«Фирма «Урфин-Мастер. Изделия из дерева под заказ», – прочел Дьяченко табличку на двери (естественно, обратив внимание на другую прямоугольную пластину, расположенную сразу под табличкой с названием фирмы и сделанную из темно-фиолетового тонированного не то стекла, не то пластика) и потянул за ручку. Оказалось, что дверь открывается внутрь.
Валька Дьяченко был одет явно не по ноябрьской, жадной до холода, погоде: в легкую болоньевую курточку с блестящей, будто скелет щегольской рыбы, молнией посредине. Вальку бил озноб, он нерешительно вошел в натопленное помещение. Не удержался, глянул обернувшись в тонированный прямоугольник. Несколько секунд любовался фиолетовым миром за порогом «Урфин-Мастера»: фиолетовыми деревьями, фиолетовой молоденькой мамашей и ее фиолетовой коляской, фиолетовыми мусорными баками – полюбовался и пошел делать бизнес.
Прошел несколько шагов по коридору и встал как вкопанный у распахнутой двери, ведущей в просторную комнату, залитую рафинированным, как масло «Олейна», светом. Такая классная девушка улыбалась и смотрела в Валькину сторону, казалось, его совершенно не замечая!
– Я вас слушаю, молодой человек!
Валька, не отвечая, перевел взгляд с красивой секретарши (ну кем еще может работать в фирме, занимающейся производством изделий из занозистого дерева, смазливая девчонка?) на франтовского вида молодого человека, вальяжно рассевшегося по другую сторону стола, за которым замерла, подперев подбородок маленьким кулачком, девушка. Парень, видимо уже давно «грузивший» благодарную слушательницу, даже не подумал расстегнуть ярко-красное пальто в жарком офисе! Этот явно самонадеянный брюнет с голубыми глазами, утонувший подбородком в антрацитовом кашне, мог помешать Вальке Дьяченко заключить выгодный контракт: щеголь весело и вдохновенно о чем-то рассказывал.
– Ау, молодой человек. У нас не клуб знакомств, – секретарша насмешливо смотрела на Вальку.
– Да-да, конечно. Здравствуйте! Меня зовут Валентин Дьяченко – менеджер по рекламе в газете «Перекресток рекламы». «Пи ар», как называют нас розничные торговцы.
– Так вы насчет рекламы?
– Нет, то есть да, – Валька смутился. «Урфин» был девятой фирмой, которую он сегодня обрабатывал. За пять часов беспрерывного хождения по офисам Дьяченко изрядно устал и продрог. – Реклама – это слишком узко! Например, как ваша юбка…
– Хм, вообще-то я в брюках!
– Вика, я лучше в следующий раз зайду,– парень в ярко-красном пальто вынырнул из антрацитового кашне и сделал вид, будто собирается встать. – Я вижу, Валентин пришел с серьезными намерениями поухаживать за тобой. Не буду мешать.
– Погоди, Сема, я сейчас этого непрошеного пиаровца…
– Да что вы, в самом деле, Сема… не знаю, как вас по отчеству…
– Семен Андреевич Красовицкий, человек творческой профессии! – не вставая, несколько жеманно представился Сема и, уже не обращая никакого внимания на Дьяченко, вернулся к прерванному разговору. Валька перестал существовать и для красивой Вики. Но он решил во что бы то ни стало остаться и внаглую, как могло показаться со стороны, уселся на стул, стоявший в трех шагах от стола. На самом деле Вальку бил сильный озноб, чувствовал он себя прескверно – теперь от него, находящегося в таком состоянии, по-хорошему отделаться вряд ли кто смог бы, разве что выгнать в шею. Но Вика и Сема про него забыли.
«Так… Кажется, я заболел, – вяло констатировал Валька. – Может, Танюхе позвонить? Она девушка добрая, в беде не оставит…» Но мысль-желание тут же затерялась в коридорах дьяченковского сознания, и Валька притих, наполовину убаюканный негромкой Семиной речью.
*1*
«…А уже через полгода между нами начались серьезные разлады, – глядя в Викины глаза, начал-продолжил Красовицкий. – Мы чувствовали себя как старик со старухой, безуспешно пытающиеся разбить золотое яйцо счастья. Били, били – не разбили. А тут мышка бежала, хвостиком как хрястнет по яйцу!.. Мышкой той оказалась Светка Терехова, бывшая Галкина однокашница… Кстати, я сейчас и не вспомню, что тогда явилось причиной, а что следствием. То есть то ли сначала мы с Галкой стали отдаляться друг от друга, как ноги в шпагате, а потом появилась Терехова, то ли все-таки сначала я переспал с грудастой Светкой, и только уже после этого от меня отвернулась жена. Причем отвернулась в буквальном смысле. Мы продолжали жить в одной квартире и даже спать в одной постели, но при этом старались ложиться спиной друг к другу.
Мы научились мирно молчать, не задавать друг другу вопросов, не желать «доброго утра» и «спокойной ночи», не раздражаться от равнодушия ближнего. За три месяца, которые прошли в шуршащей от перелистываемых страниц неизвестных мне книг тишине (читала одна Галка – я ничего не читал), под осторожное постукивание кофейных ложечек о прозрачные стенки чашек, под приглушенные голоса телеведущих и неестественно громкий шум водопада в туалете – со мной столько всего случилось! Сейчас я многого и не вспомню, кроме нескольких, главных моментов: как мы повздорили с Тереховой и я на две недели остался абсолютно без женщины, как я уволился из своего НИИ (где пять лет разрабатывал корпуса компрессорных станций) и устроился в частную фирму дизайнером, как Терехова (которуя я вновь выкрал у ее мужененавистницы-мамы) познакомила меня со своим боссом Ренатом Сайметдиновым, модельером и владельцем небольшого ночного клуба «Рено» (в нем мы иногда проводили классные ночи).
Что происходило с Галкой, я не знал. Она замкнулась, частенько поздно возвращалась домой, сильно похудела. Но следов счастливой любви на ее лице я не наблюдал. Напротив. Как-то лежали чужими на кровати. Вдруг Галка закашляла, поднялась и пошла в ванную. Возвращается – я глянул на нее, и мне страшно стало: на левом Галкином плече два громадных синяка и еще один справа ниже ключицы. Боже, думаю, что это еще за страсть такая! Вот влипла, глупая!
Галка уснула, я тихонько придвинулся к ней (мне так захотелось ее пожалеть!) и стал за левым ушком целовать. Вдруг она во сне как заедет мне локтем прямо в солнечное сплетение! Навсегда отбила охоту жалеть. Кроме, конечно, Светки Тереховой. Я ее вообще никогда не жалел, а просто трахал.
Терехова Тереховой, но тут у меня появилась страсть другого рода. Месяц тому назад слева от меня на лестничной площадке поселился Толик Чиглинцев, невысокий, жилистый, с ежиком волос на голове, не признающей никаких головных уборов. Чиглинцев владел шестью аптеками, носил сотовый и золотой браслет, короче – типичный новый. Понятно, денег у него было немерено. Злые языки рассказывали, что Чиглинцев складывал деньги в коридоре пачками, как советские книголюбы макулатуру, и эти деньги мешали Чиглинцеву открывать двери в коридор. Честно говоря, мне дела не было до Толькиных денег, зато от дочки его Татьяны я просто тащился. Чиглинцев, видать, кормил ее одними витаминами – ноги у Таньки росли от коренного зуба. Вот за Танькой Чиглинцевой и ее шестнадцатилетними подружками я и любил подглядывать в дверной глазок, когда девчонки тусовались на нашей лестничной площадке…
На мой день рождения Галка неожиданно подарила мне необычный дверной глазок.
– Это что, подзорная труба? – поинтересовался я, с изумлением перекладывая из руки в руку громоздкую для дверного глазка трубку.
– Нет, половинка театрального бинокля, – впервые за три месяца ответила жена.
Я недоверчиво глянул в «половинку», а там перекрестие, как у оптического прицела.
– С каких пор в актеров целиться нужно?
– А это специально для бездарей и слабовольных!
– Так ты думаешь, мне слабо запихнуть в дверь этот оптический прицел?!
Галка пожала плечами, оделась и, не говоря ни слова, ушилась, а я, вооружившись стамеской и молотком, расширил отверстие на месте старого глазка и вмонтировал новый. Покрутил настройку, добился резкости и увидел со всей отчетливостью юное Танькино декольте с золотой цепочкой и маленьким прыщиком в ложбинке между грудями… Нет, ни фига я не увидел – лестница была абсолютно пуста. Просто отчего-то вспомнилась Танька, разгоряченная, в распахнутой шубе,– такой я встретил ее однажды на лестнице…
Зато потом, часа через четыре, когда раздался в дверь звонок, перед тем, как открыть, я глянул в новый глазок и с первой же попытки попал перекрестием в свежий фингал, выступивший сливой под левым Галкиным глазом. На мой многозначительный взгляд Галка молчала как рыба. «Да-а, любовь зла…» – подумал я и снова не выдержал, пожалел жену: на следующий день поехал в турагентство и купил Галке путевку в Ялту. Я очень надеялся, что штормящее ноябрьское море взбодрит, как мне казалось, идущую на дно мою жену.
*2*
Через два дня после галкиного отъезда в начале восьмого утра в дверь позвонила Терехова. Прежде чем впустить ее, я заставил Светку попозировать перед глазком. Очень возбуждает, когда ловишь в прицел пышную женскую грудь!
Мы легли, без предисловий уже и трахаться начали – вдруг дзынь-дзынь, два коротких звонка в дверь. Светка в меня еще крепче вцепилась, да я и сам думаю: не открою, пока не кончу. Прошло минуты две, и опять настойчиво: дзынь-дзынь! Ну кого это еще черт принес?! Обмотался простыней и, оставив неудовлетворенную Светку одну остывать в постели, пошел открывать. Глянул в прицел: ебт, Галка вернулась! Стоит счастливая-счастливая, а главное – голая.
Я на семимильных цыпочках прискакал в спальню, зашипел на Терехову: «Быстро одевайся! Галка вернулась. По-моему, она не в своем уме». Галка, как ненормальная, продолжала звонить. Я быстро натянул брюки, побежал к двери, прильнул к глазку: вот это да, Галка сама себя ублажала! Вздрагивая опущенными ресницами, самозабвенно облизывала губы и тискала грудь, потом опустила правую руку… Ниже Галкиного живота глазок был бессилен что-либо разглядеть, но мое воображение уверенно подсказало, куда жена засунула правую руку…
Я не выдержал и рванул на себя дверь… Каково же было мое удивление, когда я увидел, что на лестничной площадке никого нет! Кроме Таньки Чиглинцевой, вышедшей из своей квартиры и закрывавшей бронедвери.
– Привет, Тань. Ты не видела мою жену?
– А я не знаю вашей жены. В чем она была одета?
– Ни в чем. Голая совсем.
– Голая?! Вы ее что, выгнали?!.. Крутой вы дядечка!
Только я подумал о том, каким нелепым, должно быть, я выгляжу в глазах девушки, как из моей квартиры раздался душераздирающий крик.
– Боже, вы ее убили! – в ужасе всплеснула руками Таня.– Надо папе сказать! – и помчалась вниз, прыгая через две ступеньки.
Я влетел в дом, бросился в спальню: кровать, застеленная смятой простыней, была пуста! Рванул дверь в гостиную, откуда доносился громкий мужской голос, – по телевизору шла программа местных новостей. Я глянул сначала на экран, потом на Терехову – Светка с ногами утонула в танковидном кресле, подняв колени к подбородку и судорожно обхватив их руками,– и снова на телевизор. На экране шли какие-то ужасные сцены насилия: лежащий в красной луже (по всей видимости, крови) труп мужчины с полотенцем на лице, разбросанные вещи в комнате, распахнутая массивная дверь…
Все те несколько секунд, в течение которых я смотрел на экран, Терехова выла, беспрестанно повторяя: «У-у-у, гады, Шурика убили… у-у-у, гады, Шурика убили…»
– Светка, не вой. Скажи лучше, кого грохнули?
– У-у-у, гады, Шурика убили… Головенко… Такой мужчина был… Настоящий полковник…
– Кого?!.. Сашку Дрофу?! Кидалу со старого рынка?.. Он же осторожный, как черт! Мне рассказывали, он на рынок только в бронежилете ходит. «Вдруг, – говорит, – лох, которого я на сотку-другую кинул, ножом пырнет!» А про его бронедверь я вообще молчу!
– Дверь его и подвела! – размазывая по щекам двадцатисемилетней выдержки слезы, выдавила Светка. Терехова была девушкой похотливой, с хорошей фигурой, но порой и ее пробивало на слезу. – Какой-то козел сегодня ночью Шурика через дверь достал!
– Как это? Дверь же бронированная!
– Он в глазок выстрелил, когда Шурик смотрел, кто звонит.
– Ничего себе! Изобретательный лох попался. А кто, не знаешь?
– Ага, сейчас он на экране появится и представится тебе! Да еще автограф даст!
– Да ладно тебе, не скули! – махнув в отчаянии рукой, я плюхнулся рядом в кресло. Я тут же живо представил, как легко будет прострелить мне глаз через наш чудо-глазок. «Галка, сука, нарочно подарила мне этот телескоп, чтобы любовник, не целясь, сделал из меня Циклопа!» – пронеслось у меня в голове.
Вечером я посмотрел повтор новостей. Выяснилось, что я не увидел самых главных моментов, показанных в начале того криминального репортажа. Честно говоря, у меня мурашки по спине побежали при виде раскуроченного пулей дверного глазка. Его показали крупным планом: черная дыра с протуберанцем мелких осколков, а вокруг – задравшиеся края опаленной пороховыми газами пленки под красное дерево. К тому же репортер обронил фразу, на которую я не обратил внимания при суматошном просмотре утренних новостей. Выяснилось, что убийца оказался не просто ворошиловским стрелком, а вдобавок домушником: грабанул набор столового серебра, золотые цацки жены Дрона и его коллекцию военных орденов и медалей.
С того дня я возненавидел криминальные новости и… стал смотреть их регулярно: в рабочие дни по два раза на день, в выходные – по три: в полвосьмого утра, перед сериалом мыльной оперы, в обед и в десять вечера. Для меня они были почище триллера, который канал «АДВ-12» предлагал вместо снотворного добропорядочным горожанам. Ожидая вечерние новостийные страшилки, я доставал из холодильника бутылку «Черниговского» и початую бутылку водки, наводил ерша, принимал на печень несколько ершистых глотков и, уже находясь в безмятежном состоянии духа, ждал очередного ворошиловского выстрела в глазок. Естественно, в телевизионной интерпретации.
Долго ждать не пришлось. Через два дня некто (может, тот же, может, кто-то другой, вдохновленный примером предыдущего ворошиловского стрелка), воспользовавшись «оптическим прицелом» в дорогой латунной оправе, вмонтированным в четырехслойную стальную дверь директора фирмы «Интермедь», занимающуюся закупками лома металлов у населения, продырявил голову директорской жены (на тот момент самого хозяина дома не оказалось), но в квартиру не проник: не справился с замком.
Я начал бояться думать об убийце: вдруг он уловит мои смятенные мысли, мой замоченный на ерше страх, подобно тому, как инфракрасный радар ловит тепловые волны, излучаемые ракетой в непроглядном ночном небе.
Не думать… Я не смог думать даже о сексе, и Терехова, скорчив презрительную гримасу, оставила меня.
Не думать… В дверь позвонили. От неожиданности я вздрогнул всем телом и облился ершом. Бесшумно вооружившись шваброй, к рукоятке которой я предусмотрительно прикрепил под углом 45 градусов Галкино зеркальце, я на цыпочках подобрался к двери и поднес к глазку швабру – с зеркальца, как с того света, томно-загадочной улыбкой меня приветствовала Галка. «Ебт!» – я в сердцах швырнул швабру и жадно прильнул к глазку.
Моя Галка нежно целовалась с каким-то типом, смахивающим на резко помолодевшего Калныньша! Уверенно шагая быстрыми губами по Галкиному подбородку, шее, груди, голова лже-Калныньша опускалась все ниже и ниже, наконец, она вышла за границы зоны, просматриваемой из глазка.
Будто стыдясь того, что за ней подглядывают, Галка закрыла глаза. Зато кожа на ее лице, не в силах скрыть наслаждения, заметно порозовела. Вдруг теплый цвет страсти сменился холодной бледностью. Галка широко распахнула глаза – в ее взгляде я прочел печаль по сокровенному, которое секунду назад кем-то было отнято или украдено у одинокой голой женщины, совсем недавно называвшейся моей женой. В этот момент мне так захотелось ее укрыть, одеть…
Зачем мне понадобилось смотреть этот фарс до конца? Галка с лже-Калныньшем исчезли, а, когда я открыл дверь, на лестнице, разумеется, никого не было.
*3*
В среду мне позвонила Терехова, извиняющимся тоном, вставляя в свою чересчур чувственную (после почти трехдневной разлуки) речь нежные мои имена вроде Семь-ебочка, сообщила, что она выклянчила у Сайметдинова приглашение на сегодняшний ночной показ его новой коллекции. «Сем, пойдем! – канючила Светка. – Рената пробило на испанскую тему! Ты только представь: огненно-черные карменские юбки, кастаньеты, черные глазки и белые грудки моделей. Ренат говорит, что специально отбирал девчонок под эту коллекцию. Посмотришь на такую испаночку, загоришься… а потом меня трахнешь. А, Сем?»
К тому времени, когда Сайметдинов собрался открывать собственный ночной клуб, все старые кинотеатры в городе, не выдержавшие конкуренции с кабельным телевидением, безденежья и безразличия населения, и более-менее пригодные под какие-либо иные цели, помимо киношных, перешли в собственность владельца автосалона, двух хозяев ночных клубов и даже директора одного частного колледжа.
Не долго думая, Сайметдинов, которого один Бог знает как занесло из Москвы в Сумы, приобрел в городском парке еще действующий аттракцион электромобильчиков, за месяц возвел вокруг аттракциона кирпичные стены с большими, как у Макдоналдса, окнами и даже построил надземный переход между новым отныне клубом и старым кафе, расположенным тут же, метрах в 20 за асфальтовой дорожкой. Купив и кафе, богатенький московский модельер приспособил его под большую ресторанную кухню и гримерные для своих манекенщиц и заезжих артистов. Иногда забавно было наблюдать, как сталкиваются в полупрозрачном узком переходе спешащие на показ модели и возвращающиеся из зала с объедками на подносах официанты. Воочию столкновение двух сторон одной суматошной реальности!
Выпал второй в этом году снег. Мы шли со Светкой по снегу так же осторожно, как если бы шагали по свежекупленному персидскому ковру. Пройдет еще несколько дней, и мы привыкнем к снегу, перестанем замечать его небесную белизну; пока же он вызывал у нас легкий трепет. Но вот Терехова внезапно поскользнулась на присыпанном снегом льду, упала, рассмеялась – и наваждение прошло.
Мы разделись у мальчика-гардеробщика. Светка остановилась у большого настенного зеркала и вынула из сумочки помаду.
– Так вот, – продолжил я разговор, по какой-то непонятной прихоти начатый еще в маршрутке, – я пришел к мысли, что людям, как и небесным телам, свойственно вращаться. Возможно, мое открытие старо как мир, но какое мне дело до открытий других? Не могу утверждать, что мы вращаемся в прямом смысле, но на энергетическом уровне вращение происходит наверняка. Как? По параболическим орбитам. И здесь неважно, кто Земля, а кто Луна – мы постоянно меняемся ролями. Главное, по-моему, другое: когда я, допустим, нахожусь в апогее по отношению к тебе, я не замечаю тебя – ты для меня никто – и спокойненько продолжаю вращение до тех пор, пока рано или поздно не окажусь в перигее по отношению к тебе или другой подруге. Вот тогда я и открываю женщин… как неизвестные солнца…
– А мой перигей находится у меня между ног? – насмешливо перебила меня Терехова.
– У тебя, скорее всего, да, – не обращая внимания на Светкин язвительный тон, согласился я. – Но у других женщин подвижная точка их орбиты, наиболее близко расположенная к моей точке орбиты, может находиться где угодно. Чаще всего в мозгу или сердце.
– А у твоей жены перигей где находится?
Светкин вопрос застал меня врасплох.
– Не знаю… Мне кажется, сейчас мы находимся по отношению друг к другу в апогее. Галка сейчас так далека от меня! Поэтому мне приходится смотреть на нее с большого расстояния. В дверной глазок.
– Во что? – не поняла Светка.
– Ну, я хотел сказать – в телескоп. Здесь я бессилен. Пока не пройдет положенное время и мы не переместимся по своим орбитам, не окажемся вновь в перигее – нам остается лишь холодно наблюдать друг за другом.
– Ну да, жену наблюдать, а трахать другую бабу. И оправдывать это отсутствием у себя какого-то перигея! – вспылила Терехова.
– Простите, что вмешиваюсь, – вмешался в разговор юный гардеробщик, – мне кажется, добиться близких отношений… или, как вы выразились, перигея, можно и не ожидая, когда это случится. Нужно постараться одновременно попасть в эпицентр какого-нибудь события. Или даже самим создать это событие. И тогда ваши орбиты быстрее пересекутся или сблизятся.
– Вы еще молоды, чтобы судить об этом, – сказал я. А сам подумал о том, что зачастую общие события (или, точнее, дефицит положительных настроений в них) ломают наши судьбы. Вместо того чтобы создавать условия для перигеев, они лишают нас возможности свободно вращаться, делают нас, в итоге, неинтересными друг для друга. Ну разве могут два неподвижных холодных камня быть интересны друг другу?..
Мы вошли в залитый светом зал. Для меня это было полной неожиданностью: разлив яркого света не был виден с улицы сквозь плотно закрытые жалюзи. В последний раз, когда я здесь боролся с бессонницей, клуб освещали две скромных люстры, высоко раскачивавшиеся под потолком от топота подпитого люда.
– Расточительно, как на Щербатике. Зачем столько? – я кивнул на электрические огни, в три яруса опоясывающие стены и потолок клуба. – Чтобы ночью никто не заснул?
Мимо нас туда-сюда сновали с дежурной приветливостью на лицах официантки, фланировали три-четыре пары разодетых во все new и, наверное, оттого гордых собой посетителей.
– Нет, чтобы ты мог перед началом шоу, когда погаснет свет, снять себе женщину, – выдержав паузу и ехидно улыбаясь, ответила Терехова.
– А тебя куда девать?
– Но ты же не каждый вечер ходишь сюда со мной!
Зал клуба «Рено» напомнил мне съемочную площадку из тарантиновского «Криминального чтива» (разумеется, я никогда в жизни не видел этой площадки, но сейчас она сама собой возникла в моем воображении). Нет, здесь не было ни ресторанных близняшек Мэрилин Монро, ни бутафорских Элвисов Пресли, ни пенсионного возраста «роллс-ройса». Зато в зале полно было автомобильных марок попроще: «опелей», «фольксвагенов», «фиатов», «рено». Даже пара белоснежных яхт умудрилась бросить якорь в клубе Сайметдинова. Вообще-то, мне импонировал юмор Рената, приспособившего электромобильчики под ресторанные кабинки. Единственное, что несколько диссонировало с модернистской обстановкой клуба, так это древняя-древняя мелодия в исполнении полузабытого оркестра Поля Мориа. К жизни ее вернула стена из динамиков, стоявших на эстрадке.
Разглядывая зал, я увидел два карликовых «мерседеса», упершихся друг в друга радиаторными решетками. В одном «мерсе», как и полагается, сидел новый сумчанин, в другом – лет пятнадцати, не старше, его Мурка. В новом сумчанине я узнал Мишку Рубана, оптового торгаша водкой и слабоалкогольной химией. Лысая Мишкина голова хоть и высовывалась из машинки на 15 см ниже головы его юной подружки, зато как две капли воды походила на фару его псевдо-авто выпуска 57-го года. Мишка, заметив нас, по-хозяйски требовательно махнул Тереховой:
– Цыпа, обслужи нас!
– Майкл, у меня сегодня выходной! – крикнула Светка. – Имею право оттянуться!
Я еще раз огляделся: все кабацкие машинки и кораблики были заняты. Свободной оставалась лишь одна тачанка, составленная из двух машинок. На тачанке стоял громоздкий пулемет «Максим».
– Ну что, Светка, быть тебе сегодня моей Анкой-пулеметчицей!
– Хм, – Терехова окинула меня скептическим взглядом, – из тебя Чапаев-то нулевой!
– А кто тебе сказал, что я кошу под Чапаева? К моему имиджу больше образ Петьки подходит!
Мы уселись в тачанке, я с удовольствием развалился на мягком дерматиновом сиденье, да вдруг стукнулся затылком о задний торец «Максима».
– Зря мы сюда сели, – недовольно буркнула Светка, – задолбает нас братва.
И тут же, словно почувствовав ее опасения, к тачанке подвалил уже поддатый Рубан и, похлопав одной рукой толстый ствол «Максима», другой протянул мне пустой бокал:
– А ну-ка, браток, налей мне первачка!
Не в силах понять, чего от меня хотят, я уставился на Светку: как-никак она здесь работала и должна была знать, где водится самогон. Светка и в самом деле знала. С невозмутимым видом она перегнулась через спинку сиденья и, взяв у Мишки бокал, подставила его под ствол «Максима». Только сейчас я разглядел короткую тонкую трубку, под углом 90 градусов выходящую снизу из пулеметного ствола, и небольшой, как у самовара, краник вверху.
Светка отдала Рубану наполненный бокал и, когда Мишка поковылял к своему «мерсу», налила и нам по пятьдесят. Я выпил, и меня сразу же попустило: мне стало наплевать на дневные кошмары, связанные с моей голой Галкой на лестнице, жуткими убийствами через дверные глазки и другой подобной чушью. То, что сегодняшней ночью я буду откупаться от белых гадов пулеметным самогоном, меня еще мало беспокоило.
Тереховой, видимо, тоже стало легче от принятого первачка. Она наклонилась ко мне, коснувшись щеки локоном теплых волос.
– Сема, скажи, наш с тобой перигей… какой он?
– Не понял, – буркнул я, углубившись в чтение меню. Терехова отняла меню и тут же схватила через ткань брюк мой член.
– Я сама выберу нам блюда… Сема, когда наступает наш перигей?.. Когда ты входишь в меня и я истекаю соком?
– Наш с тобой перигей – да, – я с трудом освободился от цепкой Светкиной руки. – Думаю, человек вращается сразу на нескольких энергетических орбитах. Одни из них высокого уровня, другие – низкого. Последние очень похожи на орбиты животных. Вот на такой орбите, Светочка, мы с тобой и вращаемся!
Еще я хотел добавить, что жизнь, по моему разумению, имеет разные агрегатные состояния. Как самогон. Для одних людей жизнь прозрачна, абсолютно бесплотна, как пар самогона во время его перегонки. Ее горизонт просматривается на долгие-долгие годы вперед! Аж дух захватывает, когда посчастливится хоть короткое время жить такой жизнью! Пьянеешь уже только от одного ее аромата и скрытого в нем обещания – обещания невиданной до сих пор свободы и неизведанных вольных просторов.
Для других жизнь – крепкая, 40-градусная горилка. Пока не выпьешь – ни шагу! Те, кто отдается ей целиком и без закуски, ведут себя по-разному. Одни, опрокинув внутрь всего лишь рюмки три-четыре, даже не успевают дождаться пьяного мига прозрения и замертво валятся под стол. Другие, выпив-пожив, входят в раж, становясь агрессивными, бездумными, короче, звереют. Третья категория любителей жизни-горилки умеет растянуть удовольствие, перемежая легкое опьянение, создающее иллюзию праздника, с серыми трезвыми буднями. Порой таким людям удается достичь хмельного экстаза, его зыбкую, ненадежную энергию они успевают направить в какое-нибудь дело.
Но за все нужно платить. Нередко даже самые осторожные ценители хмельной жизни попадают в жалкую зависимость от нее. И тогда становятся представителями последнего сословия. Жизнь этих людей имеет самое тяжелое, самое неприглядное агрегатное состояние. Дни и ночи напролет, навсегда потеряв человеческое лицо, они копошатся в мерзком, зловонном месиве отходов, продуктов пищеварения, которые были изрыгнуты предыдущими категориями. Естественно, они утратили способность вращаться, ими владеет пьяное забытье, они как кометы, бесславно упавшие на землю и растворившиеся в ее перегное… Все это я хотел сказать Тереховой, но передумал: эта самка понимала только язык траханья.
– Сема, – горячим шепотом обдала меня Терехова, – давай сделаем перигей… прямо здесь, – она взяла мою руку и засунула себе под юбку. – Ты чувствуешь влажный зов моей орбиты?
– Да ты, Терехова, никак поэтесса!
– Ну да, как засранка Золушка принцесса! – грубо вмешалась в наш разговор жутко толстая жиночка сельского типа. В ее натруженном декольте утонула роскошная нить черного жемчуга. Одной пухлой конечностью (которую трудно было назвать рукой) она размахивала перед собой, как веером, букетом огненно-красных длинноствольных роз, другой – прижимала к двум бурдюкам своей необъятной груди изящную хрустальную вазу. Жиночка протянула вазу Светке. Та поняла, чего от нее хотят, но предупредила:
– Ваши розы не переживут эту огненную воду!
– Нехай мруть. Мени дюже пити охота!..
…Когда к нашей тачанке, наверное, одиннадцатым по счету снова подошел Рубан, я не выдержал. Порывшись в своих карманах, приказал:
– Светка, быстро выворачивай сумку!
Терехова, хмыкнув, высыпала на стол содержимое сумочки: губную помаду, какую-то мелочь, пудру, ключи, зажигалку, «тампакс», пачку сигарет.
– Вот! То, что надо! – я схватил «тампакс», мигом очистил его от обертки, повернулся к самогонному «Максиму», вырвал кран, засунул в отверстие «тампакс», вынул, перевернул вниз сухим концом и снова запихнул в ствол пулемета.
У молча наблюдавшей за моими действиями Тереховой загорелись глаза. Я щелкнул зажигалкой и поднес пламя к импровизированному фитилю. «Тампакс» с готовностью вспыхнул, даже заискрился, приворожив к себе всех. Зал притих, кто-то закашлял, как в театре, потом вдруг раздался, сняв всеобщее оцепенение, жизнерадостный крик Рубана:
– Братки, ща рванет!
Но «Максим» не рванул – лишь вспыхнул с новой силой «тампакс». Его нервный огонь был особенно хорошо виден на фоне внезапно наступившей темноты. В зале погас свет, но тут же загорелись прожекторы и на небольшую эстраду вышел одетый в искрящийся от мириад блесток смокинг Ренат Сайметдинов. Всем нутром я вдруг почувствовал, что начинается праздник. Но Ренат грозно щелкнул кастаньетами:
– С чего это вы взяли, что я вам буду что-то показывать? У вас и так хватает зрелищ!
Ренат повернулся к залу блестящей спиной и стал медленно удаляться с эстрады. Словно по команде, из трех машинок и одной яхты (до этого неприметных и в море назойливого света, и в клубном полумраке) поднялись рослые девицы. Их наряды засверкали в лучах направленных на них юпитеров. Приосанившись, ступая уверенной походкой манекенщиц, они направились к эстраде. Невидимые источники извергли вдруг золотые фонтаны фейерверка. Вторя им, скромно зашипел огненный свищ в нашем «Максиме». Зато народ в зале дружно засвистел, засигналил в клаксоны ресторанных машинок.
Тем временем манекенщицы поднялись на эстраду и одна за другой стали исчезать в черном дверном проеме. Перед тем как шагнуть во мрак, они на две-три секунды оборачивались к залу, демонстрируя умопомрачительные или, наоборот, совершенно глухие декольте, легкие или вымученные улыбки, ноги или окутанные поднимавшимся со сцены дымом ножки.
Последней обернулась девушка, самая худенькая из манекенщиц. Пока она шла к эстраде, я пристально смотрел ей вслед: ее худоба и угловатость отчего-то были мне знакомы. Хотя до того момента, когда она обернулась, было непонятно, как в моем сознании возник образ худенького и угловатого существа: на манекенщице было надето объемное, бесформенное одеяние, которое с одинаковым успехом могло скрывать под собой и худобу девушки, и ее полноту. Но вот девушка обернулась, и сразу же стал ясен источник моей догадки – манекенщицей оказалась Таня Чиглинцева.
Какая-то сила выпихнула меня из тачанки и увлекла за растаявшей в дверном проеме Таней. «Сема, ты куда?! Сегодня я твоя женщина!» – крикнула мне вдогонку Терехова и вдруг рассмеялась низким хрипловатым смехом.
Пролетев по надземному переходу навстречу лившемуся откуда-то спереди голубому свету неизвестной природы и едва не сбив официанта, несшего, кажется, селедку под шубой, я спустился в кафе, потыкался в три-четыре гримерные и наконец нашел. Таня удивленно смотрела на меня из-за приоткрытой двери.
– Семен? Вы?.. Что вы здесь делаете?
– Приве… здравствуйте, Таня! Мне нужно сказать вам что-то очень важное!.. Можно, я войду?
Таня еще не успела переодеться, она оставалась в том же странном бесформенном одеянии, в котором я видел ее в зале. Неожиданно я нашел ее привлекательной в этом пиджаке-пальто-шинели до пят. Может быть, потому, что в нем Таня выглядела по-детски смешной и одновременно вызывающе сексуальной. Поймав мой взгляд, девушка смутилась.
– Эту модель Ренат Ибрагимович назвал «Плащаницей-2000». Она выполнена без единой пуговицы и кнопки. Вот.
Таня вдруг распахнула «Плащаницу», обнажив маленькую грудь и плоский детский живот. Теперь пришла моя очередь смутиться.
– Отвернитесь, мне нужно переодеться!
Я повернулся и уперся носом в дверной глазок, рыбьим глазом блеснувший из отделанной черным пластиком двери. «Дверные глазки явно положили на меня глаз!»,– невесело пошутил про себя.
– Звонят, вы что, не слышите! – оторвала меня от раздумий Таня.– Гляньте в глазок: если это Тома, откройте.
Я глянул. По ту сторону глазка стояла не неизвестная мне Тома, а полупьяная Терехова. Редкими, ленивыми движениями Светку лапал… лже-Калныньш – Галкин хахаль. Золотая цепочка, плотно обвивавшая его крепкую шею, будто немая насмешка, ударила мне в глаз красно-огненным лучом.
– Ах ты говнюк! Мало тебе моей жены, так ты за Светку взялся!!
Я рванул дверь и, целясь в верхнюю часть головы лже-Калныньша, что есть силы выбросил вперед правую руку. Кулак коснулся чего-то теплого и шершавого, которое тут же куда-то провалилось. Почти в ту же секунду мой подбородок пронзила резкая боль: я ударился обо что-то каменное, стремительно налетевшее снизу. Я не успел опомниться, как, отброшенный сокрушительным ударом, сначала оказался в слабых объятиях не переодевшейся толком Таньки, а потом вообще повалил ее, визжащую, на пол, неловко придавив спиной.
Дверь в гримерную захлопнулась, решив таким образом исход драки. Я помог Тане подняться. Она, постанывая, набросилась было на меня: «Ну вы, маньяк неуклюжий!»– но, увидев мою расквашенную физиономию, протянула салфетку.
– Что это было?.. Зачем вы полезли к тому мужчине?
Мне не хотелось ей ничего объяснять, я выскочил из гримерной и побежал догонять обидчика. На бегу я умудрялся думать о судьбе, о своей теории вращения. Кто знает, что управляет вашей траекторией, когда вы внезапно оказываетесь в перигее по отношению к совершенно незнакомому вам человеку, который в этот знаменательный момент максимального сближения двух жизненных орбит берет, например, и заезжает вам по морде?..
Я мчался по переходу, видя перед собой лишь смутные силуэты спешащих навстречу людей. Снова налетел на официанта, кажется, даже на того же самого, он чуть не перекинул поднос. Я обернулся, чтобы извиниться, и вдруг увидел голубой свет, по-прежнему спокойно струившийся из того конца перехода, где я только что побывал.
Вбежав в зал, я оторопел: кабацкие машинки горели! Потом, когда пригляделся, понял, что горит самогон, разлитый по рюмкам, стаканам, бокалам, густо расставленным на капотах-столах.
Поискал взглядом Терехову с лже-Калныньшем, не нашел, зато заметил горящие розы в наполненной жидким огнем вазе. Толстая жиночка, видимо, спала, откинувшись на сиденье и запрокинув голову.
В зале стоял жуткий гвалт, среди горящего зелья сновала масса пьяного народа. Неожиданно мне пришла на ум аналогия с адом того зрелища, свидетелем которого я сейчас был. Непонятно только, кто в этом клубном аду был чертом, а кто грешником.
Вдруг машинки одна за другой тронулись с места, под крики и визг стали мотаться по залу, бесшумно роняя на резиновый пол тарелки, рюмки и огненные ручьи и наезжая на ошалевших официантов. Мне стало не по себе от начавшейся вакханалии, и я поспешил на свежий воздух.
*4*
От целомудрия чистого снега не осталось и следа. То есть наоборот, снег, три часа тому назад белым ровным воротником опустившийся на траву и парковые дорожки, теперь был безжалостно истоптан вокруг ночного клуба десятками человеческих ног и изъезжен автомобильными колесами, словно изъеден полчищами моли. И только небо, опрокинувшееся надо мной черным закопченным дуршлагом, по-прежнему лило вниз незамутненный свет звезд.
Я направился в сторону центрального входа в парк, прошелся по узкой от нанесенного ветром снега безлюдной набережной, оставшись равнодушным к грязно-жемчужному ледовому простору Псла. На пятачке (находящемся в тридцати метрах от вкопанного при входе в парк указателя «Місту Суми 340 років»), на котором горожане обычно ловят маршрутки и легковые такси, я увидел Таню, крикнул ей и помахал издалека. В этот момент она остановила такси и обернулась.
Мы поднялись на нашу лестничную площадку. Лампочка, как это часто бывает, не горела. Я полез за зажигалкой, как вдруг Таня шепотом обратила мое внимание на два размытых силуэта, в таинственном танце скользящих по ступеням. Я перевел взгляд со ступеней на свою дверь и обмер, увидев, как из дверного глазка, будто из объектива кинопроектора, струится одушевленный свет, приводя в движение странные силуэты. Догадавшись, что это может быть, я бросился к двери, но опоздал: свет померк раньше, чем я прильнул к глазку.
В прихожей я помог Тане снять шубу и опять увидел девушку в ее неземной плащанице. Толкнув осторожно дверь в комнату, Таня обернулась ко мне:
– У меня в дверях стоит шкаф без задней стенки. Он как шлюз. Я прохожу сквозь него и попадаю в другое измерение. Это мое измерение. Там я могу говорить всеми своими голосами, не скрывая от себя никаких чувств.
Таня расхаживала по спальне с бокалом медового кокура, с детской непосредственностью знакомясь с обстановкой. Встав в ногах кровати, она нагнулась и подняла женские трусики («Наверное, Светкины», – поморщившись, подумал я и отнял трусики.) Таня немного смутилась, но, подойдя к большому зеркалу, висящему слева от кровати, развела полы плащаницы.
– Мне нравится рассматривать мое тело. Каждый раз я открываю в нем что-то новое. У меня много разных духов, я душусь ими по очереди или всеми сразу. Надушившись, я сижу часами и вдыхаю ароматы, которые источает мое тело и волосы. Мне кажется, что я проживаю самые счастливые минуты жизни!
Иногда я люблю пробовать. Я пробую все подряд, по порядку или, опять же, все смешав – конфеты, киви, миндаль, акварель, гуашь, обезболивающие средства… Да, у меня часто болит голова…
Танина грудь пахла березовым соком. Мы лежали, обнаженные, на кровати, укрывшись «Плащаницей-2000». Мне казалось, что эта странная одежда предопределяет близость между теми, кто в нее облачится, она ускоряет наступление любовного перигея.
Я осторожно покусывал Танины соски, березовыми почками вдруг набухшие ранним ноябрьским утром. Холодная золотая цепочка с загадочным красным отливом касалась моего разгоряченного лба.
– Тань, я давно хотел спросить: что это у тебя за странная цепочка? Когда долго смотришь на нее, кажется, что от нее исходит красное сияние, как от раскаленного металла.
– Ерунда, лучше поцелуй меня.
– Ну, Тань!
– Папик из Киева привез. Говорит, что японская. И еще будто в золото коралловый песок добавлен. Такая поправочная цепочка одна на весь город!
– Не одна, я еще у одного человека такую же видел… Эх, не хочется вспоминать того гада!
– Да ладно, Сем, выкинь его из головы!.. Хочешь, я расскажу тебе, из чего сделана моя плащаница?.. Из овечьей шерсти и человеческих волос. Натуральных волос блондинок. Это ультрамодная ткань «хеа-вулл». Ее Ренат четыре месяца назад привез с миланского показа.
– Что ты чувствуешь, когда одеваешь эту странную вещь?
– Ничего особенного. Плащаница тяжела для меня, она колет тело. Ее хочется поскорее снять и быть голой. И чтобы кто-то нежно трогал меня, как ты сейчас… Слушай, Сэм, а что ты будешь делать, если вдруг вернется твоя жена?
– Ничего особенного, – подражая Таниному голосу, мяукнул я,– отправлю тебя в другое измерение. В шкаф.
Не отрывая языка от бархатистой кожи девушки, я провел невидимую дорожку от ее шеи до лобка и ниже, сквозь джунгли мягких волос. Но опуститься языком в розовую бездну я не успел – в дверь позвонили.
– Ну вот, прямо как в анекдоте: муж на любовнице, жена на чемоданах! – буркнул я и пошел открывать. Но прежде чем повернуть ручку замка, глянул в глазок – на пороге стояла расстроенная Терехова. Сантиметров на пятнадцать приоткрыл дверь – больше не захотел.
– Ну, чего тебе надо? – вместо «здрасьте» почти рявкнул я.
– Семочка, пусти меня, – принялась канючить-подлизываться Светка. – Я замерзла до самых гениталий! Представляешь, два часа проторчала на остановке, пока дождалась первую маршрутку!
– Так на кой ты мне без гениталий?
– Зачем же так зло, Семочка!
– А твой полковник, Терехова?.. Что же он не оставил тебя в своей теплой постели?
– Ладно, забудь. Ну, переспала с красивым мужиком. С кем не бывает?!
– Ну да, ты от него кончила, а я по морде получил. С кем не бывает?!
– Так ты сам первый…
Страшный грохот, донесшийся до нас из спальни, заставил Терехову умолкнуть.
– Кто у тебя там?
– Жена. Сегодня вернулась.
– Жена?!
– Сэм!! На помощь!! На меня прыгнула большая кошка!! Боже, я запуталась! – неожиданно раздались Танькины крики, отчего-то беззащитно глухие, будто она кричала из упавшего на нее коробка из-под холодильника.
– Сэм?.. Что это еще за ребенок в твоем доме, Сема?!
Терехова с силой, которую я от нее никак не ожидал, навалилась на дверь, попытавшись прорваться в прихожую. Я, конечно, сумел противостоять ее наглому натиску: схватив за подбородок, резко оттолкнул прочь. Тогда Терехова зашипела, как разъяренная кошка, и кинулась на меня:
– Ах ты подлый кобель! Пока жена на заслуженном отдыхе, ты малолеток домой водишь!
Меня пробило на ха-ха: е-мое, кто меня решил воспитывать – бывшая любовница! Но скоро мне стало не до смеха: Терехова рванула за ворот моей рубахи – пуговицы брызнули в разные стороны – и царапнула по груди. Я рассвирепел и хотел уже двинуть ей как следует, но Светка в этот момент так изменилась в лице, что я удержался. Оглянувшись, я остолбенел и одновременно пришел в дикий восторг. К нам медленно, величаво шла совершенно голая Танька. На ней была лишь японская золотая цепочка и странный головной убор, павлиньим хвостом струившийся за спиной девушки.
– Вы тут сами разбирайтесь. Без меня, – сказала Таня и неожиданно поцеловала меня в растерянные губы. – Пока, Сэм!
Только когда Таня, сделав босыми ногами четыре шага по бетонному полу лестничной площадки, захлопнула за собой бронедверь, я сообразил, что за штука была у нее на голове.
– Что это у нее? – спросила Терехова.
– «Плащаница-2000».
– Я не про тряпку. У нее на шее – такая красивая, блестящая вещичка. Я таких никогда не видела.
– Не ври! У твоего последнего полковника такая же цепочка была. С красным отливом.
– Ух ты, глазастый какой! – неожиданно зло фыркнула Светка и… беспрепятственно шагнула в мой дом.
В спальне стоял настоящий кавардак: постель разворочена, двери шифоньера распахнуты настежь и видно все его неприглядное нутро: валяющиеся внизу пальто, пиджаки, жакеты. Несколько вещей было разбросано по комнате, среди них Галкина нутриевая шуба, которую Танька, видимо, приняла за большую кошку.
Настенные часы показывали четверть восьмого. Утро белым маревом растеклось по стеклам окон и звонко срывалось с карнизов талой водой. Светка включила телевизор и пошла в спальню наводить порядок, шумно распихивая вещи в шифоньере, а я отправился на кухню варить кофе. Звук в телевизоре заметно стал громче. По обрывкам фраз, доносившихся из гостиной, находящейся в другом конце квартиры, я понял, что идут местные новости. Кофе медленно закипал в бронзовой турочке. Вдруг Светка как заорет не своим голосом:
– Семка, скорей сюда!!
От неожиданности я вздрогнул и едва не опрокинул кофе.
– Боже, что ж ты так орешь!
Вбежав в гостиную, я увидел перепуганные глаза Тереховой, в своей любимой позе – подтянув коленки к подбородку – замершей в кресле. Перевел взгляд со Светки на экран. Голос за кадром будничным тоном рассказывал, как между 2.30 и тремя часами ночи неизвестный тип попытался замочить одного добропорядочного гражданина, проживающего по улице Харьковской, в его же собственном доме… выстрелив в дверной глазок. Опять глазок!.. И еще одна подробность привлекла мое внимание. Оказывается, в доме у пострадавшего был установлен видеодомофон: в дверь вмонтирован видеоглазок, обозревающий лестничную площадку и передающий сигнал на монитор. Вещь, в общем-то, распространенная среди обеспеченных наших граждан. Но прикол в том, что преступник умудрился ранить хозяина дома через глазок в тот момент, когда бедолага в него и не смотрел, а наблюдал на мониторе за происходящим за его дверью.
Как это могло случиться? Мужик в штатском, глядя в камеру, представившийся руководителем следственной группы, предположил, что пуля, пройдя сквозь глазок, отрекошетила от декоративного металлического блюда, висевшего справа от двери, и попала хозяину дома в ключицу. Следователь показал это блюдо. На сложной чеканке хорошо была заметна большая вмятина.
Неожиданно камера отъехала и показала довольно приличный фрагмент стены, на котором висело блюдо. Слева от блюда я увидел мужской фотопортрет в рамке, на котором в ту же секунду узнал лже-Калныньша.
– Калныньш! – ошарашенный, я уставился на Светку. – Ты же в эту ночь спала с ним!
– Кретин! Я была с ним, но не спала!.. Ну, пошутила я… Он подвез меня к дому и высадил.
– Ты же сказала, что два часа ждала на остановке маршрутку!
– Что ты все пытаешься поймать меня на слове! – Терехова орала на меня, срываясь на визг. – Он привез меня к своему дому. Понимаешь? Своему! А потом сказал, что забыл о том, что его жена дома. Извинился и пошел спать. А я поковыляла к остановке и мерзла там. Мерзла! А ты в это время трахался в тепленькой постели!
– Это, Терехова, тебя Бог наказал за мой разбитый фейс!
– Дурак ты, Сема, и не лечишься! Правильно твоя Галка сделала, что бросила тебя! Я бы это сделала еще раньше!
– Ну так кто ж тебе мешает?
Светка фыркнула, резко отодвинула кофе, расплескав его по журнальному столику, кошкой спрыгнула с кресла и стала быстро и нервно одеваться. Уже открыв входную дверь, она, видимо, о чем-то вспомнила, захлопнула дверь и подошла к настенному зеркалу, освещенному с обеих сторон двумя бра. Порывшись в сумочке, она вынула губную помаду и размашистым почерком написала на зеркале: «Сема – мудак!» От удовольствия Терехова цокнула языком. В этот момент в дверь позвонили двумя короткими звонками.
Светка, хмыкнув, жадно приникла к дверному глазку:
– Щас глянем, какая новая блядь к тебе пожал… Ой! Галина!
– А ну-ка! – я грубо отодвинул плечом Светку. – Та-а-ак, прикол продолжается. Калныньш, ты опять здесь! Ты же покойник!.. Терехова, а ну-ка посмотри на этот аттракцион под названием «Мертвецы любят чужих жен». Заиметь рога от покойника – это уж слишком!
Светка вновь припала к глазку: – Ах, ты, Валерочка, мерзавец! Променял меня на какую-то…
– Ага, Калныньша, значит, Валерой зовут!..
– Как она его целует, боже! А он-то, он-то ее!.. Нет, я больше так не могу! – Светка не выдержала и резко распахнула дверь – на лестничной площадке никого не было. Я давился от смеха, глядя на обалдевшую от увиденного, точнее, от отсутствия увиденного в глазке прелюбодейства, Светку.
– Терехова, хочешь фокус-покус?.. Глянь в глазок с обратной стороны.
Мы вышли на лестницу, и Светка посмотрела в глазок с его наружной стороны.
– Ну что?
Терехова, оторвавшись от глазка, глядела на меня безнадежно ошалевшими глазами.
– Теперь они обнимаются в твоем доме.
– Прикольно, правда?
В глазах Тереховой отразился неподдельный ужас. Она пятилась от меня, пятилась, пока не оступилась на ступеньке.
– Да пошел ты, сволочь! Не можешь по-человечески расстаться!
Светкин рыдающий крик еще минуты три слышался снизу, потом смолк. Я глянул в глазок, увидел в его перекрестии нашу простоватую, как вся сегодняшняя жизнь, прихожую. Галка с Валерой-Калныньшем бесследно растаяли. Кино да и только!
*5*
Я прождал целый день. Видеоприкол не повторялся. Выкрутив глазок, попытался разобрать его – куда там! Я задумался: чем же мог быть этот симбиоз театрального бинокля с оптическим прицелом?.. Мини-видеокамерой?.. Но зачем Галке понадобилось так жестоко прикалываться надо мной? И к тому же, если это видеокамера, то в ней где-то должна вставляться кассета, а я не нашел ни одного зазора, ни одной щелочки, ни одного проводка, по которому мог бы передаваться видеосигнал. И, наконец, почему этот чертов глазок показывает мою голую жену лишь тогда, когда ему заблагорассудится?!
Дверь была открыта. Я вышел на лестничную площадку, надеясь здесь найти следы разгадки и продолжая в задумчивости вертеть в руках глазок, когда внезапно передо мной выросла полная женщина с пачкой телеграмм. В шаге от меня она вытащила одну телеграмму и уже протянула было ее мне, когда вдруг дважды коротко зазвенел звонок в моей двери.
– Ой, что это! – вскрикнула женщина.
– Дистанционное управление дверным звонком. Также самопроизвольно срабатывает при приближении почтальонов, трубочистов и пожарных.
– А я не почтальон, – отчего-то обиделась женщина. – Меня попросили подменить Нину Васильевну. Вот, распишитесь.
Я пробежался взглядом по наклеенным строчкам: «Приеду как только так сразу Будь осторожен Галина». Не поняв ни одного слова, тем более предупреждения о какой-то опасности, я скомкал телеграмму и сунул в карман брюк. И только после этого посмотрел в глазок, нацелив его на лестницу: кроме широкой спины спускавшейся почтальонши, в нем ничего не было.
Лишь около десяти вечера в дверь опять позвонили двумя характерным короткими звонками. Я сразу же оживился, предвкушая очередной сюжет с отдающейся на моих глазах чужому мужику Галке. Единственное, что огорчало, так это убогий интерьер лестничной площадки, в котором изменяла мне жена… Нет, поначалу меня, конечно, забавляли двое голых людей за дверью. Настоящий сюр! Но потом сюрреализм приелся, захотелось обычной классики. Например, муж возвращается из командировки, звонит в дверь, ему долго не открывают. Он думает: «Какого черта!» – и глядит в глазок. И видит в нем такое!.. Нет, если он будет глядеть снаружи в обыкновенный глазок, он там ни хрена не увидит. Но мой-то глазок не простой! Он сюрный!
Я вышел на лестницу, где по-прежнему не горела лампочка, полюбовался двумя дымчатыми силуэтами, будто двумя джиннами, выпущенными из глазка и теперь плавно извивавшимися на ступеньках в ритуальном танце под названием любовь.
Наблюдая за игрой света, еще раз поймал себя на мысли о том, что попал в зависимость от дверного глазка: мне уже не терпелось узнать, какие новые сексуальные развлекушечки приготовила мне эта видеозараза, и я полюбопытствовал. Лучше бы я этого не делал! Мой взгляд уперся в крепкий, хорошо выстриженный затылок лже-Калныньша, зажатого между нежных голых Галкиных коленок.
На самом деле я понятия не имел, как выглядит затылок этого придурка, и уже плохо помнил коленки жены. Но отчего-то был абсолютно уверен, что затылок и коленки принадлежат именно им. И тут впервые я жутко приревновал свою Галку – приревновал к этому лже-Калныньшу. Какого черта она села к нему на закорки задом наперед! То есть наоборот: передом наперед. Тьфу! Мое воображение мгновенно дорисовало то, что закрывал затылок моего соперника: оральные ласки, которыми лже-Калныньш ублажал мою неверную. Вот сволочь!
В сердцах я что есть силы врезал по глазку. В нем что-то щелкнуло, зашипело, потом смолкло. В ту же секунду страстная парочка исчезла из прихожей. «Все, кино накрылось и, видно, навсегда», – решил я.
Закурив, сел на ступеньки, чтобы обдумать случившееся: «Жил же раньше без этой видеонапасти…» Выдыхнул струйку дыма – она неожиданно пересеклась с дымчатым потоком света, вырвавшимся из дверного глазка. На ступенях вновь заскользили две расплывчатые фигуры. Ага, дверная эротика продолжалась! Да еще и с интервалом всего в 4-5 минут, не больше!
Мне не хотелось уходить домой. Я попытался было выяснить, что Галка отчебучила в новой эротической серии, но меня отвлек шум ожившего лифта. Лифт поднялся и замер на нашем этаже. Освещенная светом кабины, вышла Танька. Как всегда, на ней был классный прикид, на голове надеты лопухи наушников, из которых доносились ритмичные звуки рок-н-ролла. Я окликнул ее, но Танька не услышала. И только когда открыла дверь, оглянулась.
– А, Сэм, привет! Чего в потемках сидите? Жена не пускает?
– Она еще не приехала.
– А-а, так вы, значит, до сих пор сами… Я тоже. Папик в командировку укатил. Два дня могу делать что захочу.
– Выходи пить вино, – неожиданно для самого себя предложил я. – У меня остался кокур, который тебе понравился. Будем пить и смотреть эротику.
– Какую эротику? – не поняла Танька.
– Выходи и увидишь.
– Ну хорошо. Сейчас только переоденусь. Поправочная дискотека была – я взмокла как лошадь.
Танька захлопнула за собой дверь. Я сходил домой за бутылкой недопитого кокура, двумя бокалами, разрезанным на дольки яблоком и свечой. Тани все не было, из-за ее двери доносился все тот же хлесткий рок-н-ролл. Чтобы скоротать время, я выпил немного вина. Татьяна заставляла себя ждать.
Я уже собрался ей позвонить, но невольно отнял руку от звонка, услышав, как кто-то, проигнорировав лифт, поднимается по лестнице. Задул свечу и затаился, ожидая, когда стихнут шаги.
Но шаги становились все громче. Наконец, на лестничную площадку поднялся человек. В полумраке было видно, что это мужчина довольно высокого роста. В руке у него был не то чемоданчик, не то портфель, а на голове надет странный головной убор с торчащей из него параллельно полу штуковиной, напоминающей собой не то рог, не то узкую звериную мордочку. Вдруг из штуковины ударил сноп света и выхватил из темноты номерную табличку на двери Чиглинцевых.
Незнакомец, мягко щелкнув замками чемоданчика, вынул из него какой-то продолговатый предмет. Боясь шелохнуться, я попытался разглядеть этот предмет, и мне стало не по себе: это был пистолет.
Тем временем мужчина направил свет фонарика (я догадался, что у него, как у шахтера, в шапке был установлен фонарик) на дверной глазок Чиглинцевых и протянул руку к кнопке звонка. Поняв, что сейчас должно произойти, я растерялся, не зная, что делать. Мне было страшно и одновременно жаль Таньку.
Незнакомец позвонил и приставил дуло пистолета к глазку. Среди свербящих ритмов рок-н-ролла (я узнал: играла «Нирвана») я с трудом уловил Танин голос: «Сэм, я только что из душа. Подожди, накину что-нибудь».
Я взялся за горлышко бутылки и осторожно привстал со ступеней… И в этот момент двумя короткими-прекороткими звонками взорвался звонок в моей квартире, каким-то особенно ярким светом вспыхнул дверной глазок, яростно излучая знакомый эротический дым.
Было заметно, как вздрогнул незнакомец. Он мгновенно убрал руку с пистолетом за пазуху, потом медленно приблизился к моей двери. Мужчина нагнулся и заглянул в глазок.
– Ух ты, как он ее дрючит в натуре! – присвистывая, зашептал незнакомец. – Только на х… в коридоре?.. Вот лохи, неужто в натуре кровати мало?!.. Ща я тебе покажу, как бабу драть надо!
Мужик стал ломиться в дверь. Я напрягся, еще крепче стиснув горлышко бутылки, но пока бояться было нечего: дверь стойко выносила удары плечом возбудившегося не на шутку незнакомца. За поднявшимся грохотом я не заметил, как умолк приглушенный голос «Нирваны», – Таньку, видимо, встревожил грозный шум на лестнице.
Заглянув снова в глазок, мужик завыл:
– Суки, развести меня хотите! Я же девять месяцев бабу не имел!!
Он отступил на три шага, в темноте отдавив мне ногу, и опять кинулся на штурм. На этот раз дверь отозвалась на удар надрывным гулом, что-то в ней громко треснуло. Еще громче вдруг прозвучал женский крик:
– Стоять, Щур!! Брось оружие!
– Галка!
В полумраке около спуска с лестничной площадки я разглядел знакомый женский силуэт. Внезапно темный овал лица женщины вспыхнул, освещенный светом фонарика. В ту же секунду прозвучал выстрел, мелькнула тень, затем какой-то предмет с металлическим грохотом упал на бетонный пол.
– Ах ты, гад! – я кинулся навстречу Щуру, споткнулся и, падая, врезался головой в его живот. Щур отлетел назад, шмякнувшись о дверь, но быстро спохватился и, поймав меня за горло, начал душить. В глазах у меня, и без того едва различающих контуры предметов в лестничном полумраке, все помутнело, поплыло… Последнее, что я запомнил в тот момент, это были Галкины слова: «Семка, пригнись!!» Тут же – резкий взмах крыла какой-то большой черной птицы и страшный грохот над моей головой…
*6*
Галка вдохновенно рассказывала, как проходила операция по задержанию особо опасного преступника. Операцию назвали «Дверной глазок».
Мы сидели на кухне и пили свежезаваренный прямо в чашках чай. Точнее, пила одна Галка, делая паузы в своем по-женски эмоциональном рассказе. Я же, не переставая, беспокойно водил ложечкой по дну чашки, не давая осесть чаинкам, отчего они разлетались в разные стороны и кружились, как мои мысли, неспособные успокоиться и мужественно принять удар судьбы. В самом деле, как еще можно отнестись к признанию Галки, сообщившей мне, что вот уже полгода она работает в спецподразделении УМВД нашего города?
Это признание Галка просто вынуждена была сделать после того, как на моих глазах нокаутировала Щура. Теперь я понимал, откуда у жены взялись синяки и килограммы сброшенного веса: всю свою сексуальную энергию она сублимировала в энергию спортсмена и воина, выпуская пар из клапанов сначала на тренировках, а под конец на таких вот поединках с преступниками.
– …На след Щура мы вышли сразу после первого убийства, но, к сожалению, не смогли предотвратить вторую смерть, – Галка достала из пачки красного «Отамана» сигарету, я щелкнул зажигалкой и, не глядя в глаза жены, поднес ей зыбкий язычок огня.– Попытку ограбления (уже, значит, третьего по счету), которая сопровождалась покушением на жизнь одного из наших сотрудников, я вообще считаю нелепой случайностью. Слава Богу, рана у него оказалась неопасной и послезавтра его выпишут… Кажется, звонят. Если не ошибаюсь, это сигнал нашей видеоприманки. Сема, пойди посмотри.
В дверь действительно позвонили, причем знакомым мне двойным звонком.
– Да, это он, твой звонок, – невесело согласился я, продолжая тупо гонять чаинки.– Твоя операция до сих пор продолжается.
– Ну что ты киснешь? – ободряюще улыбнулась мне Галка. – Все ведь позади. Кстати, как тебе понравились мои сокровища, которые возникали в глазке?
– Твои сокровища были весьма! Этого никто не сможет оспорить! – я криво улыбнулся и попытался, не отводя взгляда, посмотреть в Галкины глаза.– А ты сама-то не хочешь посмотреть… на свои сокровища? Как бы со стороны?! – не в силах больше совладать с собой, кричал я на жену.
– Да ладно, нашел из-за чего психовать. Из-за какой-то безобидной фантазии, – приглушенный Галкин голос доносился из прихожей. Вдруг она как заорет: «Боже, что это?!»
Она вбежала в кухню, запустив руки в короткие свои волосы, будто надеялась найти там спасение хотя бы для своих грешных пальцев, ласкавших этого урода лже-Калныньша, прости меня, Господи. Галка глядела на меня вытаращенными глазами, и это меня рассмешило.
– Как «что это»? Ты же сама минуту назад рассказывала: операция «Дверной глазок», Щур, видеоприманка, сокровища и т.д.
– Но я совсем про другую видеозапись говорила! Там шикарная прихожая была снята, с иконами в дорогих позолоченных рамах, с модными платиновыми бра… Приманка для Щура, понимаешь?!
– Чего ты кричишь на меня!.. Икон я там ни разу не видел, а вот на твои голые сиськи насмотрелся вдоволь. И на твоего еб…ря. Он даже по морде успел мне съездить!
– Кто, капитан Токарь?!
– А-а, так он еще и капитан, этот твой еб…рь!
– Боже, я все поняла: я принесла глазок не с той записью. Я же могла сорвать операцию!!
– Что-о-о!! Это все, что тебя беспокоит! – сжав кулаки, я как ненормальный орал на Галку. Она молча отступала в прихожую. – Моя жена изменяет мне напропалую, вдобавок снимается в порнушке с каким-то капитаном-еб…рем, в смысле Токарем…
– Семка, замолчи!
– …но ее беспокоит только то, что она, видите ли, могла сорвать операцию! Зато ей абсолютно наплевать, что ее муж в течение трех дней был свидетелем ее бессовестного траханья с ее собственным начальником!..
– Ты достал!
И тут меня бросило в холодный пот.
– А вдруг в тот момент, когда Щур собирался взломать нашу дверь, я посмотрел бы в глазок!..
Но всерьез испугаться я не успел. Галка лихо крутанулась на правой ноге и – у меня в мозгу будто кто-то шепнул: «Пригнись!» – ее левая нога в черной штанине джинсов Wrangler, будто крыло черной птицы, разрезала воздух над моей головой, и тут же раздался жуткий грохот (еще более сильный, чем тогда, когда на лестнице взяли Щура) и Галкин душераздирающий крик: ее нога, пробив полотно двери, застряло в нем…
…С Галкой мы помирились. Мне кажется, ей понравился вишневый брючный костюм, который я купил у кутюрье Рената Сайметдинова.
Итак, наш с Галкой перигей состоялся, таким образом подтвердив точку зрения юного гардеробщика из ночного клуба «Рено» на необходимость инсценирования событий, самых разных – романтических, прозаических, благочестивых, беспутных, нелепых, абсурдных, просто фан-тас-ти-чес-ких – любых, у которых есть хоть малейший шанс соединить двух людей, свести их к их же счастливой судьбе.
Галка рассталась со своим капитаном, написав заявление о переводе в другой отдел. Лже-Калныньш (ну не могу я называть его по-другому) стучал себя кулаком в грудь, божился, что не успокоится до тех пор, пока не найдет того гада, который записал на видео их с Галкой чистую любовь. Я порвал с Тереховой – просто, без лишних объяснений (к тому же Тереховой, по Галкиным словам, заинтересовался уголовный розыск, подозревая в криминальной связи со Щуром), но нет-нет да срывался, не выдерживал супружеской диеты и убегал на часок-другой в иное измерение – в Таньки Чиглинцевой шкаф без задней стенки…»
Дьяченко разомлел в хорошо натопленном офисе. К тому же сказывалась поднявшаяся у него температура. Валька не сразу заметил, как умолк рассказчик, как двое крепких парней внесли блестящую, вскрытую лаком дверь и прислонили ее к стене рядом со стулом, на котором сидел Красовицкий. Сема нагнулся и провел рукой по темно-фиолетовой полосе, сделанной не то из стекла, не то из пластика и расположенной поперек двери под табличкой с номером «18».
– Зачем нам дверной глазок, когда Галка умеет так ногами размахивать! Ну прямо боевая японская кошка! – едва ли не патетическим тоном воскликнул Сема, потом, повернувшись в сторону до сих пор молчавшей Вики, совсем просто спросил:
– Ну как, сойдет?
– Ты знаешь, ничего. В нескольких местах звучит не совсем убедительно. Но ты еще раз поработай с интонацией и, думаю, все будет о’кей.
– Тогда я пошел. Пока, Вика. Пусть дверь доставят по тому адресу, который я тебе написал.
Глядя в спину уходящего Красовицкого, Дьяченко вдруг забормотал, залепетал тихо и бессвязно:
– Новый вид рекламы – рекламные наклейки на дверные глазки… Нет, лучше на замочные скважины: «Наши двери без глазков. Полная безопасность и надежность – здесь живет драчливая жена!»
У Вики взлетела правая бровь, девушка впервые с интересом посмотрела на Вальку:
– А вы что, тоже к КВНу готовитесь?
– Не-е-ет, – недоуменно протянул Валька. – А кто готовится?
– Ну, например, Семка Красовицкий.
– Да?! – только и смог сказать Дьяченко. В другой раз его реакция на подобную новость наверняка была бы более бурной: ведь он поверил во всю эту кэвээновскую галиматью. Но сейчас его сознание, находящееся в плену поднявшейся температуры, было вялым и лишенным малейшего чувства юмора. Он напрочь забыл, ради чего заглянул в эту фирму. Дьяченко лишь попросил:
– От вас можно позвонить? Спасибо, – Валька медленно, будто вспоминая, стал нажимать кнопки телефона. – Алло… Простите, это кто?.. Это квартира Чиглинцевых?.. А-а, Анатолий Михалыч! Здравствуйте, это я, Валентин. Не узнал вас, будете еще богаче! А Таня дома?.. Да-да, позовите… Танюха, привет! Выручай, я совсем расклеился. Привези что-нибудь от температуры. Да папик скажет, какие лекарства лучше. Привезешь?.. Ну тогда я поехал домой. До встречи!
И Валька Дьяченко, попрощавшись с красивой Викой, поехал домой.
Ноябрь 1999 г. – 9 января 2000 г.