …Василий Теркин. Помнишь его, Жень:

Ах ты, Теркин. Ну и малый.
И в кого ты удался,
Только мать, наверно, знала…
— Я от тетки родился.

— Да погоди ты, не части! Дай парню прийти в себя!

— Да-а, на Женьку явно столбняк напал.

— Только взял боец трехрядку,
Сразу видно — гармонист,
Для началу, для порядку
Кинул пальцы сверху вниз.

Безсонов почувствовал, как резко поднимается к горлу тошнота. Он вдруг вспомнил совет барменши: “Выблевался — и все дерьмо позади!” Но так не хотелось здесь блевать! Вовсе не из-за стыда, а из-за страха потерять вместе с дрянью что-то ценное. Какой-то важный кусочек души.

— Жека, дыши глубже! — заорал на него… он сам. И от окончательного понимания, что сейчас он, Женька Безсонов, находится в окружении самого себя… То есть самих себя… Тьфу! Безсонову стало значительно легче, тошнота улеглась, как внезапный ураган, но мозг встал на дыбы, отказываясь принимать то, что в панике сообщали ему глаза.

— Ну скажи, не бойся. Выдави из себя хоть слово.

— Это как глубокое дыхание. Помогает при тошноте.

— Кто вы?..- наконец с хрипом выдавил Безсонов и устыдился своей слабости.

— Во дает! Ты что, боишься признаться себе, что видишь здесь — во мне… в нем… и в нем… и в нем тоже — видишь самого себя?

— Вы кто, мужики? — хрипло переспросил Безсонов. Он поглядел по сторонам, словно ища палочку-выручалочку, или соломинку, или спасательный жилет… и не увидел рядом Катализатора.- Вы кто, мужи…- и начал мягко, безвольно оседать на пол.

— Ну-ну, куда ты?

— Держи его под руки!

— Нельзя так было. Надо сначала подготовить.

— А как ты его подготовишь? Как можно подготовить себя к встрече с самим собой?

Второй и третий Безсоновы подхватили Женьку под руки и посадили на подоконник — Женька ткнулся лбом в холодное стекло. Пятый и четвертый Безсоновы, налив себе спирта, не спешили его пить. Стекло, как большая милосердная ладонь, сняло страх и мимолетную слабость. Женька вернулся — он снова услышал шум голосов за соседними столиками, услышал, как в пяти шагах от него мочится в штаны заросший бомж. Отчего-то вспомнилось: “Я от скуки — на все руки, буду жив — мое со мной…” Женька слухом и разумом включился в разговор между четвертым и пятым Безсоновыми. Первым, естественно, был он сам.

— …Нет, я просто чувствую аромат моих текстов! Ты разве не слышал, что слова имеют специфический запах? Мне тебя искренне жаль. Не смейся. Прежде всего, замечу тебе, слова потеют. А как славно потеют целые тексты! Молодые, только что написанные тексты! Как возбужденная девушка… Для моих текстов я создаю духи. И когда их кто-то произносит рядом, невзначай задев языком за открытый слог,- я тут же улавливаю аромат моих духов!

— Педик, это мне тебя жаль!  Тебе нужно было родиться бабой, а не писателем. Настоящие тексты — это мужчины. Это мои Василии Теркины. Они во всем стремятся походить на своего знаменитого тезку. Как там у Александра Трифоновича:

Любит русский человек
Праздник силы всякий,
Оттого и хлеще всех
Он в труде и драке.

А вот эти тексты-строки — разве не впечатляют:

Устоял — и сам с испугу
Теркин немцу дал леща,
Так что собственную руку
Чуть не вынес из плеча.

Они остроумны, бесшабашны, бесстрашны, находчивы!.. Нет, конечно, среди моих текстов рождаются и девочки. Знаешь, они такие милые, такие смышленые!.. Я стал замечать, что со временем мои тексты отдаляются от меня. Дети взрослеют и забывают своего папку.

— Они не забывают. Они просто лучше наших желаний,- вдруг вмешался Женька… и не заметил, что говорит сам с собой. Но не в себе, а напротив себя.

— Возможно, ты прав,- продолжил пятый Безсонов,- но главное в другом. Знаешь в чем? — пятый испытующим взглядом смотрел на Женьку.- Вижу, что нет. Да в том, что у моих текстов рождаются дети, а у них — их дети! К твоему сведению, я уже четырежды дедушка. Если бы ты читал моих внуков!

— По-настоящему свои тексты можно только пасти. Со всей ответственностью и бдительностью. Как стадо зайцев,- заявил третий Безсонов. Он отпустил Женькину руку и, удостоверившись, что тот крепко стоит на ногах, подошел к беседовавшим Безсоновым.

— Хочешь, я напишу специальные духи твоим прытким текстам? — предложил четвертый Безсонов, но пятый немедленно его перебил: — Да погоди ты! Достал своими духами! Настоящие тексты должны пахнуть потом и мочой. Они — животные! Необузданные, свободные!.. Кстати, как ты с ними справляешься? — пятый обратился к третьему.

— Так и справляюсь,- виноватой улыбкой улыбнулся третий.- Разбегаются черти по всему полю. А поймаю — не хотят жить в неволе. Чахнут, тают на глазах.

— А ты меньше церемонься с ними! Нашел кого жалеть — свои тексты! Вообще, на них надо облаву устроить. А?

— Погодите, ребята. Наш Женька пришел в себя. Предлагаю выпить,- сказал второй Безсонов и плеснул из солдатской фляжки в пять стаканов. По чуть-чуть.

— Мастер ты разливать,- похвалил пятый Безсонов. Потом, взяв в руки стакан, посмотрел по очереди на каждого из четверых Безсоновых.- Ну что, за Женьку, мужики? Чтобы ему моглось! Чтобы путем все было!

Чокнувшись, Безсоновы выпили. А закуски-то практически и не было.

— Вот, блин, когда закуску-то подъели? — подивился пятый.- Яичница была просто объеденье! Как у Теркина:

Эх, яичница! Закуски
Нет полезней и прочней.
Полагается по-русски
Выпить чарку перед ней.

А четвертый Безсонов мечтательно заметил:

— А мне больше тушенка по сердцу пришлась. У нее такой аромат нежный… Как у духов моей последней басни.

— Ребята, одно из двух,- начал решительно Женька,- либо у меня уникальная форма шизофрении — расчетверение, так сказать, личности,- либо вы мне снитесь… Хотя, если честно, мне давно уже ничего не снится.

— Это потому, что у твоих снов нет корней,- многозначительным тоном заметил второй Безсонов.

— Да хватит меня грузить! — поморщился Женька.

— Вот!! — почти хором вскричали остальные Безсоновы. А второй пояснил: — Если бы у тебя был приступ шизофрении… Или, что еще убедительней, если бы все происходящее сейчас было обычным сном — стал бы ты спорить… с самим собой и пить неразбавленный спирт? — с этими словами второй Безсонов протянул Женьке стакан. Женьке нестерпимо захотелось закусить огненную жидкость холодящим язык и небо куском сахара.

— Что ты там начал говорить о корнях моих снов? — поинтересовался Женька, шумно хрустя редкой сладостью.

— Сны — это архетипы наших текстов. Без корней они подобны перекати-полю. Твои сны, Жень, в большинстве случаев лишены корней. Они…

— Зато они свободны и непредсказуемы, как мои тексты-зайцы,- неожиданно заступился третий Безсонов.- У великих текстов не может быть корней! И не должно быть!

— Так то ж у великих! — хмыкнул второй.- А мы сейчас говорим всего лишь о наших снах и наших текстах.

— Как это “всего лишь”?! — возмутился пятый Безсонов.- Я так снисходительно не отношусь к своим текстам. Повторяю: они настолько самостоятельны, настолько самобытны, что я не меньше чем с уважением отношусь к ним. Как и подобает обращаться к своим детям. Так вот!

— Каждый из вас прав,- решил примирить Безсоновых четвертый Безсонов.- И Родитель текстов, и их Пастух, и Садовник. Все есть смысл, и все есть текст. И мы здесь за столом — есть замечательный текст. У него восхитительный букет — запахи спирта, хлеба, тушенки и квашеной капусты. У него есть первозданная сладость неколотого сахара. У нашего текста есть продолжение. Один из нас называет его детьми и даже внуками текста. Другой — зайцами, наверное, имея в виду, что у любого текста столько возможных вариаций, что за всеми не угнаться. И наконец, у нашего текста есть корни. Да, это так,- четвертый Безсонов, явно находясь на подъеме, обвел притихших остальных сияющим взглядом.- Корни нашего текста — это память о настоящих, вечных текстах:

Переправа, переправа!
Пушки бьют в кромешной мгле.
Бой идет святой и правый.
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле.

— Здорово сказано,- впервые, наверное, похвалил четвертого Безсонова пятый.- Я чувствую, я уверен: Василий Теркин — это дед моего первого текста! Слава Теркину!

— А мне пишется совсем другое,- решил исповедаться Женька и, не спрашивая, хотят ли остальные принять его исповедь, прочел:

Твой взгляд с оптическим прицелом
Скользит за мною по пятам.
Но не одни мы в мире целом:
Вокруг нас люди тут и там.
Вокруг нас жизнь звенит ключами,
Мне предлагая выбрать ключ…
Мне наплевать, что ты зрачками
Меня цепляешь из-за туч.
Твое ружье пока безмолвно,
Следит за мною отовсюду.
Ты хочешь знать меня дословно?
Гляди: я шлюху трахать буду!
Сольемся мы в объятье плотном,
И будет нам неплохо вместе…
Ты на курок жмешь пальцем потным,
Смотря на нас в прицела крестик.
Но всадишь пули ты напрасно
В нас, бессловесных, как поленья.
Мы кончим раньше вспышек красных,
Мы кончим жизнь от наслажденья.

— Обиженные стихи,- не понравилось пятому Безсонову.

— На обиженных воду возят,- согласился с ним третий. Пятый, хлопнув по плечу Женьку, посоветовал: — Лучше, дружище, полюби свои тексты. А чтобы это поскорей сбылось, постарайся сделать одну штуку: перестань брюзжать и сетовать на жизнь. Как Теркин. Ему-то не в пример тебе круче пришлось:

Все худое он изведал,
Он терял родимый край
И одну политбеседу
Повторял: — Не унывай!

— Да, не будь отчимом своим текстам. Иначе они разбегутся от тебя, и ты останешься гол как сокол. Тогда труби не труби в пастуший рожок — все будет напрасно. Не вернуть тех, кого вовремя не полюбил и не уважил.

— Да привьет любовь твоим текстам корни! А если и в самом деле грянет лютая стужа — сумей защитить их молодые побеги! — произнес второй Безсонов и с чувством выпил.

— “Бьется в тесной печурке огонь. На поленьях смола, как слеза. И поет мне в землянке гармонь про улыбку твою и глаза”,- затянул вдруг третий Безсонов. Четвертый пожалел: — Ты чего плачешь, Жень?

— Не успокаивай его. Пусть,- поднял руку пятый.- У парня столько накопилось на душе! Пусть освободится. Обязательно полегчает. Не все же в этой жизни блевать!

— А помните папину любимую? — спросил четвертый Безсонов.- Давайте споем! Кто начинает? Пастух -ты!

— “Про-ща-ай, люби-и-мый го-о-род. Ухо-о-дим за-а-автра в мо-о-ре…”

— Да-а, такие тексты просто женьшень для души! — воскликнул второй Безсонов. А первый, утерев слезы, уже тихонько подпевал: “И ранней порой мелькнет за кормой знакомый платок голубой…” Глянув с любовью на четверых Безсоновых, улыбнулся, покачал головой: ну, вылитые братья! Как здорово, он — неодинок!..

— …Че качаешь головой? Не нравится что? — спросил Катализатор.

— Да нет, все путем,- улыбнулся несколько устало Безсонов и так, чтобы не привлекать к себе внимания, огляделся по сторонам. Ну и разношерстный тусняк вокруг!

— Ну-ну, а то я уж стал переживать,- Катализатор облегченно вздохнул. Потом глянул искоса, едва сдерживая затаенную усмешку: — Ну как, разговор по душе пришелся?

— По душе. А вы так часто… катализируете незнакомых?

— Чего ж незнакомых?.. А в общем-то, часто. Но ты-то не обиделся?

— Напротив. Когда бы я так еще поговорил. И песню даже спел. На душе действительно легче стало. Только вот хочется еще…

— На вот сахарку на посошок.

— Нет, я хочу терпкого, отрезвляющего… Где-то она была,- Безсонов порылся по карманам, за пазухой. Наконец нашел примятую ветку калины.- Хотите, она совсем  не вялая даже…

— Мужчина, шли бы вы домой. Через час Новый год. Да и мы уже закрываемся,- перед Женькой стояла седая, как училка, барменша. А Катализатора и след простыл.

— Возьмите сахарок-то. Редкий какой. Меня таким бабуля после войны баловала…

Безсонов с трудом отворил дверь — снегу на улице намело уйма! И это за какую-то вечность, пока он… Господи, где он был? Что с ним было? Скорей домой — поближе к домашнему Новому году!

Дома была Лиля.

— Па, я сбежала. Ну, не заняла первого места. В следующий раз займу! А тут, оказывается, с Сашенькой такое… Ну ничего, только что мама звонила…

— Что, мама звонила?!

— Успокойся. Какой-то ты странный: глаза горят… Все нормально, пап. Врач сказал: нет никакого аппендицита. Мама просила забрать ее поскорей.

— Да-да, конечно. Дай мне деньги — они в томике Твардовского. Махну сейчас на такси. Постараюсь успеть до Нового года.


декабрь 2000 г.