Любовь из топора

Юбилей без гостей, что карась без костей: на столе густо, а на душе пусто. И правда, что за дата, когда ты один поддатый? Юбилей тем и хорош, что много знакомых рож, хвалят тебя, поздравляют и денежки твои пропивают. А имениннику все ни почем: ах, как здорово, когда жизнь бьет ключом!

А Людка Гриценко вообще вся такая: ей бы каждый день ее дни рождения отмечать. Не боится Людка ни состариться, ни чужому понравиться. Да что там понравиться — каждый раз собираясь в баню иль ванную, она б с охотой брала с собой кого-нибудь попариться. Ведь счастье, когда тебя обожают, а не тогда, когда на тебе, как на дудке, играют.

Имениннице все ни почем… А мужу именинницы, ха, как ни странно, — тоже. Год и три месяца прошло с той субботы, как Серега Гриценко выдал дочку замуж, пять с половиной месяцев назад он уже и дедом стал, но так и не остепенился, так и не прочувствовал свою роль и за ум так и не взялся. Четыре года осталось за дверью, на зеленых улицах и в прокуренных рюмочных, эх, четыре уж года кануло, как уволили его, матерого кузнеца, с завода; с тех пор кочевал он по фирмам, нигде долго не задерживался, безуспешно пытался ковать счастье, но вместо этого наживал долги по зарплате да вдогонку проклятья. А пошли они, злыдни, сами, куда нам, справжним мужикам, ходить заказано!

Зато Гриценко все так же, как в молодости, верил в свою звезду и безумно любил семью. И жену, и дочку, и крошечку внучку. Внученьку Дашеньку Серега-дед обожал за четыре звука, которые она научилась говорить: «де-дя» и «се-га». Зятя Вовку он не особо любил, зато частенько водку с ним пил. Семья Гриценко тоже Серегу любила, хотя, бывало, и бранила. Как сейчас, к примеру. У Людки круглый день рожденья, казалось, все пучком должно быть, по-бабьи обстоятельно и душевно, ан нет — у нее хрен-настроенье. Прицепилась к мужу, беззлобно его утюжит.

— Ну, шо ты прилип к книжке? Битых два часа ей бубнишь! Ребенку еще и полгодика нет, што она понимает в тех сказках?

— Ты неправа, Люд. Сказки-то народные — значит, мудрые. Вот мудрость эта в головке Дашиной и осядет.

— Слушай, мудрец, сказочками своими соседку будешь кормить. А мне, мне лучше помоги на стол собрать. Как-никак у меня день рожденья.

— С радостью, солнце мое! Только ведь… никого ж не будет.

— Как никого?! А я?!.. А Машка наша, а Вовка?! Может, батьки его еще пожалуют.

— Так ты ж их не приглашала. Ты ж никого не приглашала!

— А ты принес денег на нормальный стол?! Ты чем поздравил меня, а?

— Ну, знаешь.

— Вот, всегда так. Всю жизнь отдала тебе, всю любовь! А ты… Каким был, таким и остался…

— Так это ж здорово, Люд!..

— …Ничего не нажил, даже синицу и ту проворонил. Живем, как нищие.

— Люд, ну зачем ты так? Живем мы ничего, ведь другие и того… А будем жить, Люд, еще лучше, вот увидишь!

— Брешешь ведь, как всегда. И почему я живу с тобой до сих пор? У всех мужики как мужики — у Ленки, у Алки… А ты, как с другой планеты. В колбочках, в баночках соль вонючую варишь. Аж противно! Ты ж кузнец, Сережа!

— Ну, кузнец. А теперь вот… эксперименты провожу.

— Шо?! Какие еще эксперименты?! Да ты совсем дурной на голову!

— Во-первых, не кричи так, а то Дашеньку испугаешь. А во-вторых… Я ж не просто химические реакции ставлю, я ж, Люд, философский камень пытаюсь отыскать. Говорят, из него можно получить зол…

— На фиг мне твой камень! Мне деньги нужны, штоб… Штоб тот же стол накрыть. Праздничного стола у меня нет лишь по твоей вине, Менделеев недоделанный!

— А ты сама-то, мать, сама! Куда они деваются, деньги-то? То Ленке займешь, то Алку продуктами одариваешь!

— Не одариваю я никого. Алка, кажись, раз за макаронами заходила, Ленка попросила гречки. Что я ей, отказывать буду?.. Скоро принесет.

— Когда? Уже полгода несет.

— Тебе-то што? С голоду помираешь?

— Люд, опять за свое? Я ж люблю тебя, Люд!

— Тогда дверь пойди открой. Не слышишь, что ли, трезвонят? Вот ненормальные! Кого это принесло еще?

— Так у тебя ж сегодня день рожденья, Люд!

— А-а, брось!

Из коридора донесся громкий щелчок открываемого замка — и тут же Гриценко радостно захохотал: — О-хо-хо, какие люди! Люда, посмотри, кто приехал!

А приехал всего-навсего двоюродный Люсин брат из Москвы. Всего-навсего, ха-ха-ха! Боже, как она ему обрадовалась! О таком подарке и мечтать не могла… Конечно, расплакалась, запричитала, повисла на шее — а ведь не девочка поди, тетка сороколет… Тс-с! Об этом никому ни слова! Юбилей — штука абстрактная, подобно пластической операции, пытается скрыть возраст и ошибки досадные. Совсем другое дело день рожденья — выбалтывает годы без промедленья.

— Андрюшка, ты?! Боже, как я рада! Неужели специально ради меня?

— Ты такое спрашиваешь, сестричка. Конечно, ради тебя!

Андрей Большаков, полноватый мужчина, лет на пять моложе сумской своей сестры, исполненный столичной важности, целовал в обе щеки Людку Гриценко.

— Ты все такая же… Красивая… Энергичная… Вот мой подарок тебе, сестричка!

— Гусь?!

— Гусь… Что ты смотришь так на меня? Вы ведь тут голодаете?.. Так московские газеты пишут.

— Ну, спасибо, брат, удивил. Московского гуся в Украину припер. А ты шо встал, не знаешь што делать?! — не умея скрывать досаду, Людка накинулась на мужа, с блаженной улыбкой разглядывавшего жирного московского гуся. Такого мастодонта Серега в жизни не едал.

— А шо нужно, Люд? — Серега испуганно встрепенулся, будто его поймали с поличным. Хрупкая женщина поймала на горячем здоровенного плечистого мужика, вздумавшего вдруг помечтать.

— Как што?! Гуся поставь в духовку. Но вначале нашпигуй его яблоками и кашей. Я пока с Андрюшей посплетничаю. Семь лет его не видела. Семь ведь, Андрюш?

— Где ж я кашу возьму? — Гриценко с озабоченным видом поскреб затылок. — И эти, как их, яблоки?

— Вот бестолочь! — Людка ни на шутку вспылила; ей не терпелось уединиться с братом — в глубине души она надеялась, что он привез-таки ей настоящий подарок. Помимо этого чертового гуся. — Ты можешь что-нибудь сам сделать? Без ценных указаний? Я ж сказала тебе: Ленка должна мне гречку, Алка тоже что-то должна…

— И Лешка ее тоже должен.

— Шо?! А Барсук-то што должен? — Людка на миг отвлеклась от теплых мыслей о московском подарке; прокурорским взором уставилась на Серегу. — Шо ты уже успел ему дать?

— Да топор Лешке понадобился, так я…

— Заберешь топор! Тоже мне спонсор нашелся! Где это видано, штоб топорами разбрасывались…

Серега, слегка приуныв, прошелся по соседям — да все напрасно: ни каши, ни яблок, ни топора. Ленка и Алка в один голос заявили, будто сговорились, стервы зловредные, что отродясь не брали у Гриценко никакой гречки и яблок. О топоре вообще не слыхали… Серега не сильно расстроился, плечами пожал да домой вернулся. В любой ситуации он старался положительно смотреть на мир, и это почти всегда удавалось ему.

Кашей гуся не испортишь. Точнее, наоборот — отсутствием каши. Полным отсутствием каши и яблок гуся не испортишь — такой вот порядок! Да и топор здесь не нужен. Гриценко, облобызав взглядом жирное тушко птицы, потыкал в него кончиком ножа, запихал в надрезы перец-горошек, чеснок, лавровый лист, поплевал на гуся — и поставил в духовку.

Людка первой отреагировала на соблазнительный дух запекающегося мяса. Потянула хищно носом, привстала… К тому моменту она получила от брата, что хотела, — потрясающую французскую кофточку. Которую, правда, до этого три года носила жена Большакова.

— Пойди покури с Андреем, — хрупким плечиком Людка отстранила от плиты могучего мужа. — Может, тему найдете общую. Ну, там, про философский камень твой… А то, не ровен час, спалишь гуся.

С Андреем Серега так и не покурил. Потому как оба не курили — Гриценко бросил, а Большаков, по его словам, вроде как и не привыкал. Короче, не покурили и даже поговорить не успели. Не потому что темы общей не нашли, а потому что просто не успели. Стоило им усесться за праздничный стол в ожидании хозяйки и гуся, как заявились обе Людкины подружки. Не то их печеным духом приманило, не то уже дошел слух до них, что к Людке Гриценко приехал брат из Москвы.

— Люд, привет! Я тут старый долг принесла. Гречка высший сорт, можешь не сомневаться… А это кто у тебя? Брат? У-у, какой интересный мужчина. Да, кстати, у тебя ж сегодня день рожденья, поздравляю!

С этими словами, бесцеремонно отодвинув в сторону Людку, Ленка Андрейченко прошла к столу. И, конечно, уселась на хозяйское место. Всего на минуту опередили ее Маша и Вовка, вернувшиеся с дочкой с прогулки.

— Привет, молодежь! — сказала Ленка, обращаясь к молодым родителям; потом, лизнув жадным взглядом гуся, заулыбалась Большакову. — Слыхала, вас Андреем зовут? Ха-ха-ха, почти как меня. Я — Андрейченко!

Не заставила долго ждать себя и Алка Барсук.

— Ой, Людочка, какая ты сегодня красивая! Дай я тебя обниму. Ой, не могу — я ж топор тебе принесла. Как какой? Ну, твой же Серега брал, тьфу, давал Лешику. Вот топор и нашелся. И этот, как его, горох твой тебе возвращаю. Совсем мне не пригодился.

— Какой еще горох? Я тебе никакого гороха не давала.

— Разве? А, ладно! Считай, это мой подарок тебе. Где его положить?

Горох и топор положили рядом с подарочной гречкой, после чего Людка наконец произнесла долгожданное:

— Ну што, гости дорогие, милости прошу к столу. Гусь остывает, душа изнывает… Ленка, руки прочь от гуся! Я сама знаю, кому какой кусок положить!..

Между тостами в честь именинницы разговор как-то сам собой зашел о том, кто в чем преуспел в этой жизни. Возможно, на такую высокую тему вдохновил жирный гусь, явно многое преуспевший за свой короткий век. Правда, вскоре стало ясно, что и тема не такая уж высокая, и гости совсем не романтичные. Говорили все больше не о том, кто чем дорожил, а кто что нажил. Большаков как бы между прочим поведал, что у него в Москве две квартиры и три машины — после этих слов Людка, вспомнив о французской блузке, отчего-то взгрустнула. Зато ее подруг признание москвича невероятно раззадорило. Глазки их немедленно заблестели, будто их макнули в гусиный жир; соседки наперебой начали хвастаться. Ленка вдруг заявила, что Витек, муж ее, чуть ли не полцеха колбасного отхватил и такую сейчас приватную колбасу шпарит, что за ней из Киева и Харькова не ленятся ездить. А скоро — Ленка заискивающим взглядом посмотрела на Большакова — и из Москвы повадятся. Алка не так нагло врала, хотя и наврала с три короба. Точнее, с один сельский пруд, в который, по ее словам, Лешик напустил карася. Карась оказался жутким акселератом — на сковороду не помещается. К тому же этот рыбий бройлер, переловив всех мух в пруду, повадился жрать жаб. Перевел всех до единой! Это ему, карасю, просто так с рук не сошло, и Алка уже пару раз слышала от кого-то, как огромный карась ни с того ни с сего заквакал…

Серега в разговор не вмешивался, только произносил один за всех тосты в честь любимой жены, молча подливал всем водки да нежно обгладывал гусиные косточки с Людкиной тарелки. Та вроде как не замечала этого… Да вдруг брякнула, казалось, совершенно невпопад:

— Зато мой Сережка философский камень ищет. Скоро найдет. Много камня. Мы тогда сможем дачу построить.

— Кх, из чего дачу? Из философского камня? — у Большакова недоверчиво взлетели брови.

— Ну да, что ты удивляешься? Сейчас в мире новое вен… вею…

— Веянье, — подсказал брат.

— Да, веянье. Все из философского камня строить.

— Чушь! Ты сама-то хоть поняла, что сказала? — Андрей снисходительно улыбнулся.

— Ну, может, не веянье еще, а пока… дуновение одно, — тут же смутилась Людка; покраснела, сделавшись беззащитной и очень милой. Теперь и ей самой показалась неубедительной версия с применением философского камня в качестве строительного материала. Но другого назначения она просто не могла ему придумать. Странное дело, что при этом ни муж-партизан, ни дочь, ни зять, ни брат — никто даже не попытался помочь ей, намекнуть, зачем он, тот философский камень. Будто жирный гусь оказался тяжелой пищей не только для их желудков, но и голов.

Но Людка была женщиной непростой — с характером и широкой душой. Вздохнув, она улыбнулась:

— Бог с ним, с камнем тем!

И тут же добавила: — Это что в сравнении с другими чудесами, которые может мой Сережка!

Гриценко едва не подавился костью, услышав такое. Благо зять рядом сидел, вовремя хлопнул между лопатками.

— Люд, ты это о чем? Давай лучше за тебя выпьем!

— Я знаю, что говорю, — не слушая мужа, горячо продолжала Людка — день рожденья ей враз наскучил. — Вон хотя бы те сказки… Да любую, любую он может воплотить!

— Куда воплотить? — не поняла Ленка. Алка, так же ничего не понимая, застыла с открытым ртом. Машка и Вовка давились от смеха, Большаков, дабы скрыть очередную ехидную улыбочку, вежливо промокал салфеткой рот.

— В жизнь, куда ж еще! — вдруг заорала Людка; она вошла в раж, она чувствовала в себе просто зверский подъем сил. Попробуй-ка теперь Гриценко отказать ей и не воплотить сказку в жизнь. Убьет ведь, не задумываясь!.. Уловив настроение жены, Серега не придумал ничего лучшего, как молча уткнуться в тарелку.

— Воплотить сказку? Круто! — отбросив прочь салфетку, начал весело поддакивать Большаков; он почувствовал искреннюю симпатию к компании сестры — естественной и трогательно наивной. — С какой начнешь, а, Сережа?

— Да какая по нраву придется! А вообще Сережке любая по плечу! — продолжала рекламировать мужа Людка. — Дайте книжку. Дашка на какой странице откроет, ту Гриценко и будет воплощать. Сейчас же! А мы будем свидетелями.

Дашенька благополучно уронила книгу на пол — раскрывшись, та упала обложкой кверху.

— Ну, что там? — Андрей поднял книгу. — Та-ак… «Каша из топора». Потянешь такую, Серега?

— Как раз к столу будет, — глубокомысленно заметила Ленка. — А то ваш гусь кончается.

— Запросто, — поспешно кивнул Гриценко — слава Богу, такая сказка попалась. А открылась бы книжка на какой-нибудь «Золотой рыбке» или «Молодильных яблочках»… Вдруг отчего-то смутился. — Только чего я сыпать буду?

— Как чего?! — всерьез обиделась Ленка. — Я ж вам почти килограмм гречки принесла. Давай, не тяни резину — воплощай сказку!

— И правда, Сереж, чего сидишь? — неожиданно мягко подтолкнула мужа Людка, очень довольная тем, что такая легкая сказка попалась. — Если уж ты рассчитываешь философский камень найти, то што тебе стоит кашу из топора сварить.

— Пап, все ж есть, — подбадривающее улыбнулась дочь. А зять протянул топор. И тогда Гриценко решил, что мешкать дальше ни к чему. Выдержал паузу — твори теперь сказку. Он взял кастрюлю побольше, чтоб топор мог поместиться; пока вода закипала, два раза прочел сказку — внимательно-внимательно, будто пытался найти что-то между строк. Самое главное найти. Но не успел — вода закипела.

Домочадцы и гости, бросив праздничный стол с недоеденным красавцем гусем, столпились в кухне, во все глаза дивились, как взрослый мужик будет сейчас варить кашу из топора. Или кулеш. Или обычный гречневый суп, вовсе не из сказки взятый, а из обыденной жизни. И в эту минуту никому в голову не пришло, что топор в кипятке — это ж полный абсурд, нелепица, глупость! Напротив, все дружно следили за ходом чудо-стряпни. Советы даже давали:

— Посолить не забудь… Погоди гречку сыпать, пусть топор малость покипит… Пенку сними… Так, ну что, можно сыпать крупу, как ты думаешь, Люд? Господи, что это с кашей-то?!

После того как Гриценко насыпал в кастрюлю гречки, вода вмиг позеленела, побурела, покрылась красными пятнами, которые тут же стали лопаться, издавая мерзкие звуки; в кухне запахло противным-препротивным. Кислятиной какой-то. Бр-р! Людка вмиг побагровела, покрылась такими же отвратительными пятнами, что и таинственный кулеш.

— Серега, ты шо сыпанул туда, придурок?! Небось, соль свою поганую?! Ты только посмей мне кашу перевести! На камни свои чертовы!..

— Ах, уже перевел, — вздохнул кто-то тяжко.

Гриценко, застигнутый врасплох невиданным топорным превращением, с минуту прыгал ошалелым взглядом с одного ржавого пузыря на другой, затем, будто обессиленный бессмысленным этим занятием, пробубнил едва слышно:

— Да ничего я не сыпал. Вот, крупички добавил. А чего она так… покраснела. Сам не знаю.

— Люд, не наезжай на мужа, — заступился Большаков — по-прежнему улыбаясь, по-прежнему принимая все за прикольную игру. — Мы все тут свидетели: Серега взял горсть гречки из того вон пакета… Кстати, а что это за крупа? Действительно гречка?

— Ленка принесла, — тусклым голосом доложила Людка. — Лен, шо молчишь? Ты ж принесла.

— А што вы на меня вытаращились?! — Ленка раздраженно передернула плечиками. — Гречка не картошка, я ее на огороде не выращиваю. На рынке купила. Месяц назад… Или три… Не помню, когда. Отстаньте!

— А дайте-ка я попробую, съедобная ли она, — чувствуя, что назревает скандал, Гриценко решил пожертвовать собой.

— Не-ет!! — вдруг Людка как заверещит. — Кто ж сырую гречку ест?!.. Вот сварится, тогда и подам к столу. Хм, штоб все попробовали.

— Ой, девочки, только не это! — всплеснула руками впечатлительная Алка. Зато Ленка Андрейченко презрительно процедила сквозь зубы: — Жри сама свою плесень!

— Какая же она моя, когда она твоя! — Людка мгновенно вскипела — покруче, чем ядовитая каша.

— Хм, и в самом деле на грибочки пенициллиновые сильно похоже, — состроив озабоченную мину, заметил Большаков. — Случаем, это не они?

— Да кто вам дал право меня оскорблять?! — Ленка воинственно подбоченилась, выпятила грудь, нацелившись острыми титьками на москвича, который в тот же миг скис. — Я ей гречку принесла, а они — плесень, грибы и всякое такое! Тоже мне день рожденья у нее: гусь — доходяга, нормального гарнира не сварила, так давай кашу из топора стряпать!..

— Пошла вон! — рявкнула Людка, ноздри у нее зашевелились, как жабры у молодого карася. Грозно насупившись, она оттеснила соседку от брата более основательным, чем у Андрейченко, тазом.

— Шо?!.. Ну, знаешь! А, ладно, все одно щас ко мне подруга придет, не в пример тебе девчонка што надо…

— Во-он!!

— Фух! — Ленка фыркнула, топнула ножкой — и была такова.

В кухне установилась неловкая тишина, которая иногда случается при коллективном просмотре откровенных эротических сцен. Правда, вместо охов и ахов, было слышно лишь подозрительное бульканье каши из топора, да доносился из соседней комнаты беззаботный говорок Дашеньки.

— Люся, давай я тебе макарончиков сварю? — Алка осторожно обняла именинницу за плечи, но та тут же стряхнула ее руку.

— Вот еще! Доведем эксперимент до конца! Взялись кашу из топора варить, значит… Чего бы это нам ни стоило. Гриценко, шо ты встал, как столб? Сыпь!

— Што сыпать-то, Люд? Я ведь уже и солил… гречку. Ох, будь она неладна!

— Не вздыхай, как баба! Это мне сегодня положено вздыхать, у меня ведь юбилей. Правильно я говорю, а, Андрей Владимирович?

— Разумеется, — Большаков с рассеянным видом кивнул; до этого невидящим взглядом он разглядывал пучок сухого укропа, висевший на стене, — может, пытался пересчитать в нем соцветья. — Знаешь, сестра, я ко всему был готов, когда ехал к тебе, но только не к этому.

— Тебя шо-то не устраивает, Большаков? — обиженно шмыгнула носом Людка.

— Ну зачем ты так, мам? — Машка невольно прижала руки к груди. — Дядя Андрей обидеться может.

— Я — обидеться? Упаси боже! Да я, Маш, счастлив, что благодаря вам попал в такое приключение. Ведь в Москве как: бизнес, переговоры, сделки, проплаты, отгрузки, снова переговоры, учеба на заочном в бизнес-школе… Голова кругом идет, отдохнуть толком не удается. А тут: приезжаешь в маленький украинский городок…

— Чего это он маленький? Город шо надо, все есть! — чей-то голос заступился за Сумы, может, даже не один, а два, — не разберешь, все хором уставились в рот москвича Большакова.

— …Едешь к вам, надеясь погрузиться в патриархальный покой и благодать, боишься даже заскучать, заснуть от однообразной, унылой провинциальной жизни…

— Какой, какой жизни?! Знаешь, што я скажу про твою Москву?! — в эту минуту Людка, гневно пышущая очами, была готова испепелить двоюродного братца.

— …И вдруг попадаешь в совершенно невообразимое приключение. Местный народ, оказывается, помешен на поиске философского камня, способен, особенно не комплексуя, сварить кашу из топора. А еще, что не менее удивительно, вдруг выясняется, что не перевелись еще на Украине настоящие ведьмочки, умеющие обращать гречку в колдовское зелье…

— Ты-то сам понял, шо щас сказал? Какая ведьма, какое зелье? Соседка вернула должок — всего-навсего!

— Ага, Людмила Григорьевна, всего-навсего. Но каша почему-то стала похожа на прокисший кисель, — высунувшись из-за спины жены, несмело встрял Вовка.

— А тебе, Вовка, никто слово не давал! Тоже мне зятек умный нашелся!

— Ну, знаешь, мать, этого я тебе не прощу! Нечего моего мужа оскорблять! — внезапно в Машке проснулись собственнические настроения. — Твоя подруга принесла дерьмо, вот ты с ней и разбирайся! И нечего моего Вовика обижать! Ы-ы-ы!..

— Ишь ты, защитница какая! Ладно, не реви. Да он на меня ни капельки не обиделся, да, зятек?.. А ты што встал? Я ж сказала: сыпь!

— Так тут горох какой-то, и все, — Гриценко беспомощно развел громадными ручищами.

— Значит, сыпь горох! — Людка была непреклонна.

— Люд, так бурда ж получится! — Алка в ужасе закатила глаза; потом, схватив подругу за локоть, быстро-быстро зашептала ей в лицо. — Где это видано, штоб гречку вместе с горохом варили? Да еще в придачу топор засунули?.. Давай я макарончиков? Побыстрому, а?

— Шо ты со своими шпагетти пристала? Ты глянь на себя, у тебя ж талия, как… С такой талией одуванчиками надо питаться, а не макаронами!

— Ты мою талию не трогай! — взвизгнула Алка. — Она даже не мне принадлежит, а… Лешику. Штоб ты знала, его слово для меня закон, а твое… Сыпь, Серега, чего встал!

И Гриценко от неожиданности высыпал в кастрюлю весь пакет гороха. Мгновенно повалил густющий дым, наполнил собой все кухонное помещение. Кроме необыкновенной резвости и густоты, дым отличался просто фантастической едкостью и зловонием. Все кругом зачихали, закашляли, зачертыхались; кто-то, чей осипший голос невозможно было узнать, страшно крикнул: «Барсучку к ответу!» Кто-то тут же визгливо ответил: «На-ка, выкуси!» Кто-то третий, то кашляя, то издавая отчаянные хрипы, заскрежетал: «Пожар-р-р! Пожарники приехали!» В следующую секунду, жалобно звякнув, вдребезги рассыпалось оконное стекло, и в кухню впрыгнул пожарник. Эдакий дедок, которому не пожары тушить, а пора уж лапти сушить.

— Што за дым, а драки нет?! — зычным голосом попытался выяснить обстановку пожарник. — Ох, сколько вас! Коноплю смолите?

— Нет, грехи жжем, — ухмыльнулся Серега, а Людка, пораженная шуткой мужа, немо уставилась на него, едва-едва различимого за стеной дыма.

— Грехи? О-хо-хо!.. Ну, а правда, што стряслось? Дым такой валит, што от главпочтамта видать. Я уж думал, не взорвалось ли што…

— Не-е, не взорвалось. Горох такой попался. С дымком, — улыбнулся Большаков, глаза его жадно блестели — история приняла новый оборот, и это Большакову ужасно нравилось. Жаль, этот живой блеск никому не был виден из-за дыма!

— Горох? С дымком? О-хо-хо, ну, вы точно тут все обкуренные! Видать, хороша травка-то, што у вас даже горох дымится!..

— А гречка, ха-ха, серо-буро-малиновая, как прокисший кисель, — добавил, похохатывая, Вовка.

— Гречка как кисель? О-хо-хо, я больше не могу! Пожалейте старика…

Пожарника таки выпроводили. Сунули пятерку и таким образом успокоили, мол, тряпка кухонная задымилась случайно. «А вообще, мы здесь мамин день рожденья празднуем», — призналась Машка и пошла кормить Дашеньку. Удивительно, ребенок спал уже полчаса, несмотря ни на шум, ни на дым ужасный, ни на идиотский хохот пожарника… Прыткий дедок поздравил именинницу с юбилеем и отправился восвояси — обратно в окно.

Вслед за пожарником рассеялся и злющий дым. Пропала и Алка. Ее бегство, правда, никто не заметил. И не мудрено! Взглядам столпившихся в кухне вдруг открылись лица — смешные до ужаса, покрывшиеся слоем сажи и совсем невеселые. Да, глядя на чумазую рожу соседа, никто не засмеялся, ни глянул насмешливо. Все были заняты совсем иным зрелищем — кашей из топора. О которой, кстати, словно сговорившись, ни один пожарнику не обмолвился.

А вид каши стал еще более отвратительным, чем после добавления гнилой гречки. Да вида, в общем-то, никакого и не было. Окончательно потеряла приличный вид горе-каша! Коркой едва ли не каменной покрылась; топорище, почерневшее, будто обуглившееся, сиротливо торчало из жуткого месива.

— Отнеси на мусорку, — скривившись, приказала мужу Людка. — Шоб я больше не видела эту гадость. И не слышала. Ты понял, Гриценко, шоб я больше не слышала о твоих чертовых экспериментах?!

— Сестра, а он-то тут причем? — попытался было заступиться Большаков, но Людка безжалостно отрезала: — Нечего за него заступаться! Грязи философской навалял, аж противно смотреть… Пойди выбрось, говорю! С топором вместе, зачем он тебе?

— Ну да, как же, выкину я его, — наверное, впервые за вечер, а может, и за всю жизнь, воспротивился воле жены Гриценко. — Я топор этот своими руками выковал. Когда еще на заводе працювал. Ну-ка… Нда-а, серьезно засел. Вовка, подержи кастрюлю, щас я ногой упрусь… У-у-у, вот так его!

— Да он ржавый! — поморщилась Людка. — Говорила ж тебе, выкидывай вместе с кашей.

— Кто тебе сказал, што он ржавый?.. На медь смахивает, — задумчиво заметил Гриценко.

— Золото. Так может блестеть только золото, — предположил Большаков. Сказал это таким серьезным тоном, что все тут же подозрительно уставились на него.

— Да ладно разводить! — вновь заводясь, фыркнула Людка. — Ты думаешь, если ты из Москвы, а мы из захолустного городка, так нам можно впаривать, шо захошь?

— Причем тут это, Люд? — Андрей, казалось, даже обиделся на сестру. — Кроме шуток, это — золото. Или позолота. Я же четыре года занимался операциями с драгоценными металлами…

— Получилось… — едва слышно пробурчал себе под нос Серега, внимательно разглядывая грязно-желтое лезвие топора.

— …Так что золото могу четко определить. Пробу сейчас, конечно, не скажу…

— Получилось! — радостно крикнул Серега.

— Што ты орешь, как потерпевший?! — рыкнула Людка. — Што получилось?

— Люська, я получил чистое золото! Без философского камня! С помощью…

— Ты еще скажи, с помощью гречневой каши, — криво усмехнувшись, Людка покрутила пальцем у виска.

— Точно, жена, с помощью ее, окаянной! Вот это да!

— Сергей Петрович, там же еще и горох есть, — сомневаясь, покрутил головой Вовка.

— Угу, есть. Есть! Есть золотой топор!

— Да что вы гоните, родители?! Какой золотой топор? Это обман зрения. Надышались дымом, вот у вас глюки начались, — бросив кормление дочери, в кухню прибежала Машка.

— Нет, нет, моя милая племянница! Это настоящий золотой топор! — в душевном порыве Большаков привлек к себе Машку, прижал к груди. — Твой отец совершил невиданное открытие: варил кашу из топора, а превратил его в слиток чистого золота! Решено, я захвачу топор в Москву, я знаю, где можно сдать под большие проценты…

— Ничего не решено, — Людка, нахмурившись, закрыла собой мужа, с блаженной улыбкой продолжавшего сжимать топор. — Топор нашли в Украине, значит, он украинский. Нечего его москалям везти! Достояние, понимаешь, республики!

— Верно, Люд, достояние. И вообще… — Серега аккуратно отодвинул в сторону жену. — Кто сказал, что мы его сдавать будем? Мы его на память оставим!

— Какую такую еще память?! — Людка уперла руки в бока — на этот раз ее негодование было направлено на мужа. — Посмотри, сколько в нем шуб моих, в топоре-то! А сережек?! А сапог?!.. Да здесь машина целая! «Дэу»!

— Мама, на фиг нам та «дэу»! — Машка порывисто освободилась от дядиных объятий. — Хотя бы «шевролле»! Я такую малютку классную видела…

— Не-ет, топор я вам не отдам, — Серега спрятал руку с топором за спину. — Не отдам, никому не отдам! Государство тем более обойдется. Топорик-то не клад, который я в огороде раскопал… Я его почищу и… на стену повешу. Пусть от злыднев оберегает и памятью служит.

— Да о чем же он будет напоминать? — сжав ладонями лицо, Людка с безнадежным видом покачала головой. — Как мы варили гнилую гречку, надымили, как черти, и к нам ввалился наркоман пожарник?

— Ну, как мы собрались на твой юбилей, — нерешительно начал Серега, — кашу варили, гуся ели… Разве этого мало?

— Нашел о чем вспоминать, — грустно ухмыльнулась Людка, но раздражения в ее голосе больше не было.

— О моей любви.

— Шо?

— О моей любви к тебе.

Опустив на пол топор, Гриценко притянул к себе жену, затем нежно заглянул ей в глаза.

— Ведь, Люд, если б я тебя не любил, разве б я смог топор золотой сварить?

— Ну, Серега, ты и выдумщик! — Людка улыбнулась, да так тепло, как не улыбалась, наверное, сто лет.

— Не так, Люд, — алхимик. Влюбленный алхимик.

— А что, пап, это погоняло тебе даже очень идет, — подвела итог Машка. И вдруг поцеловала Вовку. Ни с того ни с сего! А Большаков, молча наблюдая семью Гриценко, все посмеивался в кулак, с таким загадочным видом посмеивался, будто знал наперед, чем все закончится.

И смеху тогда было в доме Гриценко, столько безмятежного, разудалого веселья, которое не купишь ни за какие деньги, не променяешь ни на какое волшебство.

август 2004 г.