Свадьбу, скоротечную, а незатейливую, как первая любовь, играли во второй половине мая. Расписываться поехали в город, после их маленького удобного поселка показавшийся им грохочущей бурлящей столицей, в которой, по правде говоря, они по-настоящему никогда и не были. В этот день отмечался День пограничника и молодые пожелали дождаться салюта, добровольно решив отодвинуть черно-белый час новобрачной ночи. Но салют оказался невесть каким, однако Соня с Юрой и такому были рады – им хотелось думать, что салют этот был устроен и в их честь. Единственное, что их неприятно поразило в салюте, так это то, что некоторые ядра, из которых в небе с шумом вылупливаются разноцветные хвостатые звездочки, падали им под ноги, как неразорвавшиеся бомбы, совершенно целехонькие, утаившие в себе светящуюся радость, и даже нескольких человек зашибли, угодив им в голову.

Соня с Юрой и вся их свадебная свита вернулись в поселок глубокой ночью, их привезли к единственному в их местечке высотному, девятиэтажному дому, с еще пахнущим пластиком лифтом и чудом из чудес – мусоропроводом. Молодожены спешно приняли душ и, начав ласкать друг друга еще не доходя до постели, приворожили тишину ночи горячим шепотом и будто предобморочным бредом. В изголовье обживаемого, впервые разметанного супружеского ложа мерно, сухо чеканил секунды будильник. Ведь они счастливы, на кой черт им тогда часы наблюдать, часто дыша после того, как извергнул страсть в нежную, до конца еще не распустившуюся плоть жены, недовольно сопел Юра. Но откуда ей знать, кто из родственников-гостей подсунул им этот нелепый подарок, – ведь часы даже без завода, с одною, будто костылем, стрелкой и с одним единственным часом на весь циферблат. Ну ладно, не злись, все что Бог ни дает – все к лучшему, примиряюще ластилась Соня к мужу, давай лучше встанем пораньше, сейчас она только стрелку подведет к семи часам – другой метки все равно нет на этом будильнике – проснемся и сейчас же займемся любовью. Нет, она поставит будильник на полчасика ближе к любви. Но зачем же ждать нескорого звонка, а вдруг он не сбудется, когда можно прямо сейчас, когда все в нем стремится к ней, рвется в нее, вместе с ней…

Вконец истомившись от мужниных ласк, Соня счастливо уснула на Юрином плече. Ей снился город, дневной салют, одно скупое ядро, не пожелав выпустить из себя разноцветную стайку огней, упало подле Сони и подкатилось к ее ногам. Вдруг Соня, все так же во сне, заметила, как из ядра, угрожающе шипя, вырывается тонкая струйка дыма. «Бомба, – ужаснулась Соня. – Сейчас взорвется. Но где же Юра?» Тотчас Соня распахнула глаза, ресницы тревожно скользнули по плечу мужа. Над ухом, вторя стуку ее сердца, гулко тикал будильник.

– Бомба! – вскрикнула Соня и рванулась к светильнику, будильник слетел с туалетного столика и закатился под кровать. Нагая, Соня распласталась на холодном полу, шаря вслепую руками. Наконец она его нащупала и выдернула на свет: стрелка почти вплотную придвинулась к семи, до полного счастья не доставало доли миллиметра – в этот момент Соня готова была мерить время в чем угодно: в миллиметрах, вольтах, граммах – но лишь бы не в скоротечных секундах. В бессознательном порыве, опекаемая инстинктом самосохранения и еще больше – любовью к мужу, Соня крутанула стрелку на все 180 градусов – на шесть часов от взрыва. Еще миг сна, и Соне бы не приснилось уже ничего: неправильные часы раз и навсегда отмерили бы ей в пространстве вместо сажен – свои семь часов, хотя до настоящих, солнечных семи часов было добрых полночи. До самого рассвета Соня не сомкнула глаз, сторожа взглядом роковую стрелку, и та, словно повинуясь ее жажде жизни, не тронулась с места. Лишь с первыми лучами солнца Соня провалилась в глубокий омут сна.

Она очнулась, ощутив, как ее тело внезапно, самопроизвольно взметнулось – не от взрыва ли? – то Юра, подгоняемый свежим желанием, подхватил ее на руки и нежно слился с ней, еще пребывающей в объятиях цепкого сна. Пробудившись, на скорую руку накинув халат на млеющее после утренних ласк тело и прижав к нему скользкий ночной кошмар, Соня вылетела на лестничную площадку и швырнула в шахту мусоропровода злосчастный будильник. Безумная, что же она делает, ведь эта дрянь, будь она не ладна, разнесет весь дом! Соня ухнула на лифте на первый этаж и, оттолкнув дворника, задумчиво осуществлявшего забор мусора из мусоропровода, рыдая, углубилась в зловонную кучу. И десяти минут не прошло, как Соня уже держала в руках свою судьбу, вымазанную в чем попало, смердящую, смертоносную, икающую секундами, но с которой она не расстанется теперь никогда.

Семь лет минуло. Соня, тая в сердце тайну, как будильник – погибель, приноровилась к марширующей вечно судьбе: два раза на день не забывала повернуть время вспять – вращала стрелку на шесть часов от взрыва. Ох и нелегко ей доставалась эта игра с собственной судьбой! То муж, накануне вечером, набив отменную горсть картонных гильз черным порохом и дробью, соберется назавтра на охоту, для этого поставив будильник поближе к семи, то сама она, чтобы поспеть на рынок и выбрать мяса получше, забудется и решит подняться пораньше, а то дети, которых сразу двое и с разницей в ничего, неразумные, шаловливые, потянутся пухлыми и в то же время шкодливыми ручонками к блестящему тикающему бобо, то вдруг сосед, голубоглазый и прыткий, – вот некстати вздумал за ней ухаживать – набьется отремонтировать и почти полезет в будильник ставить в нем вторую стрелку, – на кой черт нужна Соне вторая стрелка, когда она с одной едва успевает справляться, вспоминать про нее порой в самый последний момент.

Попривыкла Соня к мирно стрекочущей угрозе, подстроилась к ней, но нет-нет да так муторно иногда становится на душе, что Соня места себе не находит, но не сетует, не клянет судьбу свою, а… вспоминает тот незапамятный свадебный их салют – пусть и не в их честь он был, но они сочли его своим тогда и радовались ему, как дети. Да и правда, грех Соне печалиться – жизнь ее женская идет своим чередом: муж ее, Юра, на службе от должности к должности растет регулярно, есть у него и слабость своя, конечно, – охота, слава Богу, пока что на зайцев, и у нее, кажется, по-бабски все удалось, детей вон каких родила, растут родные ее грибочки, а у нее тем временем любовник проклевывается, нет, отошлет его Соня подальше, не дай Бог, увлечется всерьез им, позабудет про все, и про адский будильник не вспомнит…

Вот и четырнадцати лет как не бывало. Детей теперь не накормишь, нет, продуктов хватает, даже стали позволять себе деликатесы разные, ведь Юра четыре года как Юрий Владимирович – не иначе, начальник все-таки, вот и положено ему по отчеству, так что без хорошего коньяка и икры ни один праздник не обходится. А если Соня говорит, что теперь детей не накормишь, то это нужно понимать, что выросли они, вымахали, здоровые вон какие стали, налопаются, а потом дрыхнут, никакой будильник не поднимет. Да и зачем будильник, Соня и так всех поднимает, когда надо, Соня сама как будильник, а тот, злополучный, свадебный, она держит подальше от глаз…

Так что у Сони есть все, о чем только мечтать могла, оттого у нее сажа бела: утром детей на занятия поднимает, а вечером мужа-начальника на экстренное, что с каждым днем нормой становится, совещание провожает, чистый платок носовой в карман брюк вкладывает, чтоб было чем ему блудливое семя вытереть. Отказалась она тогда от связи порочной с голубоглазым соседом, набивавшимся все к ней в часовщики, ну да что теперь жалеть-вспоминать. Может, лучше ей мужа вновь к себе привязать. Приувяла она, конечно, не то что он, кобелек, Юрий Владимирович, ну да есть у нее одно старозаветное средство…

Хватила как-то Соня коньячку и по-молодому нырнула в постель к дрыхнувшему после служебного блядства своему Юрию Владимировичу, а тот, сволочь, всю свою ретивость, видать, на рабочем столе истратил или в кожаном кресле – откуда Соне знать, как у них там принято «совещаться»? – короче, спит безмятежно, не пробуждается. А этого не хочешь послушать? И не то озверевшая, не то вконец возбудившаяся Соня сует под ухо мужу памятный будильник, который ее стараниями он не наблюдал вот уже четырнадцать лет. Подставила к уху своего неродного мужчины бомбу, а у той времени – минут без пяти семь. И неизвестно, чем растревожимый, не то жениными донельзя горячими ласками, не то подспудно нарастающим в нем предчувствием скорой смерти, Юра проснулся и не только мигом откликнулся на зов лежащей рядом с ним женщины, его жены Сони. Но впервые за долгое время он был подчиненным, и так его трахала тогда эта женщина, как никогда никакая другая, – да и не мудрено, чем ближе стрелка к семи приближалась, тем слаще, слаще, слаще им было обоим кончать… Но успели тогда, до греха не довели, – ведь что может быть ужасней, непростительней добровольного ухода отсюда. А жизнь, пускай и грешная, – она святая…

Прошло еще три года, неполных. Соня перестала гладить мужу носовые платки, надоело, да и ни к чему они стали: как-то совсем незаметно приутих Юрий Владимирович и вернулся со всеми потрохами в лоно семьи. И к ее лону припадал – а Соне ни холодно ни горячо, будильник же куда-то запропастился, а может, просто муж жене навсегда опостылел. Хотя, по правде говоря, не имеет права Соня так поступать с ним, Юрой своим, ведь все, что нажито, все, что есть у них – дом, достаток, образование, которое светит детям, – все его рук дело, а она – «не люблю», да как она, черт возьми, смеет, неблагодарная баба… Нет, не баба она вовсе, девчонкой себя Соня ощущает, ведь на улице скоро май встретится с июнем, вот у кого любовь будет, не затушишь, у природы все впереди, а у нее… Нет, Соня определенно чувствует себя девчонкой, молодой, сумасбродной, готовой влюбиться по уши хоть в кого угодно. Вот такой, какая она сейчас, и умереть не страшно, не жалко. Соня ставит верный будильник – ни разу не переставал за семнадцать супружеских лет чеканить ее судьбу – на без пятнадцати семь, ставит, а сама тем временем собирается, как на свидание: тушь… помада… духи. Хороша сегодня, чертовка. Пойти, что ли, попрощаться с улицей, сегодня шумно на ней как никогда. Боже, какие мальчики вокруг, подтянутые, стройные, в форме – сегодня День пограничника, как она могла позабыть? – все лихие и пьяные от ароматов и собственной молодости… Проводить ее?.. Нет, она не возражает, ей сегодня хорошо гуляется… Где она живет?.. А Бог его знает, где-то здесь рядом, но она не спешит… Но кто ж так целуется, дай-ка она поцелует, распутная… С ним отправиться, но куда?.. Сначала на площадь, а-а, там будет салют!..

Соня с трепетной и одновременно жадной, мальчишеской рукой на своей талии вновь обретала девичью память, целовалась и вперемежку вдыхала аромат позднемайского вечера. Проходя мимо девятиэтажного дома, она, оживленная счастливой улыбкой, без всяких мыслей глянула на свои окна. В них мелькнуло короткое пламя, тотчас слух резанул громкий сухой хлопок… А может, то просто был отблеск небесного праздничного огня – ведь начинался салют.

Август 1995 г.

Из сборника «Комната на Петрозаводской. Год 95-й»