*1*

Июнь казался Ален таким же плоским и пустым, как архаичная Земля, стоявшая на трех каких-то громоздких неведомых ей животных. Не то на косматых мамонтах, не то на ленивых хряках вроде тех, что жили на хуторе у деда Егора. Землю-столешницу Ален увидела в первый и последний раз в учебнике по истории Древнего мира. Как на такой унылой планете мог родиться человек, думала девушка. А если б и родился, то наверняка навернулся бы с края Земли в космическую бездну, темную и беспроглядную, подобно омуту, в котором любил рыбачить на сомов старый Егор, пока одно из речных чудовищ не спутало деда с собакой (в ту пору богатенькие дяди и тети частенько купали в этом месте своих породистых псов и сук). Середина июня, а жарило не по-детски. Беспомощно хлопая ртом, словно рыба, брошенная рыбаком на берег, Ален отерла рукой пот со лба. Ни ветерка, ни надежды, ни событий, кроме того, что произошло еще в апреле. Это улетное событие она описала в своем дневнике: чужой выпускной класс, ряженая Пасха с запахом душицы и зверобоя, полуголый пьяный Эрос с расписанными разноцветной глазурью мужскими достоинствами, загадочная смерть сборовца и рождение жуткого Гемоглобова, этой «гиперновой венозной реальности», как нарек кровяной интернет Кондрат Гапон. Июнь-пустыня монотонно простирался от края до края, начинаясь на вылинявшем, как джинсы Эроса, горизонте и заканчиваясь в ее душе, обесцветившейся от нехватки любви. Вот откуда возникло сравнение с первобытной плоской Землей, поднятой недалеким Создателем на спины равнодушных скотин.

Эту стрелку забил Кондрат. Гапон был инициатором всех их стрелок. Он по жизни был неисправимым зачинщиком и провокатором. Это одновременно отпугивало и притягивало к нему остальных трех: Эроса, Палермо и ее, Ален. С Кондратом было страшно интересно и просто страшно. Последние две недели место встречи неразлучной четверки было одним и тем же – грязной ямой на пересечения улиц Комсомольская и Якира, возникшей благодаря одному почти нелепому случаю. Примерно полгода тому назад кто-то купил дом, стоявший в указанном месте. Да и это и не дом был, а допотопная покосившаяся лачуга с деревянным срубом, стыдливо спрятавшимся за крашенными фанерными листами, и подслеповатыми окошками, видевшими рассвет и закат не одной власти, заправлявшей в Сумске. Короче, ту хижину, вероятно, ровесницу города, новый ее владелец сломал, а с наступлением первых теплых июньских деньков взялся копать фундамент под котлован супермодного особняка. Но тут случилось без преувеличения непредвиденное.

Грунт под экскаватором внезапно поплыл, и машина с полным ковшом рухнула вниз – тракторист едва успел выпрыгнуть из кабины. Экскаватор достали без особых проблем. А когда заказчик, директор строительной фирмы и рабочие спустились на дно ямы, чтобы выяснить причины дурацкого форс-мажора, то вдруг обнаружили внизу старый каменный склеп. От него веяло могильной сыростью и необъяснимой опасностью. Хозяин земельного участка сообщил о находке в мэрию, чиновники передали информацию в более высокие инстанции, и уже через пару дней таинственную яму обследовали группа археологов. Вскоре главный из них объявил собственнику участка, что то, что он нашел, не склеп, а остатки храма, относящегося примерно к концу десятого – началу одиннадцатого века. Как и почему старинный храм оказался глубоко под землей, археологам еще предстояло выяснить.

Ален, разумеется, ничего этого не знала. Ведь она была девчонкой, а не пацаном. Все эти новости о провалившемся экскаваторе и руинах загадочного святилища пересказал ей Палермо, который, кроме компьютеров и генетики, еще живо интересовался древней историей. Строительство особняка было приостановлено, его будущий хозяин укатил по делам за границу, зато здесь совершенно безнаказанно обосновался Кондрат с компанией.

В тот день Гапон обзвонил по очереди Эроса, Ален и Палермо и нарочито зловещим голосом сказал:

— Сегодня я объявлю свой новый план. А ты, Ален, захвати с собой свой дневник. Он нам понадобится.

Ален, Эрос и Палермо сошлись в назначенный час на углу Комсомольской и Якира, возле дощатого забора, ограждавшего яму, на дне которой притаилась ветхая загадка. Гапона нигде не было видно. Готовит какую-нибудь пакость, невесело усмехнулась про себя девушка. Как вдруг две дощечки напротив нее бесшумно разошлись в стороны, и в образовавшийся паз просунулась взлохмаченная голова Кондрата.

— Ну, чего встали как истуканы? – раздраженно-нетерпеливым тоном фыркнула голова. – А ну мигом лезьте сюда!

Все покорно один за другим проникли на территорию замороженной стройки. Гапон уже стоял на дне ямы и оттуда скалил свои волчьи зубы. Он поднес зажигалку к кучке хвороста и призывно махнул свободной рукой друзьям:

— Спускайтесь!

Как загипнотизированная, троица беспрекословно подчинилась его приказу. Родителям так не повиновались, как ему. Кондрат стоял посреди святилища не то как воскресшее божество, не то как бессмертный демон. Рядом пламя старательно вылизывало поленья и сучья, как волчица своих щенков.

— Принесла? – оторвавшись на миг от занявшегося огня, Гапон строго зыркнул на Ален.

— Да, – потупив взгляд как от ослепительной дуги электросварки, сообщила она и протянула тетрадь Гапону.

— Ну что, твой батя поверил? – пролистав несколько страниц дневника, он вновь испытующе уставился на девушку. – Каждому твоему слову поверил, а?

— Даже чересчур, – нехотя она подняла на парня глаза: в них дрожали колким инеем слезы. – Папа решил, что это ночник. Пришлось переубеждать его, что обычный дневник, который веду ради прикола.

— Я бы не стал подсовывать отцу такое криминальное чтиво, – глухо отозвался рядом Палермо.

— Я бы тоже. Но Кондрат велел, – вздохнула Ален. С укором глянула на Гапона. – Что ты собираешься делать с моим дневником?

— Сожгу.

— Что?!

— Что слышала. Мне нужно достучаться до богов, чтоб они поверили в Гемоглобов. Признали его своим, – совершенно серьезно заявил Кондрат.

— Но при чем тут дневник? – не сдержался Эрос, до этого делавший вид, что все, что происходит вокруг, его не касается. – Зачем его жечь? Он же дневник, бумажная тетрадка с наивными фантазиями и розовыми соплями Ален.

— Ошибаешься! – заскрежетал зубами Кондрат. – Его буквы, его смыслы, его невысказанные значения пламя превратит в дым. Дым – это катализатор! Посредник! Парламентарий, который способен договориться с любым божеством. Божество понимает лишь язык дыма, этого универсального переводчика, неземного полиглота.

— Ну и что расскажет богу дневник? – горько ухмыльнулся Эрос. – Как мы ошалели на Пасху? Как придумали новый наркотик, настоянный на нашей крови? Как поменялись телами и, вконец офигев, грохнули тупого сборовца?

— Заткнись и смотри! – еще пуще завелся Гапон. Он швырнул дневник в костер. Пламя жадно накинулось на обложку, принялось целовать каждую страницу, слизывая огненным языком воспаленные значения и смыслы и расщепляя их на атомы дыма.

— Зачем ты сжег дневник? – запоздало расстроилась Ален, как девушка, жалеющая о проведенной ночи с парнем.

— Я сжег то, что больше нам не принадлежит, – наше прошлое, – принялся спокойно объяснять Кондрат, – и освободил место будущему.

— Слишком много пафоса, – поморщился Эрос.

— Хм, обещаю тебе настоящий треш, от которого у тебя съедет крыша, – угрожающе осклабился Гапон. – Да вот и он!

Дым обволок лики обмерших ребят, замельтешил жгучей порошей в их глазах, шепнул в их уши шипящие заклинания и, закрутившись в спираль, подобно молекуле ДНК, устремился к трухлявым, пахнущим столетними грибами сводам таинственного храма. Одна из его полусгнивших балок вдруг качнулась, сдвинулась с места, и из-за нее выпорхнула ужасная фантастическая тварь.

— Летучая мышь! Какая мерзость! – завизжала Ален и инстинктивно спряталась за спину Эроса.

— Не спеши судить, – насупился Кондрат.

— Да, не спеши судить, – ухмыльнувшись, точно Чеширский кот, внезапно повторил мышь и, сев на левую руку, Гапона грациозно сложил крылья. – Я есмь он, а ты ведь Ален, не так ли? А твои друзья, – мышь бесцеремонно оглядел с ног до головы притихших, впавших в ступор парней черными дробинами глаз, – Палермо и Эрос?

Разговаривал летучая тварь совершенно внятно и на понятном всем языке.

— Это еще что за цирк? – оторопел Эрос.

— Генная инженерия, да, Кондрат? – растерянно хлопая глазами, спросил Палермо.

— Узко мыслите, пацаны, – довольный произведенным эффектом, осклабился Гапон. – Это – Каннибал. Божество, о котором я вам рассказывал.

— Ты хочешь принести нас ему в жертву? – встревожилась не на шутку Ален.

— Честно говоря, да. А как ты так быстро смекнула?

— Кондрат, брось паясничать! – рассердился Эрос. – Выкладывай, что здесь происходит.

— О, да ты, парень, борзеешь прямо на глазах, – удивленно поднял бровь Гапон. – Ладно, все слушайте. Вот мой план. Сегодня ночью мы отправляемся на станцию крови…

— Это еще зачем? – невольно вжав голову в плечи, спросил Палермо.

— Не перебивай! Кровь нужна для Гемоглобова, чтобы обогатить его новой информацией. Я хочу доказать, что кровь имеет квантовую природу, что существуют не только кванты света и гравитации, фотоны и гравитоны, но и гемоны – кванты крови, что, изучая кровь в моем комгеме, я могу повлиять на состав крови у людей, живущих на другом конце земли, без физического на них воздействия.

— Бред какой-то! – недоверчиво фыркнул Эрос, но Кондрата уже понесло. Он не мог остановиться – продолжал с горящим, алчущим крови взором. – На станции мы возьмем один лишь пакет донорской крови. Его будет достаточно для моего эксперимента…

— Но причем тут эта мерзкая летучая мышь? – снова не сдержался Эрос.

— Вдобавок говорящая, – буркнул Палермо. – Бр-р-р.

— Вампиров нам только не хватало, – выглянув из-за спины Эроса, отважилась восстать Ален.

— Сколько можно вам повторять – это бог!! – заорал не своим голосом Кондрат. – Бог этого древнего храма! Наши предки, прежде чем отправляться на войну или начинать важное дело, приносили жертвы своим богам, чтоб удача сопутствовала им во всех их делах.

— На что ты намекаешь, псих? – почуяв неладное, взволновалась Ален. Она выжидающе уставилась на Гапона, но тут же уперлась взглядом в холодный взгляд парня, точно в шершавую стену забвения.

— Я ни на что не намекаю, – вдруг нежно проговорил он. И жалость к девушке неожиданно прозвучала в его голосе: – Я действую, крошка.

С этими словами он правой, свободной, рукой вынул из кармана резиновый жгут и крепко перевязал им левое плечо. Затем закатил рукав и развернул руку внутренней стороной кверху. – Каннибал, возьми мою кровь, чтобы мы могли взять кровь других!

— С удовольствием, отрок мой! – кровожадно отозвался мышь и длинными тонкими, как иглы, клыками впился во вздувшуюся вену.

Минуту спустя жгут перешел к Ален, затем к Палермо и Эросу. Они даже не пытались роптать – с неизъяснимой готовностью протягивали маленькому чудовищу свои кровоточащие ранки. Опьяневший от крови монстр, не попрощавшись, скрылся в развалинах святилища, а трое парней и девушка, не мигая, словно мертвые рыбы, какое-то время тупо пялились на гаснущий огонь. Потом разворошили угли, выбрались из адской ямы и, ни слова не говоря друг другу, двинулись в сторону центральной больницы, на территории которой находилась станция переливания крови. К тому часу ночь надежно похоронила алые цветы заката.

*2*

Утро настало тяжелым и муторным, как с похмелья. Ночью никто толком не спал и не расходился. После операции, как Кондрат назвал ночной налет, собрались дома у Гапона. Беспокойно терзаемые короткими тревожными снами, подремали в его колючей, неприветливой комнате. Проснулись почти одновременно где-то в одиннадцатом часу и, поймав закисшие взгляды друг друга, содрогнулись, вспомнив, что они содеяли ночью. Ален, бледная и несчастная, вызвалась сварить кофе, пошла неуверенно хозяйничать на чужой кухне, благо хозяйка гостила в это время у родственников. Парни замерли, как охотничьи псы, в ожидании, когда их натравят на новую жертву.

— Мы так и будем сидеть в гробовом молчании? – хмуро спросил Эрос.

— А ты что хотел? Чтоб мы сейчас устроили дискотеку? – лениво огрызнулся Кондрат. – Можно послушать музыку. Палермо, включи магнитолу.

Палермо нехотя поднялся с пола, на котором примостился с покорностью старого больного кота, шагнул к книжным полкам, на которых вместо книг разместилась всякая всячина, среди которой пылилась и магнитола, и перевел вверх рычажок «Вкл.» На ФМ-радиостанции «Топ-радио» передавали новости. Голос диктора звучал глухо и неразборчиво, будто он тоже провел бессонную ночь.

— Найди другую волну, – поморщившись, велел Кондрат. – «Всесвіт» хотя бы.

Но Палермо в этот раз проигнорировал его приказ. К чему-то напряженно прислушиваясь, он сделал звук громче:

— «…Этой ночью неизвестные злоумышленники проникли на станцию крови и вынесли пакет с кровью, собранной для пятилетнего Степы Чистякова. Мальчик болен лейкозом. На сегодня была назначена операция. Ее пришлось отменить и перенести на неопределенный срок. Общественность нашего города призывает страж порядка немедленно найти и наказать злоумышленников. А всех неравнодушных горожан мы призываем в срочном порядке сдать кровь. Жизнь Степы в наших руках, и если мы не поторопимся и не объединим наши усилия…»

Последние слова диктора утонули в страшном грохоте. Придя в ярость, Гапон запустил в магнитолу кроссовкой (он не снимал кроссовки даже у себя дома) и свалил аппарат на пол. В комнате повисло молчание. Палермо ни слова не говоря поднял магнитолу и поставил на место. Новости кончились, и началась какая-то навязчивая, липкая музыка.

— Дерьмо, – закрыв рукой глаза, коротко выругался Эрос.

— Боже, что же мы натворили! – простонала Ален. Она стояла в дверном проеме с виновато опущенными руками, а из-за ее спины невыносимо повеяло черной гарью сбежавшего на плите кофе.

— Заткнитесь все! – взревел Кондрат. Он вскочил с дивана так, словно его подбросило вдруг выскочившей наружу пружиной. Нервно размахивая руками, Гапон сбегал в ванную комнату, где в наполовину наполненной холодной водой ванне, будто большая красная рыба камбала, плавал пакет с кровью, и спешно вернулся с ним. – Вот! Цель оправдывает средства. В истории науки часто так было, что кто-то погибал за истину. Мы напоим наш Гемоглобов свежей, пестрой, непредсказуемой кровью и откроем новые миры! Может быть, мы назовем один мир именем Степана.

— Подонок, – тихо, но отчетливо произнес Палермо. – Это не наука, а геноцид.

— Палермо прав, – подходя к Кондрату, угрюмо сказал Эрос. – Ты маньяк. Мы должны сейчас же вернуть кровь и явиться с повинной в милицию.

— Ха-ха-ха, чего захотел! – безумно захохотал Гапон. – Во что бы то ни стало я доведу эксперимент до конца. А вы, жалкие чистоплюи, валите на фиг из моего дома! Можете заявить на меня органам, мне плевать! Я успею. Я должен успеть сделать то, что наметил!

Прижав к груди, будто чье-то большое доброе сердце, пакет с кровью, он метнулся к столу, на котором стояли комгем и гемикс – компьютер с доступом в Гемоглобов и насос, качающий кровь в кровяной интернет, – но Эрос встал на пути приятеля:

— Не позволю!

— Да кто ты такой, чтоб мне указывать?!

Кондрат грубо отпихнул от себя Эроса, тот схватил его руку, заломил ее, Кондрат ударил головой Эроса в лицо, разбил ему нос, они схватились в рукопашной, кто-то из них сделал другому подсечку, они повалились на пол – упали точно на пакет с кровью, как на надувной матрас, продолжая мутузить друг друга, покатились по полу, то и дело натыкаясь на бестолковую мебель, Ален и Палермо с разных сторон кинулись к драчунам… Спустя миг они вчетвером стояли друг против друга и, как одержимые, тянули на себя пакет с кровью умирающего ребенка. Стиснув зубы, с неистовой немотой пиная и отпихивая соперников, каждый рвался завладеть золотым руном крови. А в следующую секунду свет в комнате померк, погас свет и за окном, и тотчас откуда ни возьмись появился Каннибал. Летучий мышь камнем упал сверху на пластиковое яблоко раздора, слету прокусил прозрачную пленку – и фонтан крови с ног до головы окатил ополоумевших молодых людей.

Наваждение исчезло, призрак Каннибала сгинул вместе с шальной мглой, посреди комнаты чернела лужа крови, в ней плавал рваный пластиковый пакет. Словно зомби, не моргая, парни и девушка двинулись в ванную, по очереди равнодушно отмыли руки хозяйственным мылом, умылись. В зеркале отразились чьи-то грязные, жалкие хари.

— Снимите шмотки, пацаны, – откуда-то издалека донесся голос Кондрата. – Вы как мясники все в крови.

Порывшись в одежном шкафу, он дал ребятам переодеться. Затем устало, без сарказма и превосходства, сказал:

— Даже не знаю, что теперь с нами будет. Руки и фейсы мы отмыли, а вот память осталась в крови.

— Ну и черт с ней, этой памятью! – мрачно отмахнулся Эрос.

— Ты не прав. Память хуже кислоты. Она способна разъесть и извести гранитную скалу, а мы с вами и подавно не устоим перед ней.

— Я попрошу у Бога прощения, – всплакнула Ален.

— Значит надо опередить память и успеть избавиться от нее, – вдруг заявил Палермо и первым покинул дом Гапона.

*3*

Приятели догнали Палермо на углу Красногвардейской и Садовой. Палермо стоял как вкопанный и, запрокинув голову, смотрел на рекламный щит, установленный в 20 метрах от гастронома «Сандра». Эрос заметил, какие-то у Палермо руки не такие. Чересчур длинные. И чем дольше пялился парень на рекламу, тем длинней становились его руки. Ален Палермо показался неестественно бледным, словно он чем-то сильно переболел или потерял много крови в результате тяжелого ранения. Отмахнувшись от гнетущего наваждения, девушка перевела взгляд на щит. На нем были портрет милого ребенка пяти-шести лет и отчаянный призыв к горожанам: «Люди, спасите нашего сына! Подарите ему свою кровь!»

— Ой, как нам это сразу не пришло в голову! – всплеснула руками Ален. – Ребята, поехали скорей на станцию крови!

— Почему ты решила, что наша кровь – это то, что нужно малышу? У нас могут не совпадать группы крови, – скептически пожал плечами Эрос. – Кондрат, что скажешь?

Но Гапон его не слышал. Тряхнув за плечо оцепеневшего Палермо, он резко развернул его к себе.

— Что ты имел в виду, когда сказал, что нам нужно обогнать нашу память?

— Поступки… Наши новые поступки должны были переформатировать память. Но мы опоздали. Уже очень поздно, – обречено пробормотал юноша. Неожиданно он шагнул к иномарке, припаркованной на газоне, и наклонился к зеркалу бокового вида. – Видишь?

— Кого? – не понял Кондрат.

— Меня видишь?

Подойдя вплотную к Палермо, Гапон тоже заглянул в зеркало: в нем тут же отразился краешек его нагловатой, вызывающей физиономии. – Нет, только себя вижу. А твоя где рожа?

— Нет ее.

— Офигеть! У тебя, что поменялась молекулярная система? – невольно вырвалось у Гапона.

— Ты какой-то чересчур бледный, Палермо, – всмотревшись в лицо друга, озабоченно заметил Эрос. – Случаем не заболел?

— Ага, ты прям весь светишься, – тоже забеспокоилась за приятеля Ален. Невесело пошутила: – Еще немного, и станешь прозрачным, как медуза.

Палермо ничего не ответил. Из магазина вышла бабенка бойкого вида и направилась к «Дэу».

— А-а, так вот кто в наглую заехал на клумбу! – угрожающе буркнул Палермо. В следующий момент произошло нечто невероятное и шокирующее. Девушка села за руль, а парень мигом спустив джинсы начал мочиться в приспущенное окно автомобиля.

— Палермо, ты охренел! – хотел было заорать Эрос, но вместо этого лишь растерянно открыл рот. События развивались с молниеносной скоростью. Девица, облитая мочой, в ярости выскочила из автомобиля и тупым, ошарашенным взором уставилась на рыжую струю, поливающую ее авто.

— Кто, кто обоссал меня?! – ошалело пробормотала она. Теперь уже и Гапон с Ален разинули рты. Палермо исчез. Все что от него осталось – это тающая струйка мочи. Взвыв от бессилия и страха, бабенка снова прыгнула в машину и, рыкнув мотором, унеслась прочь, оставив на газоне две коротких колеи.

— Эй, Палермо, ты жив? – осторожно спросил Кондрат, когда дар речи вернулся к нему.

— Да, – беспомощно отозвался парень.

— А где ты? – тоже с опаской спросила Ален.

— Рядом.

— Ой! – от неожиданности вскрикнула девушка и резко отдернула руку, словно ненароком схватилась за горячее. – Это ты взял меня за руку?

— Да.

— Что с тобой, Палермо? – охваченный странным предчувствием, глухо спросил Эрос.

— Не знаю. Похоже, я стал невидимкой.

— А мы? – отчего-то заволновалась Ален. – Я тоже стану невидимкой?

— Я тебе этого не позволю! Как же я тогда буду тебя целовать? – попытался подбодрить девушку шуткой Эрос.

— Тихо всем! – внезапно прикрикнул на приятелей Кондрат. – Кажется, я начинаю просекать, что происходит. Этот Степа оказался непростым мальчиком. Мстительным. Он решил затащить с собой на тот свет и нас, оболтусов.

— Среди оболтусов только ты один, – донеся ниоткуда призрачный, печальный голос Палермо. – Это твоя была идея залить в Гемоглобов кровь малыша.

— Знаю, не напоминай, – скривился как от зубной боли Гапон. – Вот что, пацаны, пока мы все тут не стали, как Палермо, кончеными невидимками, помчались на станцию крови. Черт с ними, группами! Не подойдет моя кровь Степану, может, кому-нибудь другому понадобится. Я не хочу сдыхать невидимым ублюдком.

Он повернулся к приятелям спиной и хотел было идти, но Эрос вдруг крепко схватил его за руку.

— Кондрат, я не знаю, что произошло с Палермо, – взволнованным тоном заговорил парень. – Такого поворота событий никто не мог ожидать, чтобы был человек – и вдруг исчез. Вернее, стал невидимым. Но, объясни мне, почему пропала из виду одежда Палермо? Его майка и джинсы. Их словно стерли ластиком, будто они были нарисованы.

— Чего ты ко мне пристал? Откуда мне знать, почему его шмотки тоже стали невидимыми? – огрызнулся Гапон. На миг оцепенев, он пристально посмотрел на Эроса. – Может, Палермо больше нет с нами. Бродит где-то сейчас неприкаянный в параллельном мире, а мы слышим лишь эхо его несчастного голоса.

— Неправда, он с нами! Он взял меня за руку, я ясно это почувствовала, – подслушав разговор парней, горячо воскликнула Ален. Покрутив по сторонам головой, она вслепую спросила: – Палермо, ты где?

— Да здесь я, здесь, – неохотно откликнулся парень.

— А почему мы не видим твои вещи? Ты что, разделся догола?

— Нет, все на месте – штаны, футболка. Наверно, это проделки Каннибала.

— Или квантовой физики, – усмехнулся Кондрат. – Отныне быть тебе, Палермчик, подопытным кроликом. Разложат тебя физики на кванты и пошлют их куда подальше.

— Не обольщайся. Скоро и тебя пошлют следом за мной, – с усмешкой отозвался Палермо. – И Эроса с Ален.

— Но я не хочу превращаться в горстку дурацких квантов! – чуть не заплакала девушка.

— Не хочешь? – испытующе уставился на нее Гапон. – Тогда действуй!

Они перешли Красногвардейскую, прошли немного назад к остановке городского транспорта, дождались «Первую» маршрутку и поколесили в неизвестность.

Липки – так горожане любовно называли старую липовую аллею, росшую в конце Петропавловской, – бросали на тротуары и проезжую часть зыбкие ажурные тени. Через люк в крыше маршрутки в салон врывался зеленый ершистый ветерок июня. Словно преждевременно опавший бестелесный листок, он колыхал поблекшую, истончившуюся фигурку Ален. Она сидела на одиночном сиденье справа сразу за передней дверью. Девушка чувствовала, как ее руки, ноги, голова, все тело неумолимо утрачивают цвет, растворяются в душном воздухе салона, подобно кристалликам соли, брошенным в стакан с водой.

На повороте с Петропавловской на 20 лет Победы какой-то крутой джип не захотел пропускать маршрутку и снес ей передок капота. С визгом посыпалось лобовое стекло. Пассажиры, охая и кляня на чем свет стоит водителя оголтелого внедорожника, отделались легким испугом: брызнувшие в разные стороны осколки словно кто крылом отвел. Лишь крошечное стеклышко достигло своей цели – впилось в левое плечо Ален. Вскрикнув от внезапной боли, она машинально провела рукой там, где нестерпимо жгло, но к удивлению, не обнаружила и капли крови. Ален оглядела себя насколько это было возможно и ужаснулись от неувиденного. «Ален исчезла!» – пронесся за ее спиной тревожный шепот Эроса и Кондрата. А вскоре, не доходя ста метров до станции крови, стали невидимыми и они.

Сдавать кровь не было смысла. Отныне сдавать было нечего. Обесцвеченные, обескровленные, они угадывали друг друга чудом – по слабым голосам и, возможно, едва уловимому теплу, которое они еще излучали.

— В нас хоть что-нибудь осталось живого? – спросил голос Эроса.

— Само собой. Эхо крови, – ответил голос Гапона.

— Выражайся ясней, и так ничего не видно, – потребовал голос Ален.

— А что вам, невидимкам, объяснять? Вы все равно ничего не петрите в квантовой физике.

— А ты все-таки объясни, – с нарочитой вежливостью попросил голос Палермо. – Попытайся. Может, мы и поймем.

— Ну, я же вам уже рассказывал про гемоны – кванты крови. Когда человек истекает кровью, в нем еще какое-то время сохраняются гемоны. В них, как во флешках, записана вся информация о нашем организме. Умей физики управлять гемонами, они научились бы воскрешать людей.

— Как Иисус?

— Откуда мне знать? Я не был знаком с этим парнем.

Домой возвращаться не хотелось. Выплыв, словно добрые духи, вслед за перепуганными пассажирами из разбитой маршрутки, неразлучная четверка, рискуя попасть под колеса слепых авто, перешла дорогу и углубилась в царствие кладбища. Пошалили там немного – помогли редким посетителям, в тот час убиравшим могилы родственников, отнесли за них скошенный бурьян. На протяжении нескольких минут можно было наблюдать загадочное зрелище, как охапки травы и цветущего сорняка, оторвавшись от земли, как загипнотизированные, плавно уплывали в сторону мусорных баков.

Насладившись благоговейным ужасом, отпечатавшимся на лицах людей, они помыли невидимые руки под струей воды и направились к остановке. На маршрутке подъехали к центру. По дороге не удержались, вволю поприкалывались – стали наперебой передавать водителю деньги на проезд, а потом возвращать назад сдачу. Видя, как купюры, словно экзотические бабочки, летают по салону, пассажиры едва усидели на месте: на ближайшей остановке полсалона ломанулось вон из маршрутки.

Они вышли напротив ЦУМа. На втором этаже универмага демонстративно утащили в маленькой кафешке четыре зажаристых сосиски-гриль, увели у двоих посетителей кофе, у одного пачку сигарет, и тут же вчетвером закурили. Человек двадцать посетителей дружно обмерли, словно кто-то рядом скомандовал стоп-кадр; с открытыми ртами они взирали на повисший в воздухе квартет из сигарет. В гастрономе на первом этаже разошлись еще пуще – гребли с полок все подряд: колу, кубики «Галина Бланка», жевательную резинку, пиво, чипсы и шоколад. Чтобы их никто не засек, тайком сложили краденое счастье в кошелку подслеповатой старушки, забывшей оставить ее в камере хранения, а на выходе из универмага тихонько стянули свои вещички из бабкиной сумки.

Палермо незаметно выхватил из вазы уличной продавщицы цветов букет желтых нарциссов и, проплыв с ним над головами недоуменных прохожих, хотел было вручить цветы невидимой Ален, которая давно ему нравилась, как вдруг увидел это. В тот же миг «это» увидели и остальные трое. Над улицей вблизи перекрестка висел баннер, на котором было написано очень знакомое и больное: «Спасите нашего Степу! Поделитесь с ним своей кровью! Вам же не жалко…» Кураж тут же ушел, как еще совсем недавно кровь и цвет. Лишь на миг что-то внутри них встрепенулось, ожило, потянулось к свету, словно на сердце родился птенец фантастической птицы: в этот момент они дружно обрели призрачный розовый оттенок. А когда он сошел так же внезапно, как и появился, они не сговариваясь устремились к храму. Тому самому храму, дорогу к которому хорошо знали лишь они четверо.

*4*

Невидимые и ничтожные, они спустились в храм. В полумраке подземелья что-то спасительно светилось, словно там зажгли свечу и, на счастье непутевых пилигримов, забыли погасить.

— Кто-то без нас развел костер, – предположил голос Эроса.

— Мало вероятно, – возразил голос Гапона. – Сомневаюсь, чтоб кто-то захотел сюда лезть добровольно.

— Наверно, это боги хотят нас судить, – безразлично отозвался голос Палермо. – Поделом нам.

— Ой, смотрите! – восхищенно воскликнул голос Ален, первой разглядевшей источник таинственного свечения. – Это там!

Каково же было удивление всех четверых гемов, когда они увидели, что светится под дырявыми сводами храма. Это были дивные, неизъяснимо прекрасные росписи, внезапно проявившиеся на древних стенах святилища. Какие-то архаичные сюжеты, герои и святые.

— Постойте, но этих фресок прежде не было, – удивленно произнес голос Ален.

— Мы не видели их, потому что наше зрение сублимировалось в потоки низменных видений, – пояснил голос Кондрата. – Мы видели то, чего жаждала наша плоть. Утратив свое греховное тело, мы видим то, что хотел бы увидеть нашими глазами бог.

— Я ждал, что ты скажешь «наша душа», – разочарованно заметил голос Эроса.

— У нас нет больше души. Она по-кинула нас вместе с последней каплей крови. Развела нас, короче, душа.

— Кровь – это ковчег для души, – раздался вдруг знакомый нечеловеческий голос. В следующее мгновенье из недр праха времени выпорхнуло маленькое чудовище. Вызывающе чиркнув кончиком крыльев по фрескам, летучая тварь села на ветхую, как мир, балку храма.

— О, Каннибал! – обрадовался невидимый Гапон. – Ты вовремя.

— Боги никогда не опаздывают, – самодовольно осклабился мышь.

— Ну и толку от твоей пунктуальности, – осмелился противоречить незримый Эрос. – У нас все равно ничего не вышло.

— Зря ты пил нашу кровь, – безнадежно добавил Палермо.

— С чего вы взяли, что у вас ничего не вышло? – невозмутимо возразил мышь. – Вы сегодня много чего успели, главное, сильно напакостили и пришпорили время. За это вас ждет серьезное наказание.

— Что с нами будет? – потухшим голосом прошептала Ален.

— А ты не догадываешься? Вы умрете, как тот мальчик, чью кровь вы украли. Точнее, вы уже умерли – вас никто больше не увидит и не вспомнит о вас никогда.

На дне ямы повисла гнетущая пауза.

— Чего вы так напрягись? Я чувствую, как вы вспотели, слабые, бессильные человечки, – вдруг глупо захихикал мышь. – Я пошутил, а вы поверили, да?

— Ты как всегда непредсказуем и непревзойден, Каннибал, – вторя ему, прыснул противным смешком Гапон.

— Ты… ты… – едва сдерживая ярость, прохрипел из неразличимой бездны Эрос.

— Я – бог этого храма, знаю, – деловито, без лишних эмоций, отреагировал мышь. – А вы – мои жалкие, никчемные отроки. Вас бы надо обратить в пыль и прах, но я ведь не чудовище какое-то. Поэтому даю вам еще один шанс.

— Какой? – эхом отозвался голос Палермо.

Вместо ответа Каннибал по очереди облетел невидимок, чья призрачная дрожь передалась стенам святилища, и укусил их снова. И только после этого объявил:

— Я вернул вам долг – капли вашей примитивной крови. Поделитесь ими с тем, кто в ней нуждается, но никогда не попросит о помощи.

С этими словами мышь-донор бесследно упорхнул, а четверо молодых невидимок едва-едва забрезжили алым светом, словно ранний неокрепший рассвет.

Чтобы не потеряться, не раствориться в чужом, разноцветном городе, они привязались друг к дружке полупрозрачной бечевкой, намотав ее на запястье левой руки. Обсудив между собой условные сигналы вроде «вперед», «стоп» и «назад», подаваемые с помощью бечевки, они отправились на поиски того, чья смерть обещала спасти им жизнь.

Но уже меньше чем через час бесцельных блужданий по городу они нашли то, что искали – у ограды, обрамлявшей церковь. Возле полуоткрытой калитки, ведущей во двор храма, лежал раненый котенок и истекал кровью. Они видели эту кровь своими невидимыми глазами. Может быть, несчастного укусила чья-то сытая собака или, может, его сбил автомобиль человека. Связанные одной веревкой, как цепью, они на какое-то время замерли, взирая с незримой тоской то на умирающего зверька, то на пасмурное небо над храмом. Они ждали: небеса вот-вот прояснятся и что-то произойдет. Но бог не спешил помогать окровавленной земной тваринке, а невидимых людей, видно, он просто не замечал. Эрос почувствовал, как натянулась бечевка, соединявшая его с Ален. Девушка шагнула к котенку, взяла его на руки и повернула к дому. За ней последовали остальные.

Принесли котенка домой к Гапону, положили жалкий умирающий пушистый комочек на столе, стоявшем посреди комгемов. Крошечное тщедушное тельце беспрерывно вздрагивало не то от холода, не то от приближающейся агонии.

— Как же мы перельем в него кровь? – с ужасом склонилась над котенком Ален. – Я не вижу ни одной вены.

— Тоже мне ветеринар! Вены ей подавай, – усмехнулся Гапон. – У меня есть идея получше.

— Какая? – проворчал Палермо. – Неужто та самая…

— Карман Франкенштейна. Что ты на меня так смотришь, Палермо? – недовольно фыркнул Кондрат. – Я хоть и не вижу твоих глаз, но чувствую, как ты меня сейчас ненавидишь. У нас нет другого выхода. Кот слишком слаб, вот-вот откинет лапы. Поэтому надо действовать радикально. Да, именно так! – голос Гапона зазвучал озабоченно и твердо. – Сначала я отсканирую маленького котофейчика и на время помещу в Карман Франкенштейна. Там аннигилирую котенка и превращу его в матрицу оцифрованных квантов-гемонов. Палермо, дай мне квантосканер! – Кондрат приказал приятелю тоном, не терпящим возражений. Выхватив из невидимых рук Палермо прибор, по воздуху подплывший к нему из другого конца комнаты, Кондрат провел квантосканером над котенком, затем поместил зверька в другое устройство, имевшее сходство с оторванным накладным карманом – и котенок в тот же миг исчез. А через секунду его изображение возникло на дисплее. – Вот так. Теперь Палермо с помощью программы «Киберхирург» залечит бедолаге его раны, наполнит его квантовую копию гемонами нашей крови, которую каждый из нас сейчас закачает в гемикс…

— А потом? – нетерпеливо перебил Эрос.

— А потом мы воскресим полосатого – включим таймер аннигиляции в обратную сторону, он обратит гемоны кота в его живые клетки и…

— И? – осторожной спросил Палермо.

— И все. Кот будет здоровее, чем прежде.

— Ты уже когда-нибудь так делал, Жюль-Верн?

— Честно? Нет. Но, повторяю, у нас нет другого выхода. Кот или выживет, или помрет. Тем более, что у нас есть небольшой шанс. Карман Франкенштейна рассчитан максимум на четыре килограмма, а вес у котенка и того меньше.

— У Тима, – волнуясь, сказала Ален.

— Что? – не понял Кондрат.

— Я хочу, чтоб котенка звали Тимом.

— Ок. Так что, рискнем?

Они рискнули – и спасли Тимошку. Сделали так, как задумал безумный Гапон, – положили полумертвого котенка в аннигилятор, названный Кондратом «Карманом Франкенштейна», и создали квантовую модель животного на мониторе комгема. Палермо, прям как в Фотошопе, отредактировал рваные места на теле зверька – «дорисовал» утраченные мышечные ткани, органы и сосуды. А потом они вчетвером поделились с котенком каплями своей крови, возвращенными им мистическим Каннибалом. Правда, для этого им пришлось порядком помучиться – ловить почти наугад иглами бледно-розовые пятнышки, беззаботными мотыльками скользившие внутри их невидимых тел. К счастью, гемам удалось это сделать: они накололи своих малокровных мотыльков и по гемоводам закачали в гемикс – насос, переформатирующий кровь в ее кванты – гемоны. Палермо оцифровал гемоны и поместил их в кровеносную систему квантовой копии котенка. Сначала зверек воскрес на мониторе комгема – открыл глазки, поднял головку, повел ушками и хвостиком. Затаив дыхание, гемы наблюдали за чудом. Потом Палермо включил реаннигиляцию, и четверо невидимок с еще большим волнением уставились на Карман Франкенштейна. Вдруг оттуда донеслось слабое мяуканье.

— Ах, я сейчас умру! – в волнении воскликнула Ален.

— Живи, девочка, – усмехнулся Кондрат. – Ты нам еще нужна.

Это было что-то невероятное, когда оживший, вновь обретший кровь и плоть котенок ткнулся розовым носом в незримую ладонь Ален, отыскав ее, наверно, по нежному теплу, которое чудом продолжала излучать девушка-невидимка. А потом Тимоха с аппетитом пил пиво, которое подсунул ему добрый Гапон. Да нет, не пиво, конечно, а обычное молоко из магазина.

— А мы не умерли и не воскресли, – сокрушенно заметил Эрос, наблюдая, с какой жадностью котенок ощущает жизнь. – Так и останемся навсегда невидимыми бесславными ничтожествами.

Ален не помнила, как доползла гадкой гусеницей до своей квартиры. Эрос вызвался ее проводить, видя, что ее едва уловимая тень едва стоит на ногах. Совершенно обессиленная, подавленная последними событиями девушка упала навзничь на кровать и забылась лихорадочным сном. Ей приснилось, как они все вчетвером вповалку спали в квартире Кондрата. Ален легла возле Эроса. Невидимая, она прижалась к его невидимому телу, согрелась его теплом и уснула. Во сне она упала в омут, и громадный сом стал затягивать ее в мутную пучину. Она отчаянно барахталась, звала на помощь и отбивалась от склизкого чудовища. Внезапно сом принял облик ее утопленного деда – тот больно обвил свой длинный ус вокруг ее шеи и стал душить. Она наверняка умерла бы, если б не чьи-то сильные руки. Они отбросили прочь деда-сома, подхватили девушку и, вырвав ее из темных объятий омута, вошли в нее со всей страстью молодого тела. Ален очнулась от сладкого ощущения приближающегося оргазма: согревая незримым дыханием ее затылок, Эрос занимался с нею реальной любовью. Лунный свет, проникавший сквозь щель между шторами, заливал горячим серебром их будто бы пустое ложе. Когда Эрос кончил, Ален увидела, как струйка спермы, подобно крошечной белой змейке, ползет, извиваясь, в ее прозрачной, как волшебный сосуд, матке. Улыбаясь, Ален с облегчением и надеждой откинулась на подушку и крепко заснула. Ей приснился живой котенок.

Эросу тоже привиделся сон. Он разговаривал о чем-то с Кондратом. Поначалу их голоса доносились неотчетливо из какого-то неопределенного места. Но вот они внезапно прорезались, и сквозь пелену сна Эрос смог разглядеть себя и Гапона.

— Кванты, фотоны, гемоны. Где ты такого набрался, Кондрат?

— Сам не знаю. Может, Каннибал всему виной. Когда я в первый раз сунулся в храм и столкнулся нос к носу с этой летучей тварью, я чуть и не обосрался.

— И? Как тебя отпустило?

— Что? А-а… Каннибал принес книги.

— Какие еще книги?

— Вот эти.

В комнату невесть откуда влетели летучие мыши и стали неистово кружить над молодыми людьми. Мыши так быстро размахивали крыльями, что казалось, у этих животных не одна пара крыльев, а несметное множество.

— Да пошли вы! – психанул Эрос и схватил за крыло одну из тварей. Каково же было его удивление, когда он разглядел добычу. Ею оказалась… книга. – Вот это да! Книга с крыльями!

Эрос был потрясен увиденным. Не в силах сдержать себя, вскрикнул:

— Кондрат, это полная хрень!

— Ну-ну, разорался тут, – снисходительно осадил его приятель и, наугад раскрыв книгу, прочел вслух: – «Состояние частицы или системы частиц задано, если известна волновая функция Y(q)».

— Это магическое заклинание?

— Хуже. Первый постулат квантовой механики.

— Ну и что означает эта функция?

— Ничего, – пожал плечами Гапон. – Волновая функция позволяет с некоторой вероятностью предсказать нахождение интересующего нас объекта в том или ином заданном месте.

— Ясно, фигня. Гадание на кофейной гуще, – разочарованно буркнул Эрос. – Нам-то она как может помочь, эта твоя волновая функция?

— Она дает нам шанс отыскать решение, как спасти малыша.

— Почему ты в этом уверен?

— Потому что у нас нет другого выхода, кроме как верить в это. Мы можем рассчитывать лишь на везение. А везение в какой-то мере сродни квантовой механике.

*5*

Вечером того же дня гемы вновь собрались в развалинах храма. В усталых летних сумерках все краски померкли, растаяли туманные фрески, проникнув под кожу увядшему дню, а звуки, напротив, стали рельефней и четче. Со дня ямы было слышно, как шуршат шаловливыми мышами звезды в опрокинутом навзничь небесном подполье. Запахи тоже очнулись от дневного июньского зноя – набухли росой и теперь источали дух прогнившей, обветшалой древности.

— Как мы будем спасать Степу? – незримо простонала Ален. – У нас нет ни одной капли его крови.

— Нет, значит достанем, – безразличным тоном заверил Кондрат. Казалось, его голосом говорил сумрачный воздух, сонной кошкой свернувшийся на дне ямы.

— Что ты придумал? – раздался напряженный голос Эроса.

— Нужно проникнуть в детское онкологическое отделение. Наверняка Степа сдавал анализ крови. Найдем лабораторию, где хранится его кровь, и заберем ее.

— Пока мы будем грабить онкоотделение, мальчишка может умереть. Уже по-настоящему.

— Что ты предлагаешь делать?! – взвился Гапон. – Забить на пацана, да? Но я не желаю остаток жизни прожить как привидение!

— Ш-ш-ш, потише. Так вы распугаете всех божеств этого храма и оставите меня без работы, – послышался вдруг поблизости угрожающий шипящий шепот. А следом, будто хлопок пробки, стремящейся наружу из бутылки шампанского, раздался резкий, отрывистый шум крыльев.

— Каннибал, какие у тебя здоровенные крылья! – изумилась Ален. У мыши крылья и впрямь оказались невидимой длины – как у орла-отшельника или черного ангела.

— А, привет, – небрежно поздоровался с божеством Гапон. – Прости, не до тебя сейчас.

— Как не до меня? – искренне, без привычного ерничества, возмутился мышь.

— Каннибал, отвали! – словно от мухи, лениво отмахнулся от него Кондрат. – Мы сделали все, что ты нам велел – вернули к жизни того, кто уже и не надеялся выжить. Толку от этого практически никакого. Только чуток порозовели – и все. Мы остались теми же невидимыми подонками. Теперь мы будем действовать, как я решу.

— Эх, наивный ты человечек! – мышь взмахнул и тут же сложил громадные крылья. –Ну что ты сможешь сделать без божьей помощи?

— Не смеши, Каннибал! От тебя пользы, как от козла молока, – на этот раз грубо огрызнулся Кондрат.

— И правда, Каннибал, не мешай нам, – вежливо попросила Ален.

— Как-нибудь без тебя справимся, – хмуро добавил Палермо.

— Ах вот как! А это вы видели?! – фыркнув, мышь достал из-под крыла пробирку с красной жидкостью. – Видали?

— Что это? Неужто Степина кровь? – догадался Эрос.

— Она самая. Свеженькая. Сегодня утром взяли у мальчишки.

— Ты уверен, что это его кровь? – засомневался Кондрат. Он обдал взволнованным дыханием божество. – На пробирке ничего не написано.

— Конечно, уверен! – довольно ухмыльнулся мышь. – Мне эту пробирку Степина медсестра принесла.

— Медсестра?! – ужаснулась Ален. – Ты заставил ее принести кровь ребенка под страхом смерти?

— Да-да, все так и было! Я укусил несчастную, выпил ее кровь, а часть выплюнул в пробирку, – ехидно захихикал мышь. Но быстро угомонился и улыбнулся примиряюще и чуть снисходительно. – Друзья мои, далеко со своим нигилизмом вы не уедете. Надо уметь различать в окружающем мире не только отстой и негатив, но и доброе начало.

— Ты что ль, это доброе начало? – недоверчиво фыркнул Гапон.

— Чудовище, мерзость! – яростно выпалил Палермо.

— Каннибал, зачем ты кривляешься в такую минуту? – печально вздохнула Ален.

— Ах так! Не верите, значит, что я способен на высокие поступки? Тогда смотрите!

Мышь крутанулся вокруг своей оси, его орлиные крылья безвольно взметнулись вверх и вдруг опали большими завядшими лепестками. А в следующий миг из самого нутра божества с новым, бодрым, радостным хлопком, подобно восторженному парашюту, выстрелила пара белоснежных крыльев. А еще через мгновенье незнакомая голубка, изящно взбив крылами небесную синь, закружилась над головами обомлевших ребят. Сделав пару кругов над развалинами храма, благородная птица вдруг села на призрачное плечо Ален.

— Какая красивая, – боясь спугнуть ее, произнесла девушка.

— Медсестра тоже так сказала, – нежным, почти детским голосом ответила голубка. – А еще она поклялась, что готова исполнить любое мое желание. Так покорила ее моя красота.

— И что, исполнила? – тоже любуясь птицей, спросил Эрос.

— А то! Откуда, вы думаете, у меня взялась пробирка с кровью?

— Развел, значит, медсестру? – хмыкнул Кондрат.

— Не развел, а вежливо попросила. Отныне я – принцесса неба! – выпятив белую грудку, объявила голубка. Затем нетерпеливо взмахнула крыльями. – Ладно, некогда мне больше с вами лясы точить. Спасайте малыша, раз взялись за это дело.

— А ты? – Ален осторожно коснулась двумя невидимыми пальцами головки голубки.

— Я – дитя Пикассо, тленный символ его мира. Полечу, поздороваюсь с солнцем и небом! Десять веков я не видела их, золотых и лучезарных божеств. Если б не вы, милые мои подонки, еще б тысячу лет я прозябала в земляном сне, стыдливо пряча под крылами чудовища остатки гнилой души. Прощайте и обещайте исполнить все, о чем поклялись в этом храме!

И голубка улетела, оставив за собой едва уловимый шлейф седого дыма.

Постепенно, как бы невзначай, дым опустился к земле и плотно окутал развалины. На несколько мгновений небо, голубка и храм пропали из виду: они стали такими же нереальными, как четверо приятелей-невидимок. Но вот дым рассеялся, и из его исчезающей, рваной материи вновь проявились тысячелетние камни, а вместе с ними вдруг обнаружились расплывчатые акварельные фигурки ребят. Но никто из них в тот момент не придал этому значения. Они снова увидели в небе голубку и все внимание сосредоточили на ней.

— Прощай, принцесса неба! – замахала вслед чудесной птице Ален. Сквозь ее руку сочился солнечный свет, но все же это была уже ее рука, слабая, полупрозрачная, но прощенная плоть.

— Фантастика! – не удержавшись. вскрикнул Палермо. Его лицо и фигура были похожи на оживший рисунок из комикса. На глазах Палермо голубка вдруг стала точкой в небе, а затем и вовсе растворилась в лазурной вечности.

— Фантастика, чувак, это когда мы вытянем с того света мальчишку, – буркнул Кондрат.

— А мы вытянем? – недоверчиво спросил Эрос.

— Засунь подальше свой скепсис! Ты слышал, что сказал Каннибал? Надо уметь различать в окружающем мире не только плохое, но и другое, противоположное. Сейчас дороги каждая минута и каждый наш поступок. Слушайте и выполняйте то, что я вам скажу! Возможно, это единственный шанс спасти нас самих.

Около девяти вечера Ален поднялась по лестнице и подошла к своей двери. Света на лестничной площадке не было: не то сгорела лампочка, не то ее в наглую выкрутили, чтоб продать на рынке вместе со старыми вязаными носками и ржавыми гвоздями. Нащупав в невидимом кармане ключ, девушка едва попала им в призрачную замочную скважину. В коридоре свет решила не включать. На ощупь прошла на кухню, наугад взяла со стола бутерброд с засохшим плавленым сыром, запила его холодным чаем – и ноги предательски подломились. Вместо того чтобы хоть немного взбодриться, она устало повесила руки-крылья. Не взлететь ей никогда, как голубке, не искупаться в синеве небесной! В спальне она машинально глянула в зеркало и ужаснулась от увиденного. Осунувшееся, изможденное, как у старой женщины, лицо, покрытое мертвенной бледностью, будто ее долго терзали и пили из нее кровь. Жизнь возвращается, Ален виновато улыбнулась отражению. Она завела будильник на 23.45 и, не раздеваясь, свернулась калачиком на кровати.

Ален снова явился сон. Будто она стала сомом и ее по ошибке вместо крови затолкали в Гемоглобов. Перед ее глазами пронеслась вся жизнь, чужая и еще непрожитая. А потом ей сообщили чудовищное ускорение, как тому кванту, который Кондрат назвал гемоном, квантом крови. Но вот диво, Ален почувствовала в себе импульс невиданной силы, но не сдвинулась с места – пространство само ринулось ей навстречу. Да так быстро, мгновенно, что она не успела закрыть от страха глаза. Пространство явилось ей, как сон, в тот же миг, как ей сообщили чудовищный импульс. Теперь не нужен транспорт, надо лишь выбрать направление, и пункт назначения сам предстанет перед тобой, да еще со скоростью квантовой телепортации. Теперь она была сон-сом, пространство явило ей больничную палату. На койке лежал умирающий мальчик. Это был Степа. Ален узнала его. По его бездонным глазам она догадалась, какую чудовищную боль он испытывает сейчас. Ален-сом хотела проглотить его, чтоб он покончил с мучениями, но не нашла в себе мужества. Тогда сом решил накормить ребенка своей икрой, чтоб отвлечь мальчика от чудовищной боли, но замешкался. В этот момент на малыша сверху, с потолка, упала громадная черная тень, имевшая форму лодки. Дед Егор, испугалась рыба-сом. Поднимая буруны воды, Ален метнулась к ребенку и закрыла его собой от дедовского гарпуна. А в следующее мгновение кровь, хлынув из раненого сома, окатила с ног до головы мальчика – и смыла с него боль. И тогда Ален проснулась: в 23.45 ее разбудил будильник.

*6*

В полночь Эрос, Ален и Палермо встретились дома у Гапона. Свернувшись клубочком и спрятав от посторонних глаз розовый носик, Тима как ни в чем не бывало спал на кондратовском диване. Котенок быстро освоился и полюбил дом человека, который, как он сам утверждал, не способен был полюбить ни одно живое создание.

Кондрат включил комгемы и гемикс, замешкался и подозрительным взглядом прошелся по лицам гемов: они были бледны и призрачны, как новогодний холодец.

— Принесли. Если ты это хочешь спросить, – опережая вопрос Кондрата, усмехнулся Эрос.

— Я сейчас все быстро отсканирую, – поспешил добавить Палермо.

— Не могу понять, зачем тебе это надо, – недоуменно пожала плечами Ален. – Ведь мы сумели спасти котенка без этой белиберды.

— Хм, ребенок и котенок, – задумчиво произнес Кондрат. – Нужны дополнительные, сильные гносисы, которые смогут претворить умирающую Степкину кровь в эликсир жизни. Вот ты что принес, Эрос?

— Билет на футбол. Первый и единственный матч, который мы смотрели вдвоем с папой.

— Ладно. А ты, Палермо?

Парень молча протянул ладонь: на ней лежал крошечный, размером с витаминное драже, шарик.

— Что это?

— Когда я был маленьким, запихнул его в нос. Мама едва выковыряла его из меня.

— Теперь понятно, откуда у тебя тяга к научным открытиям. А ты, Ален? В прошлый раз ты сканировала свои трусики. А сегодня что будет, лифчик?

— Нет, вот это, – девушка достала из рюкзачка сильно потрепанную тетрадь. Кондрат вопросительным взором уставился на тетрадь: – Еще один дневник?

— Угадал. Его вела моя прабабушка в годы войны. Хочешь, прочту отрывок, как они голодали и ели щи из лебеды?

— Не хочу! Ты что, издеваешься?! – Кондрат в ярости надвинулся на Ален. – Я просил принести знаки счастливого детства, а ты что притащила? Страшилки про голодную лебеду? Какие из них получатся гносисы, а? Отстой, а не гносисы!

— Когда я читаю бабушкин дневник, мне становится стыдно за себя. Я подхожу к зеркалу, улыбаюсь и говорю – у меня все хорошо.

— Ладно, – так же быстро, как вспыхнул, Гапон остыл и сдался. – Пусть будет по-твоему, Ален. Палермо, на, отсканируй, – Кондрат протянул парню три знака счастливого детства: билет, дневник и шарик – а сам направился к комгему. Внезапно дорогу ему преградил Эрос. Руки его были сжаты в полупрозрачные, едва обретшие прежнюю плоть, чуть розоватые кулаки, отчего злость его казалось детской и игрушечной.

— А теперь, Кондрат, признайся, что ты задумал!

— Ух ты, какой прыткий! «Я пронжу, пронжу иглой сердце куклы восковой. Жарко, сердце, загорись – разорвись!»

— Гапон, ты совсем с ума спятил! Что ты надумал! – в сердцах вскрикнула девушка.

— Тише, Ален, – Эрос взял ее за руку. – Кондрат, ты хочешь спасти малыша с помощью Кармана Франкенштейна?

— Нет, конечно. То, что сойдет для котенка, не покатит для ребенка. Я уже говорил, мощности Кармана хватит максимум на четыре кило живого веса, а в Степе сколько, кто знает?

— Ну-у, – неопределенно протянул Палермо, оторвавшись на миг от сканера. – Килограммов пятнадцать.

— Вот то-то же. Но важно даже не это. Степы нет с нами. Кого мы будем аннигилировать?

— Точно! Не подумал.

— Поэтому я предусмотрел запасной вариант.

— Что за вариант? – не удержавшись, Эрос заглянул из-за плеча Гапона на стол, на котором стоял комгем.

— Волчок, – коротко ответил Кондрат. Он бережно коснулся нового прибора, схожего на детскую юлу. Прибор был подключен к гемиксу.

— Не помню, чтоб эта штука была у тебя в прошлый раз, когда мы вытягивали с того света котенка, – удивленно заметил Эрос.

— Правильно, не было, а теперь есть. Кстати, Волчок собрал Палермо. Как, впрочем, и Карман Франкенштейна.

— Палермо! – осуждающе уставился на друга Эрос. – И ты молчал?

— Я велел ему держать язык за зубами. Зачем трепаться раньше времени.

— И как работает твой Волчок? – подойдя к столу, Ален тоже дотронулась до загадочной вещицы.

— Волчок – это квантовый генератор, точнее, генератор гемонов, – с неожиданным жаром принялся объяснять Гапон. – Его задача – сгенерировать из крови Степы пару запутанных гемонов. Они как одно целое, даже если их разделить и разнести на приличное расстояние друг от друга.

«Гемон» – Эрос вдруг ясно вспомнил недавний сон. Но спросил о другом:

— Что это значит «одно целое»? Ты говоришь непонятные вещи.

— Если мы захотим изменить один гемон, к примеру, улучшить его биохимические показатели, то автоматически изменится и второй гемон: он станет точь-в-точь таким же, как первый.

— А нам-то что с того? – устало вздохнула Ален.

— Сначала Волчок разгонит кровь, как андронный коллайдер разгоняет микрочастицы, и сгенерирует столько пар запутанных гемонов, сколько это будет возможно. А дальше, с помощью лазера, который встроен в Волчок, выцепит из каждой пары по одному гемону и отправит их на орбиту Земли.

— Типа спутников? – заинтересовался идеей Гапона Палермо.

— Именно!

— А что будет с остальной кровью Степы? – забеспокоилась девушка.

— Остальные гемоны я отправлю в Гемоглобов. Но прежде в гемиксе кровь мальчика должна смешаться с нашей.

— А это еще зачем? – спросил Эрос, тоже внимательно следивший за рассказом безумного приятеля.

— Степкиной крови катастрофически мало, – качнув головой, Гапон поднял пробирку с кровью мальчика. – Нужна критическая масса, чтоб получить результат.

— Ты прям как на лекции, – хмыкнул Эрос.

— Тс-с, не перебивай! – одернула его Ален.

— Вот мы и вольем в кровь малыша наши кровинушки, которые получили в награду за спасение котенка. Когда гемоны Степы вперемешку с нашей кровью зайдут в Гемоглобов, Палермо займется их чисткой. Да, Палермо?

— Ну да. Я удалю из гемонов раковые клетки, а затем обогащу аминокислотами, белками и витаминами.

— Ха-ха-ха, именно так – витаминами! – вдруг прыснул от смеха Кондрат. Он заметно нервничал. – Палермо назвал знаки счастья, которые вы притащили ко мне, витаминами. Когда гемоны мальчишки будут здоровы, в тот же миг изменится состав гемонов-спутников: они тоже освободятся от раковых клеток.

— Здорово! – тихонько, словно боясь кого-то спугнуть, захлопала в ладоши девушка.

— Какое все это отношение имеет к ребенку? – скорчил недовольную мину Эрос. – Степа же не спутник. Мучится сейчас где-то дома или в больничной палате, умирает, а спасти его никто не может.

— Мы спасем! – горячо воскликнул Гапон. – Каждый гемон-спутник – это квантовый ретранслятор. Они будут транслировать на Землю нашу любовь к Степе и наши гносисы-воспоминания о счастливом детстве. Спутники установят квантовую связь с гемонами малыша и переформатируют их.

— Как же спутники найдут мальчишку? – недоверчиво уточнил Эрос.

— Как-как. Рыбак рыбака видит издалека. Выздоровевшие спутники вылечат гемоны в крови ребенка – изменят их по образу своему и подобию. И Степа не умрет.

— И мы тоже останемся живы, – с облегчением вздохнула Ален. Слушая Гапона, она не могла избавиться от мысли, что он говорит не своими словами, может, повторяет мысли Палермо, а может, Каннибал промыл ему мозги и вложил в его уста свой дерзкий язык. Но какое сейчас это имело значение! У них не было выбора, они должны были рискнуть согласиться со всей научной ахинеей, которую впаривал им сейчас Кондрат. Они готовы были на все, чтоб спасти ребенка. Ведь другого способа спастись самим у них не было.

— Кондрат, а какое воспоминание детства ты приготовил для Степы?

— Потом, Ален, потом. Сейчас это неважно. Пора начинать.

Ален показалось, что она упустила момент, когда Кондрат включил Волчок. Вот сейчас следом зашумит гемикс, вспыхнет луч лазера, унося незримый гемон за пределы Земли, по прозрачным гемоводам кровь из вен отчаявшейся четверки бесшумно заструится в гемикс, там кровь гемов смешается с кровью ребенка, поступившей из Волчка, после того как в нем будут сгенерированы несколько сотен пар запутанных гемонов, затем, после совершенно немыслимого кровосмешения в гемиксе, наступит новый этап – молекулы крови перевоплотятся в ее кванты-гемоны, после чего они поступят в комгем, где соединятся с гносисами «знаками счастливого детства», потом очередной этап – оцифрованные гемоны хлынут в Гемоглобов, в котором их ждут последние испытания – удаление раковых клеток, возрожденные гемоны Степиной крови тут же установят квантовую связь с гемонами-спутниками и вылечат их, и тогда… тогда… Ален, конечно, не могла всего этого понять и объяснить. Она была обычной юной девушкой, далекой от квантовой физики, генетики и прочих заумных вещей, в реальности которых пытался убедить ее Кондрат. Но Ален была очень чуткой, интуитивной девушкой. Она вдруг ясно осознала, что у них наконец появилась слабая, но все-таки надежда, что Степа выживет. Нестерпимо захотелось верить, что у малыша появился шанс на спасение.

*7*

Душа в ковчеге крови постепенно возвращалась к ним. Ален, Эрос, Кондрат и Палермо приходили в себя, как героиня Умы Турман из их любимого «Криминального чтива» – с мгновенной болью и долгим мучительным стыдом. А еще они испытали долгожданный прилив крови, а вместе с ним невыносимую, зудящую жажду действовать. Какое-то время каждый из них пытался разобраться в себе, к чему призывает его неосознанный долг. Затем не сговариваясь они отправились к яме. Туда неожиданно вновь согнали спецтехнику, какие-то люди в робах и строительных касках готовили смертный приговор древнему храму.

— Нужно спешить, – с опаской наблюдая, как бульдозер со стальным безразличием сгребает песок и щебень к краю ямы, решительно заявил Кондрат. – Мы должны сделать тайное явным.

— А смысл? – усомнился в его намерениях Эрос. – Все равно храм обречен. Прошлое никому не нужно, как и наше будущее.

— Кончай ныть! – Кондрат сплюнул на землю. – Прошлое нужно моей совести. Я заступлюсь за него. А вы, как хотите.

Гапон купил в магазине канцтоваров набор масляных красок, несколько кисточек и растворитель и в начале шестого вечера, когда строители пошабашили и, устало подтрунивая друг над другом, разъехались по домам, спустился к еще теплым, нагретым щедрым июньским солнцем развалинам. Кондрат в последний раз держал в руках кисточку и краски, наверное, в детском саду №42, что находился совсем рядом, метрах в ста от святилища. Но это не помешало парню с волчьим рвением начать рисовать фреску. Он писал ее на том месте, где ему посчастливилось увидеть ее, когда он был проклятым мудаком, невидимкой, лишенной крови и плоти. Кондрат писал по памяти, прислушиваясь к току своей крови, мысленно выуживая из нее, словно жемчужины, гносисы, в которых воплотились всполохи чудесных воспоминаний о росписях загадочного храма. Повинуясь зову своей реанимированной совести больше, чем упрямой воле вожака, остальные трое тоже взялись за кисти и краски. Вскоре акт их персонального возрождения захватил их с головой. Они не заметили, как загустел, словно мед, вечер, да так и вступили в ночь, самую короткую в этом году, – с воскрешенной плотью, горящими взорами и благодарными руками, уверенно кладущими на стены штрихи и линии под лучами терпеливого электрического света, который лил сверху прожектор, поставленный здесь отпугивать случайных воришек и проходимцев. Так, за спасительной живописью, гемов застигло новое утро. Около восьми часов сюда снова съехались строители во главе с матершинным бригадиром. Открыв рты, они молча взирали на то, как под их ногами оживали мертвые камни, как поначалу безликий стрит-арт на них становился все больше похожим на иконы в центральном соборе. Люди видели, как заплакали три парня и девушка, когда у них вдруг кончились краски, и не знали, чем утешить их.

А потом и вовсе случилось чудо.

Ближе к полудню в знойном небе над остатками храма появилась белая голубка. От нее веяло свежестью и торжеством неземного света. Голубка сделала круг над святилищем, над запрокинутыми в счастливом восторге лицами ребят и вдруг уронила вниз крошечную какашечку. Никому не было ведомо, куда упала она, меж каких камней затерялась или утонула в тысячелетнем прахе истории, но с того мгновенья с фресками стало происходить что-то невообразимое.

Архангелы на старательных рисунках гемов воплотились в красно-оранжевые гладиолусы, святые стали спелыми кистями винограда, а грешники переродились в теплые восточные вазы – и все мигом переменилось. Библейские сцены обрели новую форму и содержание, реинкарнировались в незатейливые, но полные затаенных любовий натюрморты.

— А какой цветок выбрал Господь? – спросил Петр Васильевич, отец Ален, когда она рассказала ему эту удивительную историю.

— Па, сходи на угол улиц Комсомольская и Якира и не поленись спуститься к развалинам святилища – может, успеешь увидеть своими глазами чудесные натюрморты, – улыбнулась в ответ отцу дочь. – Только, слышишь, не откладывай надолго. Говорят, ту яму скоро засыплют землей, и тогда одному Богу будет известно, что было на стенах того таинственного храма.

Март 2020 – февраль 2021 г.