– Да как же такое можно есть?!..
В гастрономе «Смоленский» в отделе колбасных изделий, чьи витрины-аквариумы были щедро и не особенно затейливо наполнены телами колбас, ветчин, мясных паштетов и прочих нерыб, представительно одетая и тонко пахнущая дама лет тридцати пяти-сорока отвешивала семьсот грамм ветчины не то с шампиньонами, не то с оливками, не то с какой-то иной экзотической начинкой. Не в очереди, а так, любопытства непонятного ради, чуть поодаль остановилась сельского вида женщина, скорее всего старше, а может, просто замученнее респектабельной дамы, одетая просто, но сама того не подозревая, достаточно убедительно для нынешнего времени: в ручной вязки, с просторными петлями, кофточку и длинную льняную юбку, чей подол был вышит загадочным зеленым узором. Сельчанка скромно наблюдала за выбором красивой дамы и тихо возмущалась:
– …Колбаса с грибами – все одно что щи с омлетом… Колбасе мясной положено быть, как мужчине – мужчиной, а женщине – ба… (Тут сельчанка, заметив, как изогнулась, будто сынишкин лук с натянутой стрелой, левая бровь дамы, внезапно осеклась). То ли дело раньше колбаса была, к примеру, печеночная…
– Простите, но вы не правы, гражданка, – неожиданно заступилась за до сих пор слова не вымолвившую даму ее соседка по очереди и, по всей видимости, ровесница, но явно с другим жизненным достатком: на горожанке был не то индийский, не то турецкий летний костюмчик, коими в этот сезон кишели московские оптовые рынки, и под цвет ему дамская сумочка, правда, руку ей оттягивала другая, хозяйственная сумка. – Вы же беретесь варить постный борщ, а туда, извините, нужно и грибы положить, и рыбные консервы… Да вы, надеюсь, не хуже меня знаете… А колбаса наша – так она всегда сомнительного качества была, особенно упомянутая вами печеночная, «самая дорогая» – если мне не изменяет память, шесть рублей за десять килограммов…
Сельчанка тотчас смутилась.
– Вы, пожалуйста, меня извиняйте, я правда никого не хотела обидеть… Может, то зависть какая мне голову замутила, – я ведь дорогущей такой ветчины не пробовала и, видать, никогда не попробую… Ну да Бог с ней, с ветчиной этой. Я ведь сюда совсем за другим приехала: хотела к празднику конфеток купить. Но зарплату-то мою задерживают, оттого на шоколадные мне не хватило, и я полкило карамели взяла, бабаевской…
– А что за праздник? Вроде никакого не должно быть… – поинтересовалась горожанка. (Ее очередь подошла, и она заказала триста грамм сервелата и килограмм копченых шпикачек. Дама же, опустив в блестящий пакет упакованную ветчину, уже отходила от прилавка, уверенно ступая стильными сандалиями).
– Ну как же, а Ночь Купалы?
– А-а… Припоминаю теперь, завтра ведь 7 июля – праздник Ивана Купалы.
– Нет, просто Купалы. Алеша говорит, что люди от незнания своего смешали два праздника: один-то наш, православный, день Иоанна Крестителя, а другой очень древний, Алеша называет его языческим и говорит еще, что он посвящен женскому божеству. То есть Купала была женщиной, и вот ей устраивали летом празднества…
– И чем он примечателен, праздник неведомой Купалы? Что интересного говорит ваш Алеша?.. Кстати, кто он – ваш муж?
– Алеша-то?.. Ну что вы. Это мой старший сын. Я ведь без мужа живу… Как раз Алеше я и покупала конфеты. Вот уже третий год сынок учится здесь в Москве, в историческом институте. Говорит, что сладкое, в особенности шоколад, стимулирует деятельность…
– Умственную…
– Ее самую… А что за праздник, спрашиваете? Так ведь здоровья, любви, плодородия…
– Чьего плодородия?..
Собеседницы покинули «Смоленский» и не спеша двигались вдоль торговцев овощами и фруктами, устроивших свои импровизированные лавочки сразу у витрин гастронома.
– Простите, чьего плодородия – земли или женщины? – неожиданно обратилась с вопросом респектабельная дама, только что купившая спелых помидоров и связку бананов.
– Алеша обязательно бы вам ответил, подробно, он это умеет, а я… – сельчанка смутилась было, но затем воспрянула и почти звонко продолжала, – я думаю, что Купала приносит добро и пользу всякому, кто в ней нуждается: и пашне с хлебами, набирающимися спелости, и скотине разной, и, наконец, женщине, если она того пожелает…
– Вы хорошо говорите, вас приятно слушать… Мне даже самой захотелось взглянуть, как проводится незапамятный ритуал… – в словах дамы читался неподдельный интерес.
– Так за чем же дело стало? Я вас приглашаю – и вас тоже (сельчанка обратилась к своей первой собеседнице) – к себе…
– Ну вот, напросились…
– Нет, правда. Вы не только посмотрите на праздник – вы своими руками Купалу сделаете, а потом попросите у нее, о чем душа мечтает. Алеша года два назад научил меня, как готовиться нужно к Купале и как верно веселиться в волшебную ночь… Старшенький меня и говорить учит.
– Вот время какое настало – дети родителей наставляют, – вздохнула о своем горожанка. – Вот моя Анна критикует меня беспощадно, что деньги до сих пор не умею зарабатывать… Муж-то алименты платит от раза к разу…
– А далеко ли вы живете? – допытывалась дама. – У меня рядом машина припаркована, можно будет на ней, если вы, конечно, согласны.
Сельчанка рассмеялась:
– Представляю, как мои сельские диву дадутся, когда я из автомобиля буду выходить… А поселок мой – да он хуторок совсем – лежит в сторону Белорусской железной дороги. Слышали, может, про речку Нару? Так вот там, на одном из ее извилистых берегов… Только если мы сейчас поедем, прежде нужно Алешу навестить, конфеты ему передать…
– Да-да, мы и ко мне заедем, я переоденусь и возьму, что нужно.
Напоследок дама прошла взором по пестроте предлагаемых частниками товаров и выбрала коробку словацких конфет. Секунду помыслив, купила еще одну.
– Одну мы вручим вашему Алеше, пусть умненьким будет, а другой подсластим Купалу, чтоб отзывчивей была к нашим просьбам…
Ехали в новенькой, явно с иголочки, чудесной иномарке редкого, малахитового окраса, со стеклами, тонированными в зеленый цвет, ехали быстро, не по-женски напористо, но с долей чувствующегося водительского шарма, направляясь к асфальтовым границам Москвы – ее Кольцевой дороге.
За час перед этим женщины перезнакомились, там же, в салоне автомобиля, побывали в общежитии у Алеши, светловолосого голубоглазого молчуна, а потом заехали домой к хозяйке иномарки, где в ожидании, пока новая их знакомая переодевалась в модные на взгляд обеих гостий джинсы и собирала дорожный кожаный рюкзачок, невольно подавлялись созерцанием дорогого и ухоженного интерьера, высокопотолочного и многопросторного… А знакомство состоялось с той же простотой и непринужденностью, с коей сейчас налетающий в салон ветер ерошил, одинаково нежно и желанно, локоны на всех трех женских головках.
– Скажите, это у вас – «Фольксваген»? Я правильно определила марку автомобиля? – осведомилась горожанка, она, несколько напрягшись, устроилась на заднем сиденье рядом с, казалось, задремавшей сельчанкой.
– Вы абсолютно правы, дорогая. Эта модель «Фольксвагена» называется «Пассат», я приобрела его всего месяц назад… Так что словно сам ветер несет нас на праздник Ивана Купалы, простите, Купалы.
– Жаль, что у нас нет парусов, мы бы на них написали свои имена… Кстати, мы до сих пор не знакомы. Это просто поразительно. Меня, например, зовут Светланой. А вас как? – обратилась горожанка к хозяйке «Пассата».
– Таисия Николаевна.
– Очень приятно.
– А меня тоже зовут простым русским именем – Валентина, – сельчанка вовсе не спала и приветливо улыбалась обеим женщинам. – Я бывшая доярка, а ныне работаю уборщицей в местном сельсовете.
– А я вот – бывший инженер, – призналась Светлана. – Полгода как сократили, теперь кое-как перебиваюсь на временной работе, одновременно учусь на курсах ПЭВМ и английского языка… Сложно, конечно, в моем возрасте учится чему-то новому, с компьютером еще терпимо, а вот английский дается хуже. Но я все равно надеюсь освоить и устроиться куда-нибудь секретарем-референтом…
– К какому-нибудь симпатичному преуспевающему предпринимателю, – пошутила Таисия Николаевна, при этом зорко вглядываясь в дорогу.
– Прямо уж к симпатичному… – в салоне автомобиля было не настолько светло, чтобы рассмотреть, покраснела ли в этот момент Светлана.
– На самом деле, дорогая, я хотела сказать совсем о другом, – продолжала уже серьезным, но вместе с тем теплым тоном Таисия Николаевна. – Вы умница и молодец, что так ответственно относитесь к своей судьбе и карьере. Учиться, я вам скажу, правда, никогда не поздно. Я, к примеру, регулярно совершенствуюсь на различных профессиональных курсах не реже, чем раз в три месяца. А что делать – работа обязывает.
– Простите, а где вы работаете?
– В одном коммерческом банке, возглавляю управление инвестиционными проектами.
– Любопытно, женщина инвестирует в мужиков…
– Да-да, это вы хорошо подметили, Светлана, – знаете, вы мне все больше нравитесь, – как правило, большинством промышленных предприятий руководят мужчины, знаете, такие все из себя, а на самом деле косолапые-косолапые… Короче, трудно им ориентироваться в нашей предрыночной экономике, вот и приходится не только в них деньги вкладывать, но еще и уму разуму учить.
– Вы, Таисия, наверное, всего добились в своей жизни?
«Пассат» слегка вздрогнул, налетев на ухабину.
– Да нет, не всего, конечно. Иначе какой бы мне был смысл ехать к Купале?.. Есть о чем, вернее, о ком попросить у древнего божества. Если оно и вправду женщина, то, надеюсь, поймет, услышит и ответит на мою просьбу.
– А я обычно ничего не прошу у Купалы, – вдруг заговорила Валентина, до этого внимательно слушавшая собеседниц. – Ведь что нужно мне, почти старой женщине? Быть бы ближе к Алеше, видеть его каждый день. Но Мишеньку же, моего младшенького, не оставишь одного в деревне. Ему в школу идти в этом году, потом у меня огород, коза…
«Пассат» свернул с Кольцевой на Минское шоссе и во весь опор понесся навстречу Валентининым Мише, огороду и козе…
В деревню заехали, когда уже вечерело. Поначалу запахло пылью, потом куриным пометом и, наконец, яичницей, жаренной на сале. (Дом у Валентины оказался небольшим, обшитым снаружи деревом подобно соседским домам, но в отличие от них выкрашенным в зеленый цвет).
– Повечеряем прямо у купальского костра, там же и жертвы принесем…
– Какие еще жертвы?! – всполошилась Светлана.
– Да вы не волнуйтесь так, – улыбнулась Валентина. – Алеша говорит, что наши предки называли это «класть требы» и в честь божества резали домашнюю птицу, после устраивали вроде пиршества. Мы ничего резать не будем, у меня наготове есть вареная курица, ее и возьмем с собой. Но главное – не забыть бы другое…
Валентина достала из комода шкатулку, раскрыла ее, и обе гостьи ахнули и даже всплеснули руками: шкатулка была наполнена любопытнейшей бижутерией, исполненной изящно и с непередаваемым вкусом из дерева, кое-где в чудесные изделия вкраплены были слюда и зеленоватая речная галька.
– Восхитительно! Еще немного терпения и мастерства сделавшему все это богатство умельцу – и чудо-украшения можно будет назвать произведением искусства, – похвалила Таисия Николаевна, примеряя громоздкие на вид, но на самом деле легчайшие деревянные бусы, чьи детали были украшены загадочной идеограммой, в которой угадывались ростки какого-то неведомого растения и сказочные существа.
– Это – гривны, то есть бусы, – стала знакомить с украшениями Валентина. – А вот это…
– Но постойте, кто же все-таки автор этих удивительных вещей? – невольно перебила хозяйку дома Светлана.
– Ой, я и забыла похвастаться. Это все мой младшенький, Миша…
– Это который только в школу пойдет?.. Да он у вас, Валентина, без всяких сомнений талантлив! – удивилась Таисия Николаевна. – Познакомьте нас с сыном.
– Миша, сынок! – позвала Валентина. – Нет, не откликается. На речке, видать, рыбу удит… Знаете, как все начиналось?.. Как-то Алеша показал ему картинки с изображением украшений, что наши предки носили. Правда, все они из серебра да золота делались, но Мишенька все равно загорелся и стал их из дерева вырезать и выжигать сверху разные значки и фигурки…
– Идеограммы, – уточнила Таисия Николаевна.
– Да, кажется, так Алеша называл эти рисунки… Так вот, мы все это наденем, когда станем привечать Купалу. Сначала на голову – вот эти обручи – должны быть кокошники, но у Мишеньки они еще не выходят, – к обручам подвесим рясны, вот эти деревянные цепочки, а к ним уже – деревянные пластинки. Видите, какие они все разные – круглые, квадратиками…
– А вот ромбы и два шестиугольника.
– Да, и зовутся они колтами. Но это еще не все…
Спустя некоторое время женщины складывали за заднее сиденье «Пассата» – благо автомобиль был «универсалом» – удобно – то, что вышло из-под золотых Мишиных рук: деревянные украшения и деревянные же жезлы. «У них есть имя – тояги, – поведала Валентина. – Вообще-то, женщинам не велено брать их в руки, дескать, это принадлежность мужчин, руководящих обрядом. Ну да Купала, думаю, не прогневается на нас за то, что мы ради нее возьмем в руки символы мужского повеления». Жезлы заканчивались навершиями в виде конской головы, в чьей пасти было выполнено углубление, как сказала Валентина, для священных трав. Помимо этих странных необычных вещей увлеченные кандидатки в язычницы захватили с собой два глиняных сосуда: в крытом кувшине чувствовалось, как плещется влага – настой из опять же «священных» трав, оказавшийся в действительности чаем из липы и душицы, а в небольшом горшочке теснилась сочная черника. «Купальский огонь, когда мы станем прыгать через костер, очистит от скверны наши души, а черника – нашу кровь», – разъяснила горожанкам Валентина. Также взяли деревянный кол в человеческий рост и сбитый в шар пук соломы, на заднее сиденье «Фольксвагена» насыпали звонкую горку нанизанных на леску колокольчиков, коими обычно пользуются рыбаки, а сверху водрузили детский бубен.
– Зачем все это нам, Валя? – не переставала изумляться Светлана.
– Тайну кола и соломенного мячика я вам тогда открою, когда мы станем раскладывать костер, – заинтриговала гостий Валентина. – А колокольчики мы подвяжем к ногам и к талии, перед тем, как пуститься в пляс вокруг костра.
– Не лишнее ли все это, Валентина? – впервые с сомнением оглядев языческую атрибутику, задалась вопросом Таисия Николаевна. – Не будем ли мы казаться друг другу смешными?
– Вы еще не знаете, что вас впереди ожидает, а уже боитесь быть смешной… Смешно не выглядеть, а просить о нелепом Купалу. Ночь-то такая, волшебная, единожды выпадает в году – значит, нужно быть очень требовательным к желанию своему, а что на себя сверху повесим, так то уже не так важно… Ну а если все это вам не по нраву, то не ходите с нами, оставайтесь ночевать дома, а поутру поедете.
– Ну отчего же – я с вами, – сразу пошла на попятную Таисия Николаевна и едва слышно прибавила:
– Кто бы знал в банке, чем я здесь занимаюсь…
Выехали, когда ночь коснулась смуглыми ступнями верхушек деревьев, но еще не решалась целиком спуститься на землю. Очутились в поле, на просторе, которым неумолимо овладевала мгла, а сверху давила чернота иной природы, угрожая перерасти в грозу.
– Хоть бы нас миновало, – забеспокоилась Светлана.
– Даст Бог, пронесет, – спокойно молвила Валентина.
– Удивляюсь я вам, – обращаетесь ведь к христианскому богу, а отправились в ночное совершать обряд язычников, – заметила Таисия Николаевна.
– Что правда, то правда, – согласилась Валентина, по ходу подсказывая водителю дорогу.– Но я не со злым умыслом, наоборот, я желаю добра и одному, и второму богу, да и третьему пожелаю, когда он объявится.
Машину поставили – хоть и была категорически против этого Валентина, с опаской ссылавшаяся на возможную в скором времени грозу, – под разлапистым дубом, единственным, сторожевом деревом в том поле, которое выбрала для проведения купальского действа Валентина и чьи края сейчас безжалостно обкорнал ночной мрак. Помимо дуба это поле было примечательно еще полуразрушенной церковью, чьи очертания, небрежно тонированные ночью, казались хрупки в сравнении с приземистыми контурами дуба, и рекой, трепетное дыхание которой вскоре стало заглушаться далекими раскатами грома.
– Надо поспешать, девоньки, – неожиданным образом обратилась к горожанкам Валентина и ловко воткнула в тридцати шагах от дуба кол в землю, на кол водрузила соломенный мячик. – Вот это и есть Купала. Ей мы сегодня откроем самые засердечные пожелания.
Женщины принесли из машины дрова, которые захватила предусмотрительная Валентина, обложили ими кол с Купалой и собрались было развести костер, но их остановила Валентина.
– Постойте, дорогие мои. Кто вы сейчас, Таисия Николаевна и Светлана?.. А?.. Обычные москвички, интеллигентки, которыми славится столица. Но будет ли с вами, нормальными горожанками, разговаривать Купала?
– Сомневаюсь, – качнула головой Таисия Николаевна и отчего-то поежилась.
– Так станьте же язычницами! – неожиданно звонко и даже запальчиво воскликнула Валентина, при этом Таисия Николаевна содрогнулась уже всем телом, и словно эхом ответил ей гулкий раскат грома.
– Ой, да не кричите вы так! – словно защищаясь, всплеснула руками Светлана и невольно попятилась от Валентины, а та, ровно блестя в темноте белками глаз, вдруг перешла на шепот:
– Ну что вы встрепенулись, нахохлились, как испуганные пигалицы?.. Я же вам обещала: сегодняшняя ночь – ночь любви и чудес… Сегодня все стихии будут друг с другом в согласии: огонь стерпит воду, вода сойдется с воздухом, воздух же доверится земле, ну а та – вынесет огонь… И все ради нас, девоньки… Все готово услужить нам, все внемлет нашей душе и плоти… Так исповедуйтесь в накипевших болях своих, молитесь о самом сокровенном, душевном… Но прежде-то, Таисия Николаевна… Светлана.., побратайтесь с природой, расстаньтесь на время с гордыней и пунцовою скромностью… Вот глядите-ка, как сейчас породнится мое белое тело с черной купальской ночью!..
И с этими словами сельчанка, ни единым движением своим не выказывая суеты и страха, напротив, полная достоинства и какой-то особенной величавости и плавности, рассталась со всеми своими одеждами и, сложив их пирамидкой, увенчанной трусиками и лифчиком, качнув тяжелыми грудями, точно двумя живыми маятниками, понесла вещи в машину. Оторопевшие от увиденного, вконец озадаченные горожанки продолжали наблюдать завороженным взором белую Валентинину спину и ее полные бедра.
– Ну что, будем раздеваться? – неожиданно первой предложила Таисия Николаевна.
– Погодите… Давайте еще подождем? – Светлана умоляюще посмотрела на Таисию Николаевну.
Но подождать действительно пришлось: Валентина возвратилась не сразу, – показалось даже, что она прошла мимо «Фольксвагена» и растворилась в черной купальской ночи. В тот момент, когда ее не стало, над головами горожанок загрохотало особенно внятно и сухо… Но вдруг Валентина явилась, вновь замаячили ее большие белые груди, ее возвращение вызвало в душах обеих женщин противоречивые чувства: они обомлели… затрепетали… и, наконец, разразились тихим искренним смехом – вид Валентины был неподражаем: одновременно величествен и смешон… Но вскоре и горожанки, обнажившись при помощи все более крепчавших порывов ветра, предстали перед соломенной Купалой полуцарицами, полушутихами: не по-здешнему шелестели на ветру, колыхались на предоставленных ночи грудях языческие украшения и обереги, а в голых белых руках буднично таяли у кого жирная вареная курица, у кого ветчина с шампиньонами, а у кого копченые шпикачки. То новоявленные язычницы, уже не отдавая себе отчета, жертвовали ночному июльскому божеству.
Наконец вспыхнуло пламя, попыталось было оплести Купалин кол, да бессильно сползло и уже миролюбиво заколыхалось у его основания в виде костра. Валентина ударила в детский бубен и, вновь заведя соскастые маятники, неожиданно прытко стала бегать вокруг костра. С ее губ срывалось знакомое с детства:
– Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло.
Глянь на небо –
Птички летят,
Колокольчики звенят:
Диги-дон, диги-дон
Убегай скорее вон!..
То ли поддавшись Валентининому обаянию, то ли озябнув вконец от неласковых поцелуев ветра, горожанки, высоко задирая голые нежные ноги, пустились бежать, – и вскоре было уже неясно, что творят эти три женщины: не то пляшут исступленно, не то, совсем забывшись, играют в горелки…
– Таисия Николаевна, простите меня, – задыхаясь на бегу, прокричала сквозь шум ветра и уронившего тяжесть грома Светлана, – но я не могу удержаться, чтобы не сделать вам комплимент: у вас красивая форма груди… Вообще вы хорошо сохранились… У вас живот девичий, прямо как у нерожавшей… Скажите, Тая, в этом вам помогли занятия шейпингом или…
Внезапно бежавшая впереди Таисия Николаевна споткнулась или подвернула ногу и рухнула чуть ли не в костер, неистовствовавшая следом Светлана полетела кубарем через нее…
– Таинька, вы, наверное, сильно ушиблись? Ну потерпите, голубушка, сейчас Купала заберет вашу боль, – в один голос успокаивали подругу две женщины. Но та причитала все явственнее и перемежала рыдания раз от разу повторявшимися странными восклицаниями. Прислушавшись к ее косноязычному лепету, женщины поняли, что та молится.
– Будь милостива ко мне, Купала… Не обнеси меня зачатием… Не обдели меня зачатием… Будь милостива, слышишь, Купала?!.. Дай забрюхатеть мне, господи!.. Дай счастья родить…
– Бабы – мы и есть бабы, – проговорила Валентина, смахнув слезу и жалеючи прижимая к своим обвислым грудям красивые натренированные плечи Таисии Николаевны. – Поднимайтесь, хорошая, пойдемте к реке. Как утро вечера мудренее, так и вода жалостливей земли…
Зайдя в темную воду, испещренную отблесками участившихся молний, Валентина сняла с себя обруч с ряснами да пышные гривны и пустила их по течению.
– Утопим, девоньки, свою боль-тоску…
– Да ведь это же произведение вашего сына! – запротестовала было Светлана, но Валентина ее успокоила:
– Течение здесь у Нары слабое, а берега извилистые, – даст Бог, где-нибудь игрушки и зацепятся, а поутру мы их отыщем.
Женщины едва выбрались из воды, распрощавшись с языческой бижутерией, когда на них обрушился полночный ливень.
– Девчонки, кто быстрей добежит до машины! – перекричала бурю Светлана и, линчуемая потоками дождя, но не переставая что-то задорно выкрикивать, помчалась в направлении к одинокому дубу. Но Таисия Николаевна легко обошла ее и оторвалась вперед шагов на десять, за ними едва поспевала утомившаяся вмиг Валентина. Вдруг впереди блеснула низкая кривая молния и дуб вспыхнул, как свечка. Несколько огромадных веток, одним махом снесенные стихией, объятые пламенем, тяжело ухнули вниз.
– Маши… – захлебнулась дождем Светлана, а ужасный крик Таисии Николаевны разнесся лишь внутри нее самой:
– Будь же ты проклята, Купала!!..
Женщины беспомощно сбились в озябшую кучку, будто отбившиеся от стада домашние твари, и не в силах были оторвать взгляда от жуткого праздничного огня. Даже сквозь канонаду бури стало слышно, как лопаются в «Фольксвагене» стекла.
-…Тонированные в зеленый цвет, – отчего-то вспомнила Таисия Николаевна, ее ноги вдруг подкосились, и она осела безжизненно наземь…
Пол был чрезвычайно холодным. От этого ощущения Таисия Николаевна и очнулась.
– Господи, да как же я здесь!
Таисия Николаевна инстинктивно прикрыла левой рукой соски грудей, а правой – еще влажное после дождя теплое маленькое лоно. Где-то совсем рядом по-прежнему шумел дождь, бесновалась гроза, но сюда, где неведомым образом очутилась раздетая догола женщина, долетали лишь редкие капли.
– Будет вам, Таисия Николаевна, так переживать, – раздался рядом, а затем распался уже вверху голос Валентины. – Возблагодарите Бога, что отошли от обморока… А то, что Он вас неодетой видит, – так Он и не такое видывал на своем веку и не такой срам терпел… Да ведь и Мария, мать Его, разве, к слову сказать, не женщиной простою была?.. С такою же, как у вас да у меня наготой?..
Светлана молчала, лишь с ноги на ногу переминалась на холодном, как лед, каменном полу, словно вовсе и не июльская ночь стояла в десяти шагах от их убежища – полуразрушенной церкви. Бросив на произвол судьбы соломенную Купалу и пылающий факелом «Фольксваген», женщины поспешили сюда, под защиту прохудившихся куполов, едва донеся на себе налившееся безжизненной тяжестью тело Таисии Николаевны. Переступили, нагие и отчаявшиеся, порог храма, да вдруг встретили в нем немой с облезшей позолотой, как им почудилось, отпор: отовсюду уставились на них одичавшие без людской веры лики святых и Бога. Так и застыли на входе три женщины, стыдясь перекреститься, но и страшась вернуться в грозу.
Но вот шлепнулась миролюбиво, будто детская ладошка об ладошку, последняя капля, разрядила все без остатка обоймы гроза, и наступила благодать – предрассветная тишина и чарующий запах влажного воздуха и почти невидимой зелени. Словно в ознаменование этого, в рваную пробоину в куполе заглянула поздняя звезда, сумевшая-таки пробиться сквозь клочья грозовых туч, с ног до головы окатила далеким светом обнаженных женщин и смело коснулась святых и Бога. И те, будто прозрев, по-иному взглянули на приблудших путниц, померещилось даже, что блеснул интерес в их кротких глазах.
– Мама, что с тобой?!.. Отчего ты совсем голая? – явственно обрел дар речи один из святых, нарушив внутрихрамовую тишину встревоженным, еще не окрепшим после сна детским голоском. От неожиданности женщины хором содрогнулись, а Валентина опасно качнулась, едва не повторив обморочный опыт Таисии Николаевны.
– Сынок… Мишенька… Где ты, золотко?
– Я выйду, ма… Только ты… одень что-нибудь. И эти тетеньки тоже.
– Да нечего нам, Мишенька, одеть, – начала оправдываться Валентина. – Пропала наша одежда, сгорела вся…
Мальчик некоторое время не отвечал, слышалось только, как он ворошил и разгребал что-то во мраке.
– Ма, накинь вот. И этим дай.
В сторону женщин полетело какое-то тряпье, чьи-то рубища.
Когда они этим с едва сдерживаемым отвращением прикрыли свою наготу, к ним робко шагнул и сразу очутился в водопаде звездного света хрупкий ребенок, чьи высвеченные звездой волосы оказались невероятно белы: не то как спелая головка одуванчика, не то как макушка древнего деда…
Увидев его, Таисия Николаевна тотчас позабыла про рубище и от умиления всплеснула руками:
– Бог ты мой, какой чудесный малыш!.. Я о таком мечтала всю жизнь…
На удивление Таисия Николаевна не заплакала и продолжала говорить теплые и хорошие слова и, все более вдохновляясь от собственных слов, приближалась к мальчику. А тот вдруг шмыгнул мимо нее к матери.
– Как ты попал сюда, сынок?.. Здесь и взрослому не по себе, когда ночь.
– Да что ты, мама. Здесь же – Бог, мне с ним не страшно… А прибежал я в церковь, когда гроза особенно злою стала… Витька бросил удочки, домой дернул, а я, значит, сюда.
– Так вы все-таки на рыбалке были?
– Ну да. Мы на Нару под вечер пошли, тепло ведь было. Знаешь, какого я вьюна поймал?..
Всходило неутомимое солнце, догорал корявый дуб, к нему притулившись, дымился ужасный черный остов «Фольксвагена». Зато совершенно нетронутой оказалась соломенная Купала, лишь слегка обуглился внизу ее кол. Что-то горячо шепча сыну в ухо, Валентина раздела его и покидала одежду в огонь. И рубище свое тоже.
– Сожгите свои тряпки, – обратилась она к двум женщинам и, предупреждая их вопрос, пояснила:
– Чтоб старая хвороба не приставала.
– А если новая? – спросила Светлана.
– А с новой будем бороться. Вот так.
И с этими словами Валентина радостно утонула в мокрой траве, сытой дождем и росою. Потянула за собой сына и каталась, уминая зелень своим большим белым телом. За ней осторожно, точно в быструю реку, ступила Таисия Николаевна, но вдруг рухнула в мягкое и сырое, долго лежала, всхлипывая и содрогаясь… А Светлана, став на время сумасбродной девчонкой, высоко задирая колени и неотразимо блестя бриллиантами капель на еще молодых ягодицах, понеслась прытко к реке. Вернулась счастливая, раскрасневшаяся, с мокрой грудой Мишиных украшений. Тут и солнце целиком встало, высушило бесследно росу и женские слезы…
***
Таисия Николаевна и Светлана вернулись в Москву на электричке, одетые в Валентинин гардероб. А по прошествии неполного месяца Валентина хозяйничала в квартире у Таисии Николаевны все равно как у себя дома – та взяла Валентину к себе домработницей – и раз в три дня навещала в общежитии Алешу, а когда и он сам приезжал. Мишу, смышленого подвижного мальчишку, Таисия Николаевна устроила в одну из московских школ для одаренных детей и баловала так же щедро, как родная мать. Светлану же пришлось подучить, и та поступила к ней в банк.
Июль 1995 г.
Из сборника «Комната на Петрозаводской. Год 95-й»
