Где бы ни начиналась эта история – в Петровском пассаже, ГУМе, в современном купеческом пристанище где-нибудь на Тверской, Пушкинской, Малой Бронной – короче говоря, всюду, где можно ощутимо раскошелиться на роскошные импортные часы и таким образом заморить привередливого червячка своего тщеславия, – эта история началась бы с одного и того же – с описания простенького, если не сказать больше, внешнего вида молоденькой девушки (привечают по-прежнему по одежке), неизъяснимо как забредшей в N-ую секцию или вышеупомянутый магазин. Однако толком разглядеть девушку никак не удавалось: не позволяли сосредоточиться на ее совсем юном облике ее домашнего покроя тапочки и непроглядной, таежной синевы взгляд, с жадностью устремленный на красиво ломящуюся витрину. Если бы не знать, что здесь продают баснословные в цене ювелирные изделия, престижные часы, зажигалки и прочие важные безделушки, можно было бы решить, что девушка сильно голодна и неотрывно любуется какой-нибудь плюшкой или рогаликом… На самом деле странная молодая особа наблюдала завороженно за тем, как столь же молодой человек, одетый весьма прилично и двубортно, вначале выбирал, а затем расплачивался – боже, какими только деньгами! – за ослепительно золотые часы.
– Прос.. это у ва.. насто… «Картье»? – заикаясь, спросила чудачка в домашних тапочках у респектабельного «нового», когда тот, отойдя от прилавка, продолжал с любовью разглядывать бесценную покупку. При этом, несмотря на волнение и домашние тапочки, девушка произнесла название часов правильно и… с каким-то затаенным шиком. Молодой человек нехотя оторвал взгляд от часов, обратил его на нежданную собеседницу, не удержавшись, содрогнулся, ознакомившись с ее внешним видом, точнее, с тем, что зовется верхней одеждой, но, усмотрев вдруг призывный девичий сосок, проглядывавший сквозь жутковатую ткань, снизошел-таки до разговора.
– Действительно, это «Картье» – часы для прогулок в День моей Независимости… Но, если не секрет, откуда вы можете знать эту марку парижских часов?
– В журнале одном видала… О, это моя страсть – Cartier, Tissot, Nina Ricci, Corum!..
– Ого, да вы я вижу…
В каком-то неизъяснимом порыве девушка схватила молодого человека за руку, синева будто колыхалась в ее горящих глазах.
– Ради Бога, если у вас дома несколько таких великолепных часов, а может даже – их целая коллекция, позвольте мне взглянуть на них хоть одним глазком!.. А потом я сразу уйду… Да, я уйду…
В ответ, слегка опешив, молодой человек хотел сказать ей, что еще не встречал таких простодушных нахалок, но, вновь зацепившись взглядом за стойкий сосок, галантно пригласил в свой лимузин.
– Ух ты, какая тачка! – восхитилась автомобилем девчонка, без стеснения развалившись на заднем сиденье; ее не поддающееся определению одеяние нечаянно задралось, и ножки парой розовых зверьков показались наружу. Поглядывая на чудачку в зеркало, не без гордости молодой человек сообщил ей, что ей ужасно повезло, поскольку он везет ее в «Кадиллаке СТС», победившем в рейтингах сразу трех «автомобильных» штатовских журналов… Видно было, что юноша возбужден, он вел победительницу трех рейтингов, должно быть послушную в управлении, нервно и даже рывками, в одном месте он уж слишком резко притормозил, и девушка наконец не выдержала:
– Ой, не знаю, как вас зовут – не могли бы вы потише?..
– Ничего, здесь для каждого пассажира предусмотрены эффективные подушки безопасности, – зачем-то, будто читая рекламу, поведал ей молодой человек. Но затем выяснилось, что его зовут Артуром, а у нее он имя не спрашивает, так как намерен называть ее Золушкой. Она не обиделась?.. Нет?.. Вот и чудненько.
Артуров дом оказался в традиционно престижном районе, где-нибудь на Кутузовском, с длинным перечнем знаменитых соседей и навязчивым набором их следов проживания. Напоследок еще раз проникшись восторженным взглядом к оранжевому «Кадиллаку», Золушка, пританцовывая, последовала за степенным Артуром в прохладное нутро подъезда. Долговязая дверь на шестом этаже намекала на высокие потолки, но Золушка ничего не замечала вокруг: ни монументальных лестничных ступеней, ни подстать им перил, ни того, что Артуру пришлось некоторое время повозиться, прежде чем он отпер замок, – казалось, девушка жила одним лишь предвкушением скорого созерцания великолепных часов.
Прошли по огромадной прихожей, испещренной, как палуба на теплоходе каютами, дверьми множества комнат, и, не заходя ни в одну из них, очутились сразу в спальне – о том говорили мебель и спокойные тона стен.
– А как же… часы? – забеспокоилась девушка, украдкой нащупав в складках своей одежды небольшую металлическую вещицу.
– Все в порядке, – не сдержавшись, Артур широко улыбнулся, приветливая улыбка необыкновенно шла его молодому лицу, и Золушка незаметно успокоилась. Артур рукой обвел комнату, совершенно естественно перейдя с Золушкой на ты:
– Познакомься сначала с супермодной мебелью итальянской фирмы Cassina. Какой лаконичный, непритязательный стиль, а?.. Ты разве не находишь?.. Погляди, это всего лишь крашеная сталь, а боковую ширмочку можно катать – она на колесиках. Так просто и так дорого – потому что престижно… Я вижу, ты меня совсем не слушаешь. Ну хорошо, сейчас ты наконец-то увидишь коллекцию лучших европейских часов, а я отлучусь минут на пятнадцать на кухню, приготовлю нам что-нибудь перекусить.
Из туалетной тумбочки, примкнутой одной стороной к подвижной ширме и тоже на колесиках, Артур вынул плоский продолговатый футляр, обитый серым бархатом. «Интересно, цвет футляра Артур подбирал по цвету стальной мебели или наоборот?» – подумала Золушка, а спросила совсем о другом:
– Отчего ты держишь часы прямо в спальне?
– Истинные коллекционеры любуются предметом своей страсти даже посреди ночи! – изрек торжественным тоном Артур, но в тот же миг отчего-то смутился и мягко закрыл за собой дверь. Золушка осталась наедине с желанной коллекцией. Даже не притронувшись к закрытому футляру, она медленно двинулась по комнате, рассеянно знакомясь с ее несколько экстравагантным убранством: постучала пальчиками по стальному изголовью простой и некрасивой двуспальной кровати, недоуменно пожала плечами, глянула мельком в овальное зеркало, подвешенное к ширме, подошла к черному музыкальному ящику… Тут ее внимание привлекла картина, точнее, хорошая репродукция, висящая в совершенно неудачном месте на стене: юноша, одетый в подлинно небесного цвета шаровары, с красивыми и очень грустными глазами, замер, обремененный тайной думой, где-то, на неведомом просторе, над юношей нависло и давило ему на плечи терракотовое, кирпичное небо… Казалось, юноше так же тесно и скучно в придуманном для него мире, как и напросившейся в гости девушке – но уже в мире реальном.
– Врубе… – хотела выдохнуть девушка, но едва не успела, осеклась. (При этом она опять отыскала в складках одежды металлическую вещицу.)
– Что ты сказала? – спросил оказавшийся вдруг за Золушкиной спиной Артур.
– Ой, как ты меня напугал… Ты так тихо вошел… Я говорю, вруби-ка музыку… Вон на том черном магнитофоне.
– Это не магнитофон, а файловый чейнджер, или по-простому – проигрыватель сразу ста компакт-дисков, – поправил Артур Золушку и поставил Пола Маккартни.
– Да, я вернулся, чтобы узнать, с чем ты будешь блины: с творожной начинкой, с яблоками, вареньем?..
– Ты сейчас печешь блины?!.. Вот это здорово!
– Ну да. А что тут особенного? У нас ребята все в обще… В общем, какую начинку ты будешь?
– А можно без начинки?
– Пожалуйста. Тогда я предложу тебе гурьевские блины с говяжьим бульоном. Как, пойдет?
Золушка согласно кивнула.
– Только вот еще что… – Артур впервые замялся. – Понимаешь, я к спиртному отношусь, как бы сказать…
– А я его на дух не переношу! – Золушка с восхищением смотрела на Артура.
– Ну тогда все. Пойду заварю еще чаю.
Артур собрался было выйти из комнаты, как вдруг, будто что-то вспомнив, обернулся.
– А ты так быстро познакомилась с коллекцией?.. Ну и что, понравилось?
– Очень… – потупив взгляд, нежно солгала Золушка.
Они могли бы провести обед в просторной столовой, но девушка призналась, что ей было бы уютней, если, конечно, Артур не против, пообедать прямо на кухне, тоже громадной, но благодаря пропитавшим ее запахам казавшейся гораздо живее и доброжелательнее, если такое можно сказать о людском жилище, нежели столовая. Оттого они теперь сидели на шикарной московской кухне, совершенно естественно не замечая ее шика и лоска, поскольку оба были увлечены аппетитным поеданием гурьевских блинов и еще более – милой беседой о том да о сем.
– А что это за чудная аппликация такая? – спросила как бы между прочим Золушка, показав на склеенные друг с другом несколько цветных картонок – висящие у окна, поначалу они показались ей самодельной подложкой для отрывного календаря. – Можно, я рассмотрю?
То, что увидела девушка ближе, оказалось не подложкой, хотя и было вещицей самодельной: на плотном белом четырехугольнике, размером с машинописный лист, в самом его центре Золушка обнаружила зеленую дверь с желтой ручкой и розовым дверным глазком, розовые же ступени вели к той двери. Над ней была надпись, сделанная простой шариковой ручкой: «Стихи для любимой». Оглянувшись на Артура, который как ни в чем не бывало уплетал собственные же блины и не обращал внимания на девушку, она быстро, без спроса, без стука распахнула зеленую дверь… А там — ничего…
– Ты разочарована? – не поднимая глаз от тарелки, спросил Артур.
– Да… Ты извини, что я не спросившись… Но так хотелось узнать, что ты желаешь своей любимой.
– У меня нет любимой девушки… Поэтому там – пусто. Вот когда встречу такую…
– А мне бы ты мог… посвятить стихи? – глядя на закрытую зеленую дверь и перебирая пальчиками по розовым ступенькам, внезапно спросила Золушка и еле слышно сама же ответила: – Как только полюблю тебя…
Артур молча убрал в мойку посуду и вытер со стола.
– Вообще-то, у этой штуки и у подобных ей есть специальное название – стихокартина. Не приходилось слышать?.. У меня есть еще две, законченные и посвященные друзьям. Хочешь взглянуть?
– С удовольствием. Только прежде я схожу в ванную, вымою руки, уж больно они жирные после блинов.
– Тогда я жду тебя в спальне.
Сначала Золушка зашла в туалет и, выудив из складок одежды, выбросила в унитаз газовый баллончик, который, сочла, ей вряд ли здесь пригодится. После она оказалась в ванной комнате и как доброй знакомой улыбнулась красно-оранжевой тумбочке с высоким зеркалом, чья неровная верхняя линия плавно повторяла изгиб птичьего крыла.
– Привет, «Чаечка», – поприветствовала Золушка итальянское зеркало и повесила на него свои трусики. Затем, пустив струю воды в ванную, перекинула в нее одну ногу, – как обычно делала перед тем, как заняться любовью…
В спальне ее дожидался Артур, в домашней пижаме и как будто уже родной. Прямо на стальной кровати он разложил свои удивительные хрупкие стихокартины: крошечный деревянный заборчик с листком объявления и бородой телефонных номеров, на котором на самом деле начертаны были стихи о дружбе или о любви – Золушка особенно не вчитывалась, но уже не по той причине, по которой пренебрегла коллекцией швейцарских часов, – и не то ветряная мельница, не то большая ромашка с лепестками-двустишиями… Артур продолжал увлеченно рассказывать:
– …А родоначальником этого оригинального направления в поэтическом искусстве был наш соотечественник, русский футурист, наконец, мой тезка – Василий Каменский, издававший свои футуристические стихи на обоях и…
– Постой, какой же он тебе тезка? – изумилась Золушка. Артур вдруг заметно побледнел и смутился.
– Вася – это его псевдоним, а так его, кажется, звали Артуром, – с трудом промямлил юноша. Девушка, взглянув на него, лукаво улыбнулась и придвинулась ближе.
– Эх ты, Вася мой, Вася, – молвила Золушка и, долгожданно прильнув к своему принцу, щедро поцеловала его в губы.
Поутру она ушла. Но перед тем как проститься, пригласила его к себе в гости, назвала адрес, единственное, о чем попросила, так это о том, чтоб был проще. Встреча назначена была на вечер, но юноша решил побриться сейчас же, не откладывая в долгий ящик. В ванной комнате он нашел ее трусики, висящие фривольно на крыле зеркала. Он взял их в руки, смутное беспокойство охватило его: фасон был изящнейшим, ткань нежная-нежная и маленький лейбл на резинке: «Triumph». «Вот тебе и Золушка! – пронеслось в голове юноши. – Все, парень, ты – проиграл. Она вовсе не из тех, за кого себя выдавала». Однако и он, по правде сказать, был не из тех, за кого себя выдавал…
В ожидании гостя девушка заметно волновалась, сновала тревожно по комнатам, мерила, ушивала новое платье, которое и так великолепно сидело на ее ладной фигурке. Отец с матушкой старательно делали вид, что смотрят телевизор, а сами, притаившись, как за изгородью, в плетеных креслах, украдкой наблюдали за дочерью и обменивались многозначительными взглядами.
– Ну что, дочур, – первой не выдержала матушка, – как вчера, польстился кто-нибудь на твои домашние тапочки?
– Стоит ли спрашивать, если она не ночевала дома, – хмуро заметил отец. – Не одобряю я это – ведь два гардероба стоят с тряпками, а она наденет на себя что попало…
– Отец, ну что ты, как будто не знаешь – у дочери игра такая, – заступилась за дочь матушка. – Как еще вашего брата познать, не будучи обманутой? Только при помощи нашего же, женского обмана… Кто сегодня будет, дочур?
– Хороший парень, ма: водит «Кадиллак», правда, еще не совсем уверенно, зато прекрасно жарит блины, а главное, пишет… Но об этом потом.
Девушка продолжала возиться с платьем, когда в дверь позвонили. Она тут же нервно откусила нитку, заметалась, заахала.
– Ма, это он. Я пойду переоденусь, а вы встретьте его, только, прошу вас, не наезжайте на него, будьте проще.
– А как хоть зовут его? – поинтересовался отец.
– Артуром, – донеслось уже из-за закрытой двери комнаты дочери.
Дородную дверь, достойную соперницу Артуровой двери, юноше открыл мужчина лет пятидесяти, представительный даже в домашних брюках и сорочке, и весьма сдержанным, если не сказать настороженным, взглядом оценил его внешний вид, чем, как ни странно, успокоил юношу, всю дорогу сомневавшегося, выполнил ли он просьбу девушки – выглядеть как можно проще.
– Ну-с, молодой человек, не Артур ли вы часом? – вместо приветствия выдал мужчина, по всей видимости, ее отец, из-за его плеча выглядывало ошеломленное видом гостя женское лицо – лицо матери.
– Да-а… – неуверенно подтвердил свое имя юноша и после минутной заминки был впущен. Его повели через потрясающих размеров прихожую, чье превосходство над Артуровой было очевидным, как бывает очевидным превосходство палубы океанского лайнера над палубой, что на самом большом, но все же речном теплоходе. Затем его пригласили в столь же просторную гостиную, обставленную очень привлекательными, кокетливыми шкафчиками, ломберными столиками, диванчиками, инкрустированными горками, наполненными породистым европейским фарфором… «Мебель от фирмы Grange, французская, искуснейшая стилизация под ХVIII век, – определил про себя юноша, удобно усаживаясь в плетеное кресло. – И это оттуда же… Да-а, роковыми оказались ее трусики». Но тут его взгляд упал на картину, нет, конечно же, копию, висящую, пожалуй, не в самом удачном для нее месте. Тотчас юноша признал ее.
– «Врубе…» – взволнованно вспомнил он недосказ девушки.
– Вы что-то сказали? – оторвавшись от телевизора, осведомился ее отец.
– Врун я, врун, говорю… Не Артуром меня зовут…
– Да что это вы, право, такое говорите?!.. – вспыхнули оба родителя. Да он еще ничего и не сказал… И тогда юноша вдруг признался – и признание его было сродни душевному прорыву, – что он правда не Артур, а его бедный приятель, Вася, чья дежурная койка пылится сейчас в студенческом общежитии, напросившийся к другу на время его бессрочной загранпоездки пожить и заодно присмотреть за родовою квартирой, что он не более месяца пытается с переменным успехом водить хозяйский «Кадиллак» и без спроса скупает самую модную мебель и дорогие часы, пополняя ими придуманную им же коллекцию, что делает он все это только лишь из благородных – в чем он был уверен до сегодняшнего дня – стремлений приобщиться к высокому образу жизни богатых, что из всего вышесказанного следует, что он самым бессовестным образом водил за нос их дочь в течение дня и одной бурной ночи, что нет ему за это прощения, однако, несмотря на его грехи, он просит не выставлять его сейчас же за дверь, а позвать хоть на пару минут его Золушку, потому как он принес одну вещь…
– Золушку?!.. Отец, ну ты посмотри на этого проходимца, – он обозвал нашу Изабель Золушкой! – от негодования матушка шумно всплеснула руками. – Да как вы смеете?!..
Да, как он, в самом деле, смел, как он мог взахлеб заучивать марки автомобилей, часов, разного барахла, мебели… и распознать их дочь по фирменным трусикам, а не по тому вещему недосказу, сорвавшемуся невзначай с губ девушки, в котором скрывалось имя творца, знаменитого живописца, которое он, к стыду своему – стыду художника, каким он себя считал, – вспомнил лишь только сейчас. В ту минуту ему стало так же тоскливо и одиноко, как Врубелевскому «Демону», согбившемуся напротив под терракотовым небом…
Спустя четверть часа в комнату дочери, чей туалет уже близился к концу, проникла возбужденная матушка и с вполне понятным негодованием обрушилась на нового дочериного дружка:
– Ты представляешь, Изабель, он называет тебя Золушкой, а сам, негодник, оказался самозванцем, каким-то Васей – в застиранных джинсах и нищей фамилией… Он настоящий плут, он водил тебя за нос, а «Кадиллак» он водит без спроса… К тому же он сумасшедший: шепчет, что вспомнил, кто написал нашего «Демона», что висит в гостиной, а в том «Демоне» – ты слышишь меня, Изабель,– он видит себя… Отчего ты молчишь, Изабель?..
– Так он все-таки тезка… А я не поверила…
Изабель нежно взяла мать под руку, – девушка была необыкновенно красива в черном полупрозрачном платье из креп-жоржета и шелка и напоминала Золушку, собравшуюся править балом.
– Пойдем, ма, я познакомлю тебя с моим новым другом. Его зовут Вася, он тезка одного знаменитого оригинала, поэта Каменского, издававшего свои стихи на обычных обоях… Вася тоже пишет стихи, и вообще он хороший парень, но в одном он не прав: тот демон, который «висит» у нас в гостиной – вовсе не он, Вася, а я – Изабель, ваша дочь… Мне скучно в вашем мире, ма, вы все заставили красивой мебелью и живете по одним швейцарским часам… Ведь отсюда все мои переодевания, домашние тапочки, ребяческие, глупые розыгрыши – лишь бы развлечься, хоть как-нибудь разогнать скуку… И неизвестно, как долго продолжался бы мой маскарад, не помани меня Вася своей Зеленой дверью…
– Я привез тебе ту Зеленую дверь, в которую ты входила без стука. Но мне не хватает тебя рядом, чтобы написать «Стихи для любимой»…
– Я поеду с тобой…
– Но я сегодня не на «Кадиллаке»…
– Ничего, я сама повезу тебя… на метро.
Они, забыв про все и даже про демона: не про Врубелевского, грустившего под придуманным сумрачным небом, а про своего, которому тесно в излишне меблированном мире людей, – беззаботно расхохотались. Он был в застиранных, но своих джинсах, а она в восхитительном вечернем платье и домашних тапочках на босу ногу.
Июль-август 1995 г.
Из сборника «Комната на Петрозаводской. Год 95-й»