На третьем этаже жил чудаковатый Семен Знаковский. В серванте из теплого орехового дерева за початыми бутылками горькой перцовой настойки Семен хранил книгу «Сказ про то, как Надька Сухомлина, шлюха и чревоугодница, родила град». Знаковский считал эту книгу, датированную 1665 годом, первой книгой, изданной в городе Сумы, да к тому же проливающей свет на подлинную историю возникновения Сум.

Родственники Знаковского не были знакомы с развратной Семеновой теорией, поскольку он не счел нужным познакомить их с ней. Друзья и соседи по дому, несмотря на то что ни разу в жизни не видели этой книги, называли Знаковского в глаза «сумским Карамзиным», а за глаза – полудурком, сумасбродом и вторым Суворовым, имея в виду, наверное, не знаменитого полководца, а шпиона.

Только Лешке Барсуку удалось одним глазком взглянуть на обложку книги, когда он с дуру полез в сервант за хозяйской перцовкой. В тот день отмечали вторую годовщину со дня выхода Знаковского на пенсию, Барсук подстрелил на охоте зайца-беляка и подарил его странному соседу. Как известно, любой заяц, тем более беляк, хорош под перцовку, а Барсук знал, где ее искать. Поймав Лешку на горячем, Семен кричать не стал, но заставил Барсука выпить, не закусывая, полбутылки перцовки и холодно выставил соседа за порог.

Может быть, поэтому, из-за чрезмерного количества выпитого, в голове Барсука все смешалось, расслоилось и выпало в осадок, а на следующий день он вспомнил, что книга называлась на самом деле по-украински: «Байка про те, як шльондра Надька Сухомлина народила в городі». Лешка осмелился утверждать, что в книге, столь бдительно охраняемой соседом Знаковским, речь шла вовсе не о рождении града, или города, а об обычном акте произведения младенца на свет. При этом роды имели две отличительные особенности: рожала шлюха, а роды состоялись «в городі» (т.е. «в огороде»), по всей видимости, среди капусты и помидоров (или в те времена помидоров еще не знали?). Одним словом, коренной сумчанин Лешка Барсук выступил ярым сторонником общеизвестной теории, согласно которой происхождение города Сумы связано с сумкой, 350 лет тому назад забытой на берегу Псла (или оброненной в реку) одним рассеянным казаком. И наоборот, у истинного сумчанина Барсука вызвала справедливое возмущение точка зрения соседа Знаковского:

– Вот старый маразматик! Как только могла прийти ему в голову такая бредовая мысль! Чтоб какая-то шлендра родила мой родной город?! И где – в огороде!

– Точно, не сходится! – поддакивал другу за выпивкой Серега Гриценко. – Сказано ведь: на берегу реки. А тут про якой-то огород базарят!

– Не о том говорите, мужики, – с глубокомысленным видом замечал Витек Андрейченко, вытерев губы после очередной чарки. – Не о том. Родить можно где угодно и кого угодно. Но чтобы родить город, да еще такой, как Сумы, надо, чтобы женщину кто-то соответствующий трахнул.

– Город, что ли? – начинал догадываться Гриценко. – Что там рядом с нами?.. Во, Харьков! Или нет… Неужто Чернигов?!

– Не, Конотоп! – весело ржал Андрейченко, а Барсук смотрел на приятелей рассеянным взглядом.

Короче говоря, много разнотолков вызвало неординарное толкование Семеном Знаковским хранимой им книги и истории происхождения города Сумы. Никто не разделял его взглядов, но Знаковский упрямо стоял на своем, неустанно повторяя: «Всему свое время. Это значит, наступит тот час, когда глаза ваши откроются, а ум окажется способным принять мою правду – единственную правду. За это и выпьем!»

31 декабря на третий этаж в квартиру Знаковских отправились сразу две делегации. Не делегации даже, а так – две группки людей, пожелавших проведать Семена Абрамовича аккурат перед Новым годом. Первой группой верховодил (и сам же себе подчинялся) Дед Мороз – он же переодетый Лешка Барсук. За два дня до этого Лешка совершенно безответственно сбрил окладистую бороду, которую терпеливо отращивал последние два года. «На фига она мне?» – решил Барсук и сбрил. А на следующий день был вынужден облачиться в костюм Деда Мороза. На работе заставили. Одел Барсук красный кафтан, сапоги, шапку, отороченную ватой, нацепил такую же ватную бороду. При этом вздохнул: «И на фига я свою сбрил? А так – стыд и срам!»

И вспомнил тогда Лешка слова Знаковского: «Всему свое время!» «Вот черт, и почему мне никто не подсказал, что борода еще сгодится?!.. А Знаковский, гляди-ка, как упрямо талдычет: «Всему свое время, всему свое время…» Может, и вправду знает что, старый колдун?..» После этого в четыре часа пополудни задумал Барсук проведать Семена Абрамовича, с Новым годом поздравить старого пройдоху, заодно вопросиков подбросить наводящих…

Знаковский был, как кремень.

– Не веришь? Так я и не заставляю тебя, Алексей, сразу поверить! В такое сразу и не поверишь! – восклицал вдохновенно Знаковский и лез в сервант. – Таким проникнуться надо! Любой идеей, в особенности необычной, проникнуться надо. Ты думаешь, мне просто было поверить, что какая-то шлюха родила наш с тобой город?

Спустя час, осиливая уже вторую бутылку перцовки, Барсук почти согласился:

– И то правда, Абрамыч! Шо было, то было: от шлендры – значит, от шлендры. К тому ж родиться из казацкой сумки ненамного лучше!

Видимо, понравились Знаковскому нетрезвые рассуждения соседа Барсука, и Семен от щедрот своих выделил Лешке две банки первака.

– Что, Алексей Лексеич, казенная перцовка против моего самогона? Горло щиплет, а душу берет так слабо, будто дите малое мамкину грудь сосет. А выпьешь моего первака – будет душа, как у казака!.. Если не сгоришь, конечно, после первого стакана. Я до последнего, пока не отдал сыну «ушастого» «запорожца», заправлял бак самогоном. Так гоняла машинка не хуже, чем на 78!

Вот и вышло счастливое недоразумение: посетил Барсук-Дед Мороз соседа Знаковского, можно сказать, с пустыми руками, а ушел, напротив, пьяным и с двумя трехлитровыми банками самогона (которые благополучно спрятал в пустом мешке якобы для подарков). Но надо же такому случиться: сначала Лешка неловко упал сразу за дверями Знаковских, а потом – дернул же его черт за невидимый поводок! – проскочил пьяненький Барсук мимо своих дверей, тупо проскочил и, невесть чему улыбаясь, затопал вниз, оставляя на лестнице мокрый след.

Но дальше подъезда Барсук, увы, не шагнул. Не видя ничего дальше носа хмельными глазами, да к тому же находясь в сыром полумраке лестницы, налетел Барсук на чью-то дерзкую компанию. А вышло, оказывается, следующее. Шли хлопцы «выставлять» квартиру Знаковских… даже не «выставлять», а так, пустяк-дело – забрать одну старую книжку «про якусь шлюху, спавшую с городом». Только лох мог заказать такое, когда полгорода знали, что Знаковский хранит священную Тору, изготовленную неизвестным умельцем в виде серебряного свитка, где «алеф» бриллиантовая, а остальная еврейская правда сплошь платиновая… И вдруг заказ: разыскать и принести книгу про шлюху, родившую город. Или спавшую с огородом. Или в огороде… родившую когось. А, один хрен!

– Задаток получили? Пропили? Просрали? Значит, книгу надо найти! – строго сказал своим Хек и повел на дело. Но не тут-то было – какой-то хренов Дед Мороз опередил их!

– Вот гаденыш! – в сердцах выразился Хек. – Айда вниз. Подождем этого придурка в подъезде, а когда спустится, глаза лишим. Чтобы впредь поперек Хека не лез!

– А он когда-нибудь выйдет, этот придурастый Дед Мороз? – через сорок минут ожидания засомневался Минька-Костолом.

– А ты как думаешь?!.. Если жить, конечно, хочешь, – немедленно отмел все сомнения Хек и философски заметил: – Всему свое время: время кидать и время получать за это в глаз. На, чтоб меньше вякал.

И Хек протянул Миньке банан. У Хека слабость была такая: лопать без оглядки бананы. Поэтому вечно у него все карманы были набиты этими заморскими плодами.

Короче, вся банда стала усердно лопать бананы (а кое-кто даже давиться, за что вмиг получил от Хека в пыку), а кожуру, естественно, бросать под ноги. Когда все вокруг хором рыгали и нещадно курили, спеша подавить во рту ненавистный вкус бананов, когда даже Хек наелся от пуза и до отвращения, а бетонный пол в подъезде был густо устлан банановой кожурой, по лестнице, неустойчиво топая, стал спускаться Барсук. Спускался и все потирал свой ушибленный, отчего-то мокрый и липкий зад.

– А-а, клятый Дид Мороз! – злорадно ухмыляясь, Хек схватил Лешку за ватную бороду. Лешка инстинктивно отпрянул назад, при этом борода осталась в руках Хека, резинка, на которой она держалась, растянулась на всю длину… Как вдруг, что, в общем-то, и следовало ожидать, Барсук глупо поскользнулся на банановой кожуре и, подчиняясь силе натяжения резинки, полетел навстречу Хеку. Тот, естественно, не ожидал такого поворота событий и пропустил удар. Удар получился на славу: никак с пяток зубов выбил у Хека Барсук, на скорости врезавшись в него головой.

От удара Хек перекинулся спиной через перила, Барсук плюхнулся сверху, Минька-Костолом что есть силы врезал ногой по спине Барсука, но удар пришелся по мешку, где спрятана была вторая банка самогона (первую Лешка разбил возле дверей Знаковских). Естественно, кто-то уронил или нарочно ткнул зажженной сигаретой, вмиг вспыхнул мешок на спине Барсука, затем загорелся его зад, а дальше, как в «Крепком орешке-2», – вспыхнул самогонный след, что вел наверх, к дверям Знаковских…

За три дня до этого знаменательного пожара пожарная часть продала две цистерны воды местной пивоваренной компании. Та испытывала дефицит в мягкой воде, от которой, как известно, зависит качество пива, а пожарники качали воду из редкой глубины артезианской скважины. Вода, добытая оттуда, была и мягкой, и вкусной. Пожарники даже шутили: «Такой водой грех огонь заливать». Шутки кончились, когда старшина-казначей пробубнил угрюмо, что деньги будут не раньше, чем восьмого. То есть на Новый год и Рождество бойцы с огнем оставались без грошей. Не иначе как это обстоятельство подвигло отчаявшихся пожарников на столь продуманный поступок. «Авось, ничего не вспыхнет!» – решили они и добровольно отказались от нескольких десятков кубов воды, что означало полное обезвоживание пожарной части – вдруг перед самым Новым годом сломался насос, качавший воду из артезианской скважины.

Итак, пожарная вода досталась пивоварам… хотя семидесятитрехлетняя уборщица баба Нина как в воду глядела, когда понукала бойцов:

– Шо ж вы, робяты, робыти? Низяж так, ох, боженьки, низя! Пожар, как овоч, как картопля, сидит и ждет свого часу!

– Шо ты, бабка, мелешь, шо ты каркаешь! – лениво отбрехивались пожарники и шли покупать на вырученные деньги мандаринов и водки.

Когда случился пожар, бойцы с огнем были еще трезвыми, но, как уже сказано, обезвоженными. Они с любопытством наблюдали, как, лопаясь, разлетаются в стороны осколки оконного стекла, как рушатся оконные рамы в квартире Знаковских, пожираемые огненной стихией. Испытывали ли пожарники угрызения совести, наблюдая такую ужасную картину и будучи не в силах что-либо изменить, хоть что-нибудь спасти?.. Спросить их об этом – все равно что задать похожий вопрос хирургу, оказавшемуся вдруг без нужного инструмента или воткнувшего его не в то место больного…

Самое удивительное, в квартире Знаковских сгорело все, кроме самого Знаковского: Семен Абрамович в те фатальные минуты, когда от горящего самогона вспыхнули двери его квартиры, просил соли у очаровательной Леночки, жены соседа Виктора Андрейченко. Соль, точнее, ее отсутствие в доме Знаковских и спасло Семена. Правда, домой он все равно не вернулся – пропал. Исчез и все тут! Исчезла и его пресловутая книга. Скорее всего, ее поглотило ненасытное и равнодушное к истории пламя.

В конце концов пожар потушили, Знаковского и книгу не нашли, зато как заговорили о книге! Ярый противник теории Знаковского Лешка Барсук, залечив обожженный зад, вдруг стал ее безоговорочным защитником.

– Не надо понимать название книги буквально! – наставлял на путь истинный жильцов своего подъезда Барсук. – Шлюха – значит вседозволяющая, вседающая. То есть щедрая и безотказная. Это земля, братцы! Она родит от любого семени (если оно, конечно, полноценно), от дождя и росы. А Надька Сухомлина – не больше, чем аллегорическое имя. Ничем не хуже, чем, к примеру, мать-сыра-земля! И разве не могла такая щедрая земля, как наша, родить такой щедрый город, как Сумы? А?.. Пускай даже если она забрюхатела от какого-то огорода!.. В огороде бузина, в Киеве… Ну что еще за огород?! Что они хотели этим сказать?! И почему, наконец, такое странное имя дали городу – Сумы? Су-мы! Не иначе Сухомлина с умыслом его родила. С умом аль без ума? От сумы и от тюрьмы не зарекайся! Тьфу, вот напасть!..

Всему свое время – истинно так. Придет оно, и тогда откроется тайна, была ли в самом деле такая книга, как «Сказ…», и сказана ли в ней вся правда о происхождении города Сумы, или все в ней от начала до содержания – враки, или, что еще хуже,– искусная фальсификация, подобная «Слову о полку Игореве», рукопись которого якобы сгорела во время московского пожара 1812 года в усадьбе Мусина-Пушкина. Кто-то думает по-другому?.. Ну ничего – всему свое время.

Январь 2002 г.