(Из сборника «Комната на Петрозаводской. Год 95-й»)
Все пятнадцать лет он зовет ее Барбарой, хотя она никакая не Стрейзнд, никакая ни «Женщина в любви», у нее есть свое, настоящее, заунывное имя. В доме Барбары целый день обреченно опущены шторы, тщедушен свет ночной лампы. Почти на ощупь Барбара перебирает конверты его любимых пластинок. Она знает, о чем поет его душа, а он?.. Берет наугад. Конверт пуст. Вынимает еще. И второй такой же бесплодный, и третий, и следующий… От музыки одна оболочка, пестрая лощеная скорлупа. Но Барбаре не страшно, ей это не в новинку, она сама пуста, как эти его конверты. Руки нащупывают что-то плотное под цветною картонкой. Может быть, это единственный уцелевший в ее доме его диск: «Дым над водой». Барбара знает его музыку — пятнадцать лет все-таки вместе,- Барбара помнит, как он ее напевал — куда денешься от этого в малогабаритной квартирке?- Барбара — о, господи, когда же это кончится!- не может ее позабыть. Барбара вынимает пластинку, закрывает ею лицо, осторожно, словно боясь привлечь к себе чье-то внимание, подходит к зашторенному окну. Смотрит, прищурившись, в отверстие в виниловом круге сквозь золотистую щель между шторами. В те минуты, когда Барбара бывала счастлива, она любила подвести его к распахнутому окну, одетая во что-нибудь легкое и почти символическое, зато с ним, обладающая сильной и дорогой ей реальностью, сконцентрированной в емком понятии муж. Ей кажется сейчас, что тогда она смотрела на солнце, не прищуривая глаз… Теперь Барбара отгорожена шторами, временем, за которое обрела одиночество, чем-то темным и глухим до самого подбородка, виниловым «Дымом над водой». Подле колченогой настольной лампы стынет кофе и тлеет жалкая сигарета. Дым над водой. Барбара перебирает свой гардероб. Она не сможет надеть ни одной нежной вещи: все они принадлежат той, прежней, счастливой женщине, но не ей. Барбара меряет белые джинсы дочери, тесновато, в обтяжку, но в целом ничего. Будут видны трусики, какая разница, пустяк, дальше них все равно не разглядишь: она пуста, утратив свою пятнадцатилетнюю реальность…
Выйдя из метро, Барбара покупает «белого медведя» из холодильника. И опять ложь. Пиво теплое. Впрочем, какая разница, она не любит пиво, для Барбары оно чистый символ, чтобы не идти одной по Арбату, чтобы холодные руки были чем-то заняты. Пускай даже и теплым пивом. На Барбару обращают внимание молодые мужчины, на ее сердце — знак «мерседеса»- к белым джинсам дочери Барбара надела белую сыновью футболку.
На Арбате тренькают гитары, взрывы смеха, мусор, в объедках щедрой жизни уверенно рыскают нищие, между ними плавно лавируют милицейские «лады». Барбара намечает пройти Арбат до Смоленской площади, до ресторана «Макдоналдс», и обратно, а потом возвратиться в свой зашторенный дом. Она нигде особенно не задерживается, может быть, потом, на обратном пути она примкнет к какой-нибудь шумной тусовке. Почему так в жизни нельзя, пробежаться скоренько, не вдаваясь в подробности, к неизбежному итогу своему, а затем вернуться на несколько шагов-лет и упиваться, смаковать что-то одно, на твой взгляд, достойное твоего цепкого внимания… У ресторана «Макдоналдс» по-зрелому волнует кровь саксофон. Молоденькая девчушка упивается собственной игрой, видно, что она не бегала и не выбирала, музыка — это ее, и ей, прикрывшей глаза, обратившей глаза вглубь себя, туда, где рождается ее музыка,- ей абсолютно все равно, что доброжелательный бомж запустил пятерню в футляр с опавшими деньгами. Барбара возвращается, проживает житуху-Арбат вспять. Что примечательного удалось ей увидеть за этот короткий вечерний путь, куда теперь ей приткнуться, белой и пустой Барбаре? Артисты, пародисты, гитаристы — все были на ее пути к невостребованному ею ресторану «Макдоналдс», и даже мальчик, певший не ей: «А я хочу, как ветер петь…» О чем он, славный, как можно петь, когда в конвертах нет пластинок, когда все ушло, растаяло, как дым над водой… «Дым над водой»- Барбара узнала эту ноющую, как боль, мелодию. Забавляются блюзмены, у них просят «Полонез Огиньского», а они, кайфуя сами с собой, стелют «Дым над водой». Почему Барбара не может импровизировать, как они, сама для себя, почему бы ей не сделать из своей жизни сплошной джем-сейшн? Руки Барбары давно пусты, внутри, кроме пива,- ничего. Уйти, что ли?.. Но вдруг блюзмены объясняются в любви с арбатской толпой, звучит «Йестедей». Барбара едва не плачет, смеется, ее наконец осенило,- ведь все уже прошло, вся пятнадцатилетняя супружеская реальность ее там, во вчера, в «Йестедей», она благодарна ему, что он все-таки ушел из ее дома, что он ушел из нее, опустошил конверты и освободил от себя ее сердце, а дым Барбара сама развеет над темной водой. Скорее туда, где мальчик хотел ветром петь, там, помнится, веселилась, танцевала молодежь, и Барбара спляшет, она ведь помнит и то, что было с ней до пятнадцатилетней реальности, до «вчера»… Но мальчика нет, породнился, видать, с ветром. Ничего, Барбара чувствует, Барбара на подъеме, она еще отыщет свою дорогу в облака.
Комната на Петрозаводской, август 1995 г.
