*1*

 

В середине осени Елена заблудилась в городе, в котором родилась и прожила большую часть жизни. Елена была одинокой женщиной и, чтобы попусту не таращиться на свое одиночество, густо проросшее в ее доме, косметичке и пачке сигарет, она уходила гулять. Запрокинув голову, она наугад брела по городу. В синем небе раскачивались золотые тени, их становилось все больше. Но вот чей-то резкий уверенный взмах, за ним другой, третий – и небо очищалось. Тени осыпались, как волшебное конфетти.

Октябрь стоял лазурным и беспечным. Дворник, одетый в длинный и стильный, точно от кутюр, плащ цвета морской волны, подметал улицу от облетевших с деревьев листьев. Они тщетно пытались отбрасывать тени в небеса. Дворник сгреб листья в шуршащую кучу, накрыл ее сверху старой рогожей – и в тот же миг тени на небе исчезли.

— Гляди себе под ноги, – сказал дворник Елене вслед. – Иначе никогда не найдешь себе мужика. Только нос разобьешь об асфальт.

— О тротуарную плитку, – машинально поправила она, ногами нащупывая себе дорогу. Но дворник не обратил на ее замечание ровным счетом никакого внимания. Кончив подметать, он принялся старательно выкапывать цветочные луковицы из клумб, разбитых поблизости. Однако Елена не видела этого – ведь она продолжала жить с запрокинутой головой.

— Поможешь? – спросил дворник. Поглядев ей в спину, махнул рукой. – А впрочем, ступай своей дорогой.

Успев сделать еще несколько слепых шагов, Елена прислушалась: голос дворника не был ей знаком, но она все равно остановилась. Не опуская головы, спросила: – Где это я?

— Где, где, – передразнивая ее, повторил дворник. – На дне.

— На дне?

— Ага, на дне года. Зима уж пришла, а ты все царицу из себя строишь, ходишь с задранной головой, словно в небе престол свой высматриваешь.

— Неужели и вправду зима? – перебила его Елена. – Она милая, она снежная… Разве такое возможно?

Не веря ни единому слову дворника, женщина опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока не прожила до конца эту историю.

Елена стояла у края Покровской площади, против памятника одного из отцов-благодетелей города, ощетинившегося на нее шипами чугунной ограды, – и отказывалась верить своим глазам. Повсюду лежал снег. Густой и высокий, как прелести порнозвезды. Откуда его столько навалило, поморщилась Елена. Снег, искрясь на солнце и слепя ей глаза, лишь подчеркивал ее одиночество – еще более белое и холодное, чем он сам. Едва не взвыв от тоски, она двинулась в сторону альтанки, в тот миг похожей на кислый чайный гриб, вынутый из банки. Одинокий гриб посреди снежного беспредела.

Настырный дворник увязался за Еленой следом, норовя метлой залезть к ней под шубу, которая взялась на ней невесть откуда. Женщина поймала одной рукой метлу, другой всадила дворнику холодную пощечину и, как ни в чем не бывало, поднялась по ступеням в деревянную беседку, чья ажурная хрупкость напоминала ее самое откровенное белье.

В основании альтанка была восьмигранной звездой, вероятно, выброшенной наружу волнами неизвестного, давно канувшего в лету моря. В обыденной жизни, лишенной налета мифического трагизма, альтанка была столетней беседкой. В центре ее венчал граненый купол со шпилем, а по четырем сторонам – полукруглые арочные козырьки. Альтанка издавна обросла множеством легенд, возможно, в первую очередь благодаря псевдоархаичной резьбе, густо испещрившей беседку: ее невысокие, в половину человеческого роста, стенки, столбы, поддерживавшие крышу, и деревянные кокошники, украшавшие четыре козырька. В истории города нашло свое почетное место имя автора проекта альтанки, но Елена упрямо отказывалась верить, что простой смертный, да еще чертежник мог придумать такое диво, столь же неземное, как и снег, продолжавший падать с неба. Женщина называла про себя альтанку «Восемь Д» по количеству ее граней и по количеству сторон света (к привычным четырем сторонам она добавила четыре стихии: огонь, воду, воздух и землю – признавая за ними право тоже считаться сторонами света). Орнамент беседки был сплошь из языческих и иудейских знаков, не менее загадочных, чем блеск египетских пирамид. Елена любила заглядывать в шестиконечные звезды, вырезанные в стенках беседки, и всякий раз видела внутри звезд иной, параллельный, мир.

Когда она вошла в альтанку, ее уже ждали восемь незнакомцев. Их странный нелепый вид, подчеркнуто вызывающие одежды и даже звериные маски (у одного из незнакомцев была маска и крылья орла, но костюм льва, а у другого тоже крылья хищной птицы, но маска и костюм собаки) выдавали в них бродячих артистов, сбежавших по неведомой причине из своего скучного театра. Ах, если б это было так и в самом деле!

— Иди к нам, – позвал ее парень лет тридцати, может, чуть старше. У него было круглое открытое и маслянистое, как блин, лицо и глаза цвета янтаря. Рядом с ним стояла вылитая его копия – такой же светлый парень, только чуть выше и, может быть, года на два старше. У близнеца были длинные волосы, которые шевелились сами по себе, словно морские водоросли, и излучали свет. Несмотря на свою необычность, этот свет показался Елене знакомым – в точности тем самым светом, что с утра до ночи сопровождает ее пасмурное одиночество. Окинув беглым взглядом остальных незнакомцев и толком не разглядев их, она спросила: – Вы кто?

— Мы – мечты и желания, – ответил, словно выдохнул слова, еще один незнакомец. Едва он это сделал, как щеки и лоб Елены обдало свежестью – не зимней морозной, а весенней хмельной. Повернув голову к самому старшему из своих спутников, мужчине лет шестидесяти, с длинными седыми кудрями и такой же седой бородой, с лицом, изборожденным временем, но с телом, еще крепким и кряжистым как дуб, незнакомец-ветродув спросил старика, будто искал у него поддержки: – Ведь так, Перун?

Тот, кого назвали Перуном, поначалу ничего не ответил. Он пытливо рассматривал Елену, продолжая молча делать то, что делал, когда она только вошла в альтанку – перекладывал из одной руки в другую массивную деревянную палицу.

— Ты слышала, что сказал Стрибог? – обратилась к Елене незнакомка, единственная женщина – не считая девочки, тоже бывшей там, – среди восьми чужаков. Одетая в допотопную шубу, у которой атласная подкладка была вывернута наружу, незнакомка с виду казалась не намного моложе сурового Перуна, но глаза ее были ласковыми и приветливыми. Поглядев на зажатую, оторопевшую Елену, она улыбнулась. – Да не трепещи ты так, дева. Ведь мы и вправду не демоны какие, а мечты и желания.

— Неужели все мои? – пытаясь прийти в себя и обрести прежнее равновесие духа, пошутила Елена. Ее поразила странная шуба незнакомки, вышитая невероятно красивым узором. Она о такой шубе никогда и не мечтала.

— Нет, не твои, – совершенно серьезно сказал парень с волосами, излучавшими солнечный свет.

— А чьи же? – Елена оправилась наконец от волнения. Ее начинала забавлять ситуация, в которой она оказалась.

— А это ты должна узнать, – засмеялась звонким детским смехом девочка. Ей было лет десять-двенадцать. Она взяла Перуна за свободную руку и, запрокинув головку, кротко попросила: – Дедушка Перун, порадуй нашу избранницу своей нежностью.

— Хм, ты думаешь, она этого достойна, одинокая пигалица? – улыбнулся старик и, высвободив из детской ручонки свою могучую ладонь, погладил головку девочки. – Ну раз ты, Пеперуда, просишь, то я отказывать тебе не стану.

В следующее мгновенье на глазах Елены произошло настоящее чудо. Перун внезапно ударил палицей о свободную руку, высек из нее несколько золотых искр, а те, померцав, обратились вдруг в букет сине-желтых ирисов.

— Это тебе, госпожа, – сделав шаг навстречу Елены, старик протянул ей цветы.

— Перун назвал ее госпожой! – тут же пронесся по альтанке изумленный ропот. Видно было, что спутники Перуна оказались застигнутыми врасплох его неожиданным поступком.

— Ах, как я рада, дедушка Перун! – снова звонко рассмеялась Пеперуда. Она подошла к Елене и прижалась щекой к ее руке. Боже, что все это значит, опять разволновалась не на шутку женщина. Она почувствовала, как сердце заметалось в ее груди встревоженной птицей. Неужели это не сон, и эти люди – и люди ли они вообще – и вправду существуют?

— Да не волнуйся ты так, – ласково улыбнувшись Елене, девочка погладила ее руку. – Ты уж прости, что мы не твои мечты. Да, не твои. А чьи, мы и сами не знаем, – малышка шмыгнула носом, всхлипнула один раз, другой – и в тот же миг в беседке пошел дождь. Снаружи продолжал падать снег, а в альтанке закапал дождик.

— Пеперуда, перестань, – дунул на девочку Стрибог. Лучше объясни госпоже, что от нее требуется.

— Хорошо, – перестав плакать, кивнула девочка. Дождь тотчас кончился – как будто его и не было. – Мы потерялись, заблудились в твоем мире, госпожа. И тебе предстоит узнать, чьи мы мечты.

— Заблудившиеся мечты. Это похоже на бред. Ты, наверное, шутишь, девочка? – отказываясь верить тому, что она видит и слышит, растерянно пробормотала Елена. – Я лучше пойду.

— Постой, – вдруг остановил ее на ступенях круглолицый парень. – А ирисы, которые ты держишь? Разве они похожи на бред? Скажи.

— Нет. Ирисы настоящие, – замерла на полушаге Елена.

— И мы настоящие. Поверь, это не наша вина, что нас разлучили с теми, кто о нас мечтал.

Он был убедителен и очень искренен, этот солнцеликий парень.

— Меня Леной зовут, – неожиданно для самой себя первой представилась Елена.

— А я – Хорс, – улыбнулся парень, и его губы запахли медом.

Хорс, удивленно повторила Елена. А тех, других, зовут не менее странно: Перун, Стрибог, Пеперуда… Она, кажется, начала о чем-то догадываться, но при этом продолжала отказываться верить в чудо, свидетелем которого стала по воле необыкновенного, загадочного случая. Инстинкт самосохранения еще пересиливал любопытство, невзирая на это, сознание уже заставило работать память. Книги… Елена была начитанной женщиной. Она осторожно произнесла: – Если мне не изменяет память, то Хорсом древние славяне звали одного из богов солнца.

— А как звали другого? – спросил парень со светящимися волосами.

— Не помню, – честно призналась она.

— Ну, госпожа, вспомни! – захлопала в ладоши Пеперуда.

— Я помогу тебе вспомнить его имя, – сказал Хорс. – Дажь…

— …бог! – радостно воскликнула Елена. – Дажьбог!

— Верно, – засмеялся Хорс. – Мой брат Дажьбог – бог солнечного света, а я – бог солнечного диска.

— Остальных я представлю, можно? – вдруг перебила девочка. – Дедушка Перун – бог-громовержец, мы все его слушаем. Даже тетушка Макошь – она его жена и богиня земли. Стрибог – бог ветра, поэтому он всегда дует, когда говорит.

— Представь и нас, Пеперуда, – подойдя ближе к Елене, попросили два незнакомца, одетые в маски и костюмы собаки и льва. И тут только женщина поняла, что эти двое никакие не бродячие артисты и все у них настоящее, хоть и выглядит фантастически, – птичьи крылья и звериные морды.

— С удовольствием, – кивнула девочка. – Летающего пса зовут Семаргл. Он только с виду грозный, а в душе очень добрый и заботливый.

— Гав! – шутливо тявкнул Семаргл и лизнул руку Елене. – Я бог семян и корней растений.

— А Грифон и вправду суров, – продолжала девочка, показывая на орла с телом льва. – Он просто не может быть другим. Ведь Грифон – бог-стражник. Он способен защитить нас от любых напастей, кроме судьбы.

— А это моя любимая племянница, – включился в разговор Перун. – Пеперуда. Она способна вызывать дождь и вместе с моей женой Макошью и братьями Дажьбогом, Хорсом, Стрибогом и Семарглом делает большое дело – помогает людям выращивать урожай.

— Погодите, что-то я запуталась, – растерялась Елена. – Так вы мечты или… боги?

— Какая разница, госпожа? – нежно дунул на нее Стрибог. – Настоящие мечты непременно имеют божественную сущность, а верить в богов – значит, мечтать об их милости.

Елена ничего не ответила. Она устала от чуда, в голове ее стоял какой-то неясный шум: образы и смыслы налипали один на другой, как снежинки, из которых вырастали сугробы… Но вдруг сквозь этот белый расплывчатый шум Елена радостно осознала: отныне она не одинока!

— Я готова, – сказала она. – Я помогу вам найти тех, кто мечтает о вас. Может быть, даже не зная об этом.

Покинув альтанку, они вдевятером двинулись по заснеженной аллее в центр города.

 

*2*

 

Сумск был небольшим и не очень старым городом – меньше четырех сотен лет отроду. Город «в себе», окутанный пустыми неглубокими тайнами, пропитанный насквозь наивной провинциальной бравадой. Своими потугами выжить и сохраниться Сумск напоминал барона Мюнхгаузена, чудом сумевшего вытянуть себя за волосы из болотной трясины. Да они и впрямь были похожи между собой с той единственной разницей, что барон был вымышленным, а город существовал и поныне.

У Сумска было несколько исторических артерий, одной из них служила улица Соборная, названная так в честь большого взмывающего ввысь собора, расположенного аккурат посреди улицы. Ее старые двухэтажные дома можно было бы снимать в кино о купцах и мещанах, в конце XIX – начале XX века заселявших такие вот, как Сумск, уездные города. Но кино никто не снимал и вряд ли когда-нибудь снимет: ведь те, кто сегодня делает кино, далеки от мысли тратиться на истории о безвозвратно сгинувшем бессмысленном счастье. Нынешним жителям Сумска, казалось, тоже не было дела до центральной улицы города. Почти все дома обветшали, пришли в негодность, и если их первые этажи, отданные под магазины, кафе и банки, еще как-то держались, на время реанимированные наиболее предприимчивыми сумчанами, то вторые этажи безмолвно вопили о помощи, взирая на горожан пустыми глазницами разбитых или заколоченных наглухо окон. Время здесь было похоже на несчастную затравленную старую крысу, вдруг лишившуюся крова и человеческих подачек.

Искатели, ведомые ожившей, воспрянувшей духом Еленой, словно не замечали царившего кругом тотального упадничества. Никто и не думал унывать, брюзжать или показывать пальцем на недостатки местной цивилизации. Напротив, мечты-боги странным образом преобразились и приобщились к местному колориту, наполовину небрежному и надменному, наполовину мелкому и глуповатому.

Несколько раз пройдясь по Соборной туда и обратно, искатели заглянули в ювелирные салоны и поглазели на сверкающие витрины, померили кроссовки в спортивных магазинах, прижавшихся дверями друг к дружке, познакомились с литературными новинками в книжных лавках, открытых также по соседству друг с другом, пообедали в кафе и выпили кофе с пирожным в шоколаднице… Казалось, все забыли об истинной цели своего путешествия. Веселой бестолковой гурьбой искатели продолжали бесцельно бродить по центру, не обращая внимания на прохожих, не обращавших внимания на них. Подумаешь, в середине зимнего дня седой бородатый дед с палицей расхаживает в окружении каких-то ряженых чудаков! Ну и что, что у собаки крылья, а у орла – лапы и хвост льва! Горожанам не было дела до чудес. Зато Елену подмывало напомнить Перуну или Хорсу, зачем они здесь, но она не решалась. Вдруг ее слова обидят их, и тогда наваждение исчезнет, и она снова останется одна… Нет, уж лучше она поведет их в переулок Терезова!

Его название не имело ничего общего с Матерью Терезой, балканской надеждой всех больных и обездоленных. Напротив, несмотря на то что переулок одним торцом выходил на собор, в этом месте полностью отсутствовал дух святости. Ненароком оказавшись здесь, хотелось завыть волком при виде того убогого зрелища, которое представлял собой этот потерянный во времени переулок. Его дома казались еще более старыми, изможденными и забитыми, нежели те, что стояли на Соборной или на параллельной ей Воскресенской. Эти дома были похожи на исторических франкенштейнов, которым давно пришел час исчезнуть с лица города, но безжалостные, равнодушные горожане не давали им умереть и оживить их толком тоже не могли. Вероятно, поэтому на большинстве строений в переулке Терезова, на этих живых мертвецах, долго не держалась ни одна фасадная штукатурка – она отваливалась от стен, словно чешуйки отторгнутой телом кожи, и рассыпалась в пыль вместе с последней надеждой воскресить, преобразить этот неприкаянный уголок города.

На противоположном от собора конце, на углу переулка Терезова и улицы Воскресенская, стоял совершенно нелепый, жуткий двухэтажный дом. Его бы, как и большинство здешних лачуг, давно следовало отправить на снос, но вместо этого люди решили над ним поглумиться. По-иному то, что горожане сделали с этим домом, нельзя было назвать. Полдома было отреставрировано и покрашено в модный цвет (в этой части здания находилась парикмахерская известного на весь город мастера, от фамилии которого вечно веяло зимним холодом), зато вторые полдома, покосившиеся и вконец обветшалые, словно восстали из преисподней или, наоборот, вот-вот должны были туда отправиться. Дом после инсульта, называла его про себя Елена и тихо, безнадежно вздыхала: ну разве можно найти в этом месте людей, у которых осталась хоть одна маломальская мечта?

Искатели покорно брели за Еленой, словно слепые за поводырем; они притихли и перестали глазеть по сторонам. Устали, решила женщина. Ей тоже все до чертиков надоело. Она вынула сигарету, наработанным жестом вставила ее в рот, Перун, шедший рядом, одним щелчком большого и среднего пальцев правой руки высек искру, Елена как ни в чем не бывало прикурила от языческого огня и, чуть сутулясь, отвела спутников в соседний переулок, в котором уже не дома, а само название его – 9 Мая – доживало последние часы.

Тут было все то же самое: несостоявшееся ущербное время и выщербленные стены потасканной памяти… Нет, пожалуй, здесь было кое-что, что положительно отличало переулок 9 Мая от Терезова. Это – аппетитный аромат сдобных и жареных пирожков, который щедро источал маленький киоск, вопреки всему возникший в этом месте, это – бронзовый памятник гусару, наивный, как желание сфотографироваться в обнимку с ним, и это – четыре желто-розово-зелено-оранжевых портрета на стене одного из домов. Портреты были яркими, кричащими, будто взятыми из разнузданного комикса, а люди, изображенные на них, – глубокоуважаемыми предками сумчан, внесшими, по мнению местных историков, значительный вклад в развитие города. Уж лучше китч, чем забвение, – вероятно, так подумал автор этого стрит-арта и оказался, скорее всего, прав.

Пребывая в безмолвной задумчивости, Елена докурила сигарету, раздавила бычок о медную голову гусара и тут же закурила новую. В этот момент к ней и подрулил тот самый мальчишка.

Ему было лет семь-восемь. С виду беспризорник или беженец: на ногах разбитые кроссовки, на голове рваная вязаная шапка, а в глазах – свет потухшей свечи. Лишь дымок стеариновый едва заметно струился над его юной головой, сливаясь безвозвратно с густеющими синими сумерками. Тени-боги плотным кольцом встали вокруг мальчугана, подозрительно принюхивались к его свечному дымку, в их беспокойных глазах, подрагивая, отразились огни первых фонарей.

— Теть, а, теть, – помявшись и попрыгав на одной ножке, мальчик протянул Елене клочок бумаги, сложенный вчетверо. Женщина развернула его – это была записка. Елена попыталась прочесть ее, но смогла разобрать ни слова. Было уже слишком темно.

— Посвети, – попросила она Перуна. Он поднес палицу – она вдруг вспыхнула факелом, озарив лица искателей волшебным светом. Благодарно кивнув, Елена принялась читать вслух: «Люди добрые, отведите меня, пожалуйста, домой». И где же твой дом? – женщина на миг оторвала взгляд от записки и перевела его на мальчишку – и снова уткнулась в клочок бумаги. – А-а, вот и адрес: переулок 9 Мая, дом 1, квартира 3… Погоди, так это же рядом. Вон твой дом, – Елена указала на дом, не стене которого с последними лучами солнца потухли разноцветные портреты отцов-благодетелей города. Что-то смекнув, она наклонилась к мальчику, ловя его взгляд. – Или что? Это игра у тебя такая?

— Тенька, я нездешний, я темноты боюсь, – захныкал мальчишка. –Отведите меня к мамке.

— Бедняжка, надо отвести, – жалостливо вздохнула Макошь и погладила мальчика по вязаной шапочке.

— Не стоит ввязываться, – вдруг угрюмо отозвался Перун. – Чую, паленым пахнет это дело.

— Перун прав: развод это, братцы, – настороженно запыхтел Стрибог.

— И впрямь на криминал смахивает, – пробурчал Хорс. – Я слыхал о таких историях.

— Ага, явная подстава, – насупился Дажьбог. – Мальчик, тебя кто подослал?

— Никто. Я потерялся, – еще сильней заканючил мальчишка.

— Не приставайте к ребенку, – заступилась за него Елена. – Может быть, он тот, кого вы ищете. Что, если именно он носит вас в своем детском подсознании, как в люльке, и бережет от плохих людей, которые только и делают, что мечтают мечтать вами?

— Сильно сказано, – изумленно произнес Хорс. И толкнул в бок Дажьбога. – Скажи, братан.

— Угу, ништяк.

— Да что это такое! – возмутилась Елена. – Где вы нахватались этой дряни? Вы же боги, а не гопники!

— Мы – стихии, – виновато развел руками Стрибог. – Человек научился управлять нами, всячески воздействовать и влиять на нас.

— Это что же, сумчане на вас так повлияли? – недоверчиво уставилась на него женщина. Потом вдруг расхохоталась безжалостным смехом, хриплым и нервным, как после неудачной ночи любви. – Эх вы, горе мечты! Теперь понятно, почему вы затерялись в безвременье: вы безнадежно устарели и вылиняли, как мои старые джинсы. Эх! – в сердцах махнув на притихших, пристыженных богов, она взяла мальчишку за руку и отправилась с ним по указанному в записке адресу.

Елена вошла в подворотню, темную, как какой-нибудь туннель в Крыму, поскользнулась на замерзших слезах ночи и непременно упала бы, если бы не рука мальчика, вовремя поддержавшая ее под локоть. Мальчишеская рука неожиданно оказалось крепкой и сильной, а его горящие угольками глаза выдавали в нем непокорного волчонка. Гляди-ка, какой норов, а я-то тебя пожалела, подумала Елена, но вслух сказала другое:

— Спасибо, дорогой, ты оказался единственным мужчиной, кто не дал мне упасть.

— Ага, тетенька, все свалили, – просто отозвался мальчуган.

— Как свалили? – удивленно переспросила Елена. Она огляделась, но кроме горящих глаз мальчика и черных голых стен подворотни, ничего не увидела. Искателей и вправду как ветром сдуло. Она вцепилась в руку мальчишки и потянула его за собой. – Пошли!

Входная дверь в подъезде была старой деревянной, с мутноватым стеклянным оконцем и без кодового замка и домофона. Сам подъезд показался Елене затерянным во времени и старомодным, как запахи, стоявшие в нем. Таких запахов сейчас не бывает, невольно взгрустнула женщина. Пахло суточными мечтами, застоявшимися с незапамятных пор, – мечтами о спокойном счастье и размеренной жизни, о незатейливом отдыхе на море для себя и летнем лагере для детей, о новеньких «жигулях», очереди на югославскую стенку или подписке на Стендаля, о шести сотках и трех рублях, которых хватило бы до получки… На лестничной площадке, на удивление, было чисто прибрано, на подоконнике стояли комнатные цветы, повсюду разливался свет, неяркий и теплый, хотя лампочки нигде не было видно.

Квартира «3» находилась на первом этаже справа. Елена нажала кнопку звонка, похожую на черную фасолину.

— Входите, – подбодрил женщину мальчуган, – дверь не заперта.

— Все-то ты знаешь. Скажи наконец, зачем этот розыгрыш. Ведь ты знал дорогу домой.

— Скажите, тетенька, а зачем каждый день светит солнце? – усмехнулся мальчишка. И решительно, совершенно по-мужски подтолкнул ее к двери. – Ну идите же, вас уже заждались.

Он пропустил ее внутрь, а сам исчез. С той поры Елена его больше ни разу не видела.

Не отдавая себе отчета в том, что она делает, она вошла в квартиру – и в тот же миг оступилась, неосторожно провалилась в водоворот невероятных событий. В темной прихожей, напоминавшей большую старинную шкатулку, на Елену кто-то набросился в капюшоне, закрывавшем нападавшему пол-лица, подхватил ее на руки, затащил в ванную комнату, неясными расплывчатыми пальцами раздел женщину догола и, не успела она опомниться, – засунул в теплую ванну с лепестками цветов. Сумасбродный незнакомец вышел прочь, и Елена осталась одна. Она не испытывала ни страха, ни удовольствия, лежала в воде, терпеливо дожидаясь своей участи. Рядом, касаясь ее груди и коленок, видневшихся из воды, плавали лепестки.

В ванную неслышно вошли двое незнакомцев в таких же, как у первого чужака, капюшонах и с такими же неразличимыми призрачными лицами. Тени, подумала о них женщина. Они похожи на тени, которые опавшие листья отбрасывают в осеннее небо. Тени вытерли ее тело сухим полотенцем, одели в вышитую синим и красным светлую льняную рубаху до пят, волосы расчесали и украсили душистым венком, а затем препроводили ее в соседнюю комнату.

У Елены перехватило дыхание при виде тех, кто вдруг предстал перед ней. Внутри были искатели – те самые мечты-боги, которые сопровождали Елену по городу. Все неузнаваемо преобразились: Макошь, Хорс, Дажьбог, Стрибог и маленькая Пеперуда теперь были одеты в белые длинные рубахи, вышитые тем же замысловатым узором, что и Еленина рубаха. Даже Грифон и Семаргл казались более торжественными, исполненными пока неизъяснимой красоты. Растерянную женщину подвели к Перуну, на его седой голове возвышалась царская корона с молниями вместо зубцов, его одеяние было украшено золотом и драгоценными камнями, в одной руке он держал Еленину судьбу, в другой – знакомую ей булаву. Неужели этот гордый старик, что еще час назад давал ей прикурить, высекая огонь одним щелчком пальцев, пронеслось в ее голове. Очарованная его откровенным величием женщина поклонилась Перуну в ноги.

— Ты уже видела нас в притворстве, но не ведаешь нашей сути. Мое имя – Перун, – сказал предводитель богов-оборотней, а Елена при этом заметила про себя: как странно, как необычно прозвучало его имя, словно я слышу его впервые. Тем временем Перун продолжал: – Это – моя жена Макошь, а вот – мои братья и помощники…

Сказал ли ей Перун что-то новое, озадачилась услышанным женщина. Какую роль хочет он ей отвести в этом странном, абсурдном действе, где даже имена способны перевоплощаться и менять свою суть как змеи кожу? Ах, впрочем, какая разница! Елена вдруг испытала непреодолимое подспудное желание совокупиться с мужчиной. Это желание молнией пронзило ее тело с головы до паха и ниже. Покачнувшись от сладкой слабости, она едва устояла на ногах. Боже, что это с ней. Неужели ее собираются принести в жертву безумному случаю?

Подавив в себе вспышку страха, Елена приняла благородную осанку и, следя за тем, чтобы голос ее не дрожал, обратилась к Перуну:

— Ваше величество, вы же сказали мне в альтанке, что вы – чьи-то мечты и желания.

— Так оно и есть. Глубину нашу не измерить умом, мы – эхо крови предков.

— Я поняла: вы – мечты-мамонты, – внезапно сорвалось с губ Елены. Она остолбенела, в ее глазах мелькнул ужас от опрометчивых ее слов: что она позволяет себе в присутствии богов, пускай и допотопных, как ее старый смартфон?

— Мечты-динозавры, – подбадривающей подмигнул ей Дажьбог. Хорс тоже улыбнулся.

— Мы не сбылись в свое время, – сказал один из братьев – богов солнца. – Сегодня заканчивается наш век, отведенный нам Родом, верховным нашим богом.

— Дочка, ты должна помочь нам найти тех людей, в недрах памяти которых сидим мы, их подневольные пленники, – с мягким нажимом произнесла Макошь.

— Если ты нам не поможешь, мы сгнием, так и не исполнившись, – порывисто выдохнул Елене в лицо Стрибог.

— Да, мы тогда навсегда исчезнем, – всплакнула маленькая Пеперуда.

— Но я же искала, – вконец обескураженная, воскликнула Елена. Погладив девочке волосы, до сих пор пахнущие летним дождем, она виновато повторила: – Я искала, но никого не нашла.

— Не нашла в мире тел – в привычном тебе материальном мире, – вновь заговорил Перун. – Теперь мы отправимся в мир душ.

— Но я босиком, – растерянно развела руками женщина и посмотрела на свои ноги.

— Босиком? – переспросил громовержец, в недоумении уставившись на голые лодыжки женщины. Затем, подняв глаза, встретился с нею взглядом. – Лучше ответь мне: душа твоя летает?

— Зачем это вам? – Елене стало стыдно, будто у нее спросили о чем-то очень интимном. Она замялась. – Я не знаю. Я забыла это чувство – что это значит, когда душа летает.

— Хм, мы напомним тебе это чувство.

Перун подал знак, и одна из теней, приставленных к Елене, метнулась из комнаты, но вскоре вернулась, неся коврик для ванной. Женщина узнала его: на этом коврике, усеянном ярко-красными маками, она стояла голая и с мокрыми ногами, после того как ее искупали в цветочной ванне.

— Садись на коврик, – без обиняков приказал Перун. Она не стала противиться его воле, послушно села на кусок акрила или какого-то другого синтетического материала – и в тот же миг взлетела.

— Ух ты! – от неожиданности Елена вцепилась в края необыкновенного коврика, чем вызвала смех у богов. Смеялись весело, по-доброму.

— Ничего, скоро привыкнешь, – тоже посмеиваясь, подбодрил ее громовержец. Он ловко оседлал Грифона, Макошь забралась на спину Семаргла, Хорс, Дажьбог, Стрибок и Пеперуда так же, как Елена, сели на акриловые коврики и примерно на полтора метра взлетели над полом.

— Все готовы? – бросив смеяться, строго спросил Перун.

— Погоди, владыка, – вдруг вспомнила о чем-то Макошь. – Мы еще не снарядили Елену в дорогу.

— А ведь точно! – воскликнул Хорс и с виноватым видом переглянулся с братьями.

— Давай свою корзинку, Макошь, – сказал Дажьбог. – У меня есть подарок для Елены.

— Мы тоже приготовили подарки, – оживились Хорс, Стрибог и Пеперуда.

Погладив крылатого пса, Макошь, словно фокусница, неожиданно достала из-под его крыла плетеную корзинку, схожую с теми корзинками, с которыми горожане ходят на Пасху в церковь святить яйца и куличи. Сидя верхом на Семаргле, Макошь плавно облетела одного за другим богов, и те, скороговоркой проговаривая какие-то заклинания, украдкой опускали в корзину руки, сжатые в кулак. Что было в их кулаках, Елене было неведомо.

Закрыв корзинку плотной непроницаемой крышкой, Макошь приблизилась к Елене и протянула ей дары.

— Эта корзинка твоя. В ней наши первые звуки, о которых мы сами плохо помним. Не открывай ее до тех пор, пока не почувствуешь голод, который может утолить только мелодия.

Какая мелодия, хотела спросить Елена, осторожно принимая дары, но вовремя спохватилась и лишь молчаливым кивком головы поблагодарила богиню.

— Ну а сейчас все готовы? – торжественно повторил вопрос Перун.

— Вот теперь все, владыка! – дружно, с неудержимым трепетом отозвались его жена и братья.

— Тогда в путь! – громовержец сделал жест, и другая из теней, сопровождавших Елену, распахнула в комнате окно – и в следующее мгновенье искатели, следуя за своим предводителем, один за другим вылетели наружу навстречу густой зимней ночи.

 

*3*

 

Елена всегда подозревала, что мир похож на сосуд с водой, в которой растворили соль или сахар. Сидя на акриловом коврике, плавно рассекавшем ночной мрак, подсвеченный снизу огнями фонарей и рекламы, она имела возможность сверху наблюдать соль мира. Ту самую соль, которая скрыта от глаз большинства смертных. Этой солью были людские души. С виду они ничем не отличались от тел, в которых обитали на протяжении отмерянной им плотской жизни. Те же руки, ноги, головы… Только лица были скрыты под масками.

Елена не сразу поняла, кто перед ней. Несмотря на поздний час, улицы Соборная и Воскресенская были запружены людьми. На всех были маски, такие же разные, как снежинки, медленно срывавшиеся из перевернутой черной бездны неба.

— В нашем городе карнавал! – изумленно воскликнула Елена, не без зависти уставившись на идущую по Соборной парочку: маски случайных прохожих были украшены яркими экзотическими перьями. Она недоверчиво поцокала языком. – Не припомню, чтоб карнавал объявляли.

— Это не карнавал, а демонстрация кротости и смирения, – пролетая рядом, пояснил Хорс.

— Или их отсутствия, – посмеиваясь, добавил Дажьбог, указав на парочку в вызывающих птичьих масках, которая понравилась Елене.

— Как же я отыщу среди этих замаскированных проходимцев тех, кто выбрал вас своей мечтой? – удивленно произнесла она.

— Может, ты предложишь им себя? – прищурившись, спросил вдруг Хорс – и испустил на нее лукавый свет из открытого солнечного глаза.

— Как себя?! За кого вы меня принимаете?! – возмутилась Елена. – Я вам не шлюха подзаборная!

— Не, ты ведьма, – спеша ее успокоить, подул на нее Стрибог.

— Да, ведьма на коврике для ванной, – поддержал братьев Дажьбог и захохотал, содрогаясь всем телом, отчего светящиеся его волосы разметались в стороны распушенной золотой копной.

Невольно засмотревшись на красивого молодого бога, пускай и не на всамделишного, а лишь на его призрак мечту, женщина остановила свой коврик, зависла над улицей. Прямо под Еленой на первом этаже ветхого двухэтажного здания находилась «Львівська шоколадниця» – такая же дерзкая и полная сил, как смеющийся бог.

— Зачем вы втянули меня в эту дурацкую авантюру?

— Ради твоего же блага, – снова попытался ее успокоить Стрибог. – Признайся, у тебя есть мечта, скрытая, потаенная, латентная, как сейчас говорят? Скажи, есть?

— Ну, не знаю, – замялась Елена. – Не должна же я вам все как на исповеди выкладывать.

— Не должна, – кивнул Хорс. – Но если ты поможешь нам…

— И мне тоже! – раздался вдруг поблизости звонкий голосок Пеперуды, появившейся вдруг откуда ни возьмись. – Я очень хочу сделать счастливым того, кто мечтает мной. Лена, если ты найдешь его, я стану тебе верной дождевой каплей! Я буду твоим маленьким морем, я вынянчу твои самые сокровенные мечты – я расправлю им крылья, я провожу их в полет!.. Только помоги мне, а?

— Да, если ты поможешь всем нам исполниться, – терпеливо продолжил Хорс, – то мы поможем исполниться твоей мечте.

— Баш на баш, – снова усмехнулся Дажьбог, с недовольным видом покачиваясь рядом на цветастом акриловом коврике.

— Как низко, братик, – укоризненно одернула его Макошь, и Семаргл, на котором она сидела, согласно кивнул.

— Зато честно, – сконфуженно фыркнул Дажьбог и демонстративно завязал волосы в светящийся пучок.

— Не обращай на Дажа внимания, – сверкнула на Елену влажными глазенками Пеперуда. – Он хороший, он добрый. Просто с рождения не любит ночь, потому что ночью никому не нужен его свет.

— Мне нужен свет, – не задумываясь, сказала Елена. – Я хочу вам помочь, но… Но что мне делать? Как я могу переспать с душами, гуляющими по городу? Это же бесплотные субстанции, ведь так?

— Ну не скажи! – возразил кто-то рядом голосом, похожим на приглушенный раскат грома. Это был Перун. Сидя верхом на благородном Грифоне, он внезапно возник из кромешного ночного марева, густо стелившегося над городом. Перун приблизился к Елене, смотревшей на него с благоговением, как на реального бога. В клюве Грифона была зажата живая желтая роза. Грозный старик протянул розу женщине: это были вторые, после ирисов, его цветы. – Те из душ, кто живет мечтой, чтобы мы наконец исполнились, – по природе своей язычницы. Да, это так. Они могут принадлежать к разным верам и поклоняться разным единым богам, но это ровным счетом ничего не меняет. У душ-язычниц архаические некрещеные, языческие мечты – мы, а значит, в них больше плотского и демонического, чем божественного. Словом, искомые души ближе к обычной земной плоти, у которой главная утеха – совокупление с подобными себе.

— Выходит, вы собрались использовать меня, как приманку? – негодуя, воскликнула Елена. – А вы спросили меня, хочу ли я участвовать в вашей секс-миссии?

— Ну, секс-миссия – не самая худшая участь, которая может быть уготовлена красивой, привлекательной женщине, – утешительно подул на нее Стрибог.

— Какие же вы подонки!

— Ну-ну, поаккуратней, – не то всерьез, не то в шутку пригрозил Дажьбог. А то мой старший брат превратит тебя в сигаретный пепел.

— А я – в солнечного зайчика, – виновато качнул головой Хорс. – Не серчай, дева. Вам, женщинам, приходится стольким жертвовать, чтоб не быть одинокой. И секс с первым встречным порой заменяет вам вторую чашку кофе.

— В конце концов мы не останемся в долгу, – теперь уже примиряющим тоном произнес Дажьбог. – Ты поможешь исполниться нам, а мы…

— Да слышала я уже, слышала. Довольно торговаться! – бесцеремонно перебила его Елена. – Где ваши озабоченные души-язычницы? Давайте показывайте!

— Нет уж, – внезапно возразил Семаргл. – Это твой город, вот ты и показывай!

И никто не удивился тому, что крылатый пес, столько времени молчавший, вдруг взял и заговорил.

А ведь он прав, подумала Елена и, принявшись энергично грести густой черный воздух, словно застоявшуюся воду, поплыла прочь. Казалось, ей нет больше дела до искателей, но они выжидающе продолжали глядеть ей вслед. Вот она растворилась в ночном небе, звездный свет рассеял ее на атомы… Внезапно издалека донесся ее затухающий, как маятник, голос: «Вы только не мешайте мне, я сама».

Сумск и в самом деле был ее городом. Она в нем родилась и со временем превратилась из зеленого гадкого неразумного боба не в чудесное дерево до небес, а в летающую куклу, которой повелевают чужие мечты. Она редко делала кому-нибудь добро. Вот и сейчас, взявшись помочь новым знакомым, она пошла на это не из благих побуждений, не из-за сочувствия к этим заблудшим мечтам, которые никак не могли исполниться, а из-за сострадания к самой себе. Из-за нелюбви к одиночеству Елена в ту минуту была способна на все, даже отдаться первому встречному слову. Пускай это даже будет призрак, монстр или языческий бог.

Сегодня я – Прекрасная Елена, сегодня я правлю балом, – обжигающе пронеслось у нее в голове. Она вошла во вкус, она вошла в раж, она мчалась напропалую, сокрушая на своем пути сомнения, страхи и стыд, она пришпорила коврик и стала накручивать круги над центром города. Но никто, как нарочно, не попадался ей навстречу. Она вначале разнервничалась, расстроилась, словно и впрямь хотела отдаться первой встречной непутевой душе, но потом вспомнила о подарках, которые ей дали мечты-боги. Корзинка с дарами стояла в ее ногах, казалось, она вросла в акриловый коврик: какие бы виражи ни делала на нем его наездница, загадочная корзинка ни на пядь не сдвинулась с места. «Не открывай ее до тех пор, пока не почувствуешь голод, который может утолить только мелодия», – вспомнила Елена напутствие Макоши. Женщина не испытывала ни голода, ни жажды и мелодии никакой тоже не слышала. Она ощущала себя опустошенной, как выеденная без остатка яичная скорлупа. Усмехнувшись, Елена дернула на себя крышку корзины и немедленно запустила в нее руку. В тот же миг ей послышался какой-то звук, тонкий, щемящий, – нет, показалось. Внутри были какие-то вещи. На ощупь не определишь их величие, задумалась женщина, пока ночной ветерок играл ее локонами. Наверно, эти дары и впрямь волшебные, наверно, в них есть польза, которую мне не постичь. Она с рассеянным видом перебрала таинственное содержимое корзины, но ничего не взяла. Вместо этого Елена вцепилась в свой акриловый коврик, пришпорила его, словно коня, и погнала его, куда глаза глядят.

Сделав крутой вираж над Соборной, коврик вынес Елену на площадь Независимости. Было глубоко за полночь. Несмотря на это, на площади собралась довольно большая толпа людей. Душ, поправила сама себя Елена. Ей стало интересно, чем занимаются эти призрачные созданья, и она рванула к ним вниз. В том месте, где недавно возвышалась главная городская елка, теперь стояла импровизированная сцена, сложенная не то из фанерных ящиков, не то из пустых, ничего не значивших обещаний. На сцене происходило что-то необъяснимое и сумбурное, точно мысли, путавшиеся в голове Елены, вдруг вырвались наружу. Какая-то дикая мистерия, расплывавшаяся беспокойным пятном в глазах женщины. Ей захотелось рассмотреть поближе таинственное действо, и она опустила свой коврик еще ниже, зависла на нем метрах в двадцати над площадью. Отсюда ей уже намного лучше была видна эта странная бутафорская сцена. Посреди нее был установлен столб, черный, как ночь, четырехгранный и, скорее всего, вытесанный из цельного куска дерева. На каждой грани столба было вырезано по лицу. С двадцатиметровой высоты непросто было разглядеть их мелкие черты, вдобавок этому мешал ночной сумрак, подобно плотной мешковине, накрывший площадь, но отчего-то эти лица показались Елене знакомыми. Она спустилась еще метра на два. Вокруг столба водили хоровод не то души, не то призраки. Время от времени кто-нибудь из них разрывал цепочку хоровода, подходил к краю сцены и начинал выкрикивать в толпу стихи. Елена слушала эти стихи, разинув рот, и ровным счетом ничего в них не понимала. Временами она улавливала в стихотворных строфах имена знакомых ей богов, но едва успевала этому обрадоваться, как эти имена уже тонули в мутной круговерти чуждых ей слов.

Разозлившись, она опустилась почти до самой верхушки столба, и в тот момент, когда наконец смогла распознать все четыре обличья, вырезанных на столбе, безымянные поэты (или, может быть, это были актеры) вдруг дружно разорвали кольцо хоровода и принялись, как одержимые, скакать по сцене. К безумным стихам добавились безумные прыжки, ужимки и скачки, которые проделывали сумасбродные незнакомцы. Хохоча и стеная, они носились по сцене, хором повторяя те стихи, которые по очереди прочли несколько минут назад:

 

Деревянный Перун на руне пирует.

Он глобально гогочет,

Гром – серебряный лгун,

Золотою слюною щекочет.

Макошь-матушка – машина на пашне

С нудным небом надсадит

Coitus’a койку.

А рожает Мокошь рожей рожь.

У Стрибога, у Сварога ого-го творога!

Солнца сырник солится.

Сын с дождем сражается.

Светом сочным сынок разряжается.

То Дажьбог свой моток бросил за порог.

Нить льняная застыдилась:

Оголился тел поток.

И намибия небес засветилась.

Хорс обходит хор оборотнем

В храме обетованном,

Хороводит хвастуном:

То Хорс хортом обрешет, то холит луной.

Крошит крылья Семаргл о небес распутицу,

А искусству Грифонову,

Разрываемому в облаках,

Никакого нет дела до брокеров.

 

На миг лицедеи смолкли, потерялись, рассеялись по сцене, словно смолотые жерновами своих оскорбительных стихов, но тут же, точно спеша избежать наказания, затараторили дальше:

 

Переплут заплутал в паутине коней,

Черноземною ночью жующих луну.

Поколеньем по голеням карандашей

Поднималось либидо жены яровой.

Вожделения поросль кидалась вдовой

На сухое пространство, копируясь всласть.

Мальчиковое небо с овечьей водой

Угождали в черемухову цветоснасть.

Переплут устоял в пантеоне корней –

Мыслях трав, запрещенных землей.

Черный сахарный бред их далеких коней

Вынес совесть земли вороватой весной.

 

Это было торжество хаоса и смуты! Елена схватилась за голову. Она еще понятия не имела, что могли означать все эти выходки и метания по сцене и такие же сумасшедшие строфы, в которых было больше рискованных звуков, чем обличающих смыслов, эти нездоровые взрывы хохота и веселья, эта белая присыпанная снегом тишина, с содроганием сердца поглощавшая выступления поэтов-аферистов – нет, Елена понятия не имела о том, что происходило внизу, на центральной площади города. Но в ее голове все явственней стали роиться разные слова, которые до этого не были частью ее речи: пересмешники, шуты, скоморохи… Последним словом, упорно засевшим в ее мозгу, было слово «вертеп». Это же вертеп, вскричала Елена и ужаснулась от сделанного ею открытия.

Тем временем взбалмошные поэты прекратили бегать по сцене и снова окружили столб. Подобно стриптизерам, они стали крутиться на нем, поддавшись новой волне сумасшествия и экстаза. Центробежная сила невиданной мощи подняла их всех над землей и подбросила в небо! Зрители диким ревом приветствовали полет своих кумиров, а потом и сами, расталкивая друг друга, кинулись на сцену к четырехликому столбу. Обхватив его одной рукой, они разгонялись что есть силы и, сделав несколько кругов вокруг столба, входили в неистовый штопор, но только метя не в землю, а в небо.

В небе они все поголовно превратились в стаю хищных птиц – и непристойные поэты, и заведенные зрители. Они скопом набросились на Елену, стремясь заполучить ее лоно. Отдаться им? Ей стало противно и больно от одной лишь мысли об этом. Да пошли вы куда подальше, впопыхах подумала она. Твари вы озабоченные, а не души! Язычницы вы конченые и монстры, а не благочестивые эфирные дымы. Меня они захотели. Ну, я вам сейчас задам!

Елена вновь вспомнила о дарах искателей и торопливо вытряхнула содержимое корзинки на акриловый коврик. То, что она увидела перед собой, показалось ей столь необычным и удивительным, что она несколько мгновений в оцепенении разглядывала загадочные предметы… Пока кто-то слету не попытался повалить ее на спину и овладеть ею. Ах ты, дрянь, взвилась Елена, выхватила из груды волшебных вещей меч Перуна и в мгновение ока испепелила им насильника. Она испепелила этим мечом еще с дюжину летающих монстров. Некоторые из них не хотели гореть, тогда она вылила на них мешочек с дождем Пеперуды, и призраки захлебнулись в небесном потопе. И опять не все. Многие обладали недюжинной силой и фантастической живучестью – не тонули в воде и не горели в огне. Часть из них Елена ослепила светом кристалла, подаренного ей Дажьбогом, а часть рассеяла на молекулы и фотоны, взорвав солнечный гранат – подарок Хорса. Вот что бывает, когда женщине навязывают секс с тем, кого она не хочет, ухмыльнулась Елена. Из-за того, что гранат был обернут в порывистый неудержимый лист ветра, который передал Стрибог, а сам лист снаружи был обмазан обычной гончарной глиной, подаренной Макошью, а глину, когда она подсохла, обожгли в печи до прочности и твердости камня – взрывная волна оказалась столь чудовищной силы, что отбросила далеко прочь не только языческие души, но и саму Елену, вмиг потерявшуюся в небесной кутерьме и ставшую по-детски доступной.

 

*4*

 

Внезапный порыв звездного ветра или неудержимый всплеск света уличных фонарей отнес ее акриловый коврик вниз, к улице Кооперативная, устроившейся за пазухой у центральных улиц: Воскресенская, Соборная и Казацкий Вал, волею их создателей вознесенных на олимп городского тщеславия. Кооперативная одним боком прижималась к древнему земляному валу, в незапамятные времена служившему верной защитой для города, а другим пересекалась с забвением: за этой улицей простирался совсем иной город – земной и уже несакральный. Елена билась в невидимых струях, как птица в силке. Ветер запорашивал ей глаза небесным инеем. Снежная крупа становилась все крупней, и в один прекрасный момент она заполнила собой все Еленино воображение. Да это была уже не крупа, безликая, безымянная и ничтожная, а нечто осязаемое и весомое. Узнаваемое по общим очертаниям, по каким-то едва заметным штрихам, всполохам и даже изъянам. Вначале это были игрушки, старые, потрепанные и вылинявшие: плюшевый заяц, поролоновый тигр и матерчатая кукла. В детстве они для Елены что-то значили, но что, она уже не могла вспомнить. Затем возникли детские платьица. Когда-то Елена о них безумно мечтала, когда мама не хотела покупать ей эти платья. А туфельки! Вон те, что проплыли молчаливым упреком справа от нее. Боже, какие чудные туфельки – они так и остались ее мечтой. Из ниоткуда нарисовался школьный фартук, черней ночи, с красной звездочкой на груди; следом за фартуком мотыльком выпорхнул белый бант и выплыли ранец и ручка с золотым пером… Какой же она была дурочкой, смешной, наивной простушкой, когда мечтала об этих безделицах. Ах, каким же она была славным ребенком!

Несмотря на небесный холод, Елене было тепло. В одной лишь рубашке, надетой на нее богами, – тепло. Ее согревали воспоминания о ее ранних детских и подростковых мечтах. Они буквально нахлынули на нее – все разом, в каком-то лишь им ведомом потоке… Да, впрочем, и так все понятно: волею волшебного случая она попала в струю, где ее мечты вновь собрались вместе и устроили парад. Ей хотелось очень надеяться, что этот парад был в ее честь, что это был парад, а не безумие и не ночной январский вихрь, слепивший ей глаза сладкими наваждениями. Жевательная резинка, белье, плейер, джинсы, билет на концерт «Руки Вверх»: «Крошка моя, я по тебе скучаю, я от тебя письма не получаю. Ты далеко и даже не скучаешь, но я вернусь, вернусь, и ты узнаешь…» Слезы и смех, бокал мартини, диск Depeche Mode, вдруг открывшей ей тайну о ее персональном Боге. Автограф ангела, запретные сны, эхо чужого поцелуя… Наконец в лиловой суматохе неба появилась та мечта, которой Елена больше всего боялась. Мечта о нем пронеслась ей навстречу, едва не врезавшись в ее коврик, едва не прекратив раз и навсегда ее муку мечтать о неотвратимом. Боже мой, как же она 16 лет назад боялась об этом мечтать! Об этом парне – о теперь ее бывшем муже, о Керуаке, будь он проклят, ведь она любила его, мечтала о нем, потом мечтала, чтоб он сгинул, оставил ее в покое, затем снова мечтала о нем, проклинала, ненавидела, что разлюбил, что бросил – и снова мечтала о нем…

Да, это с ним она таяла от счастья и сгорала от ненависти к нему. Мечта-пламя, мечта-вдохновитель, мечта-палач… Он расширил ее горизонты, застелил их цветочной постелью и превратил небо в овчинку. Это он обнадежил и покорил, одарил и сделал нищей, целовал горячо и превратил в льдинку… Мечта – штука обоюдоострая: ею можно защититься и ею же можно порезаться до крови.

И тут Елена увидела его, настоящего своего бывшего мужа. Керуак был пьян и совершенно не похож на ее бывшую мечту. Вчетвером, вместе с Диком, Михаилом и Герцем, хозяином «Полонеза», они высыпали на улицу из полуночного бара, курили, о чем-то жестикулировали и смеялись… В общем, были чьими-то сбывшимися мечтами, но не ее, Елены. Смотреть с небес на чью-то сбывшуюся мечту – нет большей скуки и печали.

Эти невеселые мысли, эта пульсирующая ирония и шаткая снисходительность к самой себе несколько отрезвили ее: она снова взяла управление ковриком в свои руки, точнее сказать, ноги, и, с каким-то особенным смаком пришпорив его, повернула коврик в центр, но не к площади Независимости, не к четырехгранному идолу, а в противоположную сторону – к альтанке, откуда начались ее небесные мытарства по чужим и своим мечтам.

Небо внезапно озарило северное сияние, оно разлилось окрест разноцветным огненным молоком. Елена захохотала: это хороший знак! Неважно, что это были всего лишь всполохи запрещенного в городе фейерверка: кто-то гулял свадьбу или просто пьяно дурачился и от избытка чувств решил прошить небо шальными петардами. Одна из шипящих хлопушек рванула под ковриком Елены. Женщина захохотала еще громче и вызывающе и под аккомпанемент безумной клокочущей радости, наконец нашедшей выход наружу, разделась догола. Ее расшитая языческой азбукой Морзе льняная рубаха полетела вниз, дразня глазастую ночь, а Елена, наслаждаясь собственной наготой, устремилась в объятья ненасытной небесной шири.

Она хотела унестись куда-нибудь на окраину города, но неведомая центростремительная сила удержала ее рядом с собой. Не то пеклась об отчаянной ее голове, не то самодурствовала. И как бы Елена ни пришпоривала несчастный коврик, он не мог вырваться за пределы заколдованного круга, назначенного Елене неизвестной силой. Вот и пришлось нагой гонщице нарезать один за другим круги над одним и тем же районом города. Первоначальный протест, который вызвало у нее таинственное своеволие, вскоре сменился любопытством, а затем азартом. Не прошло и пяти минут, как она взахлеб рассматривала центр города, над которым кружила, как заведенная, словно пилот «Формулы-1», несясь к неведомому финишу. От Казацкого Вала, в далеком прошлом грозного крепостного сооружения, а ныне заурядной складки местности, вконец окупечившейся, изъеденной термитами магазинами и оттого, может быть, даже ставшей ниже, – вверх и налево, прямиком над гостиницей, еще недавно носившей имя своей страны, а теперь ставшей частью зарубежного капитала со звенящей, трудно выговариваемой «ц» на конце. Елена пересекла в воздухе Воскресенскую и оказалась над крестообразной Красной площадью, ныне Покровской, с полудюжиной разукрашенных, как новогодняя елка, нарядных броских и обреченных на вымирание магазинов. На светофоре, похожем на зациклившуюся одноглазую сову, Елена повернула на Петропавловскую, не долетая до ЦУМа метров пятьдесят, сделала резкий поворот влево и, пронесшись над домиком садовника, где ныне продают кофе, подлетела к альтанке, ощетинившейся в небо гордым шпилем, точно старомодный Дон Кихот копьем. Облетев беседку и не замедлив своего волшебного полета, она направилась к улице, последние дни донашивавшей имя героев давно уже не существующего города, за который произошло самое крупное военное сражение прошлого века. Елена пролетела над краешком спящего парка, бросила взгляд на мост через Псел и дальше, на Харьковскую, – там все плыло, как болезненное наваждение, в сонном свете фонарей. Неведомая сила вновь вынудила ее повернуть – она сопротивлялась, она резвилась, она ликовала. Она напоминала сама себе человека-амфибию: жабрами ей служили ее жадные счастливые глаза, она впитывала ими живой кофейный мрак ночи, обжигаясь им, она пропускала его сквозь легкие, сердце, желудок и, прежде чем расстаться с ним, на несколько мгновений удерживала в своей возбужденной утробе. Ее матка сокращалась, словно моллюск, готовая родить жемчужину. Елена опустилась к земле низко-низко, полетела вдоль Нижнесоборной улицы, потерянной в тени славы, падавшей от ее старшей сестры – главной улицы города Соборной. Елена почти не знала этого места. Оно было очень старым. Слева ввысь уходил крутой склон, в котором сохранились остатки древней кирпичной стены и лестница, спускавшаяся к научной библиотеке. Вот уже больше трех с половиной веков этот склон, равно как и противоположная сторона, названная Казацким Валом, служил опорой для веселой пестрой столешницы, на которой уместились три улицы, два переулка, две площади и два старинных храма. Купола одного из них, Спасо-Преображенского собора, возвышались над головой Елены в ту минуту, когда она на бреющем полете парила над Нижнесоборной. Справа темнели крыши частных домов, зажатых и жалких, как дешевые зонты, забытые в гардеробе провинциального театра. Но Елена не унывала: с мая по сентябрь здесь будет радовать глаз цветущее раздолье – дивные щедрые клумбы, разбитые на лужке перед научной библиотекой. Долетев до лестницы, спускавшейся к библиотеке, Елена снова взмыла в черное сатиновое небо, сделала вираж над площадью Независимости, над неуклюжим бетонным бумерангом, в котором разместилась черт-те уже какая уже по счету власть, пронеслась мимо заметно облезлых даже в темноте зеленых куполов Воскресенской церкви, по преданиям помнившей царственную поступь Петра Великого, ненароком посетившего тогда еще юный город, и, завершая круг безымянного почета, рванула к тому краю Казацкого Вала, где он сливался с Кооперативной и где находился злополучный бар «Полонез». Как же Елена ненавидела его завсегдатаев, ведь одним из них был ее бывший муж.

В тот момент, когда она пролетала над крышей нового бизнес-центра, почему-то названного «Империей моторов», она почувствовала за собой погоню. И не ошиблась: оглянувшись, она увидела, как вдогонку за ней кинулись сгустки сумрака, причудливые и ужасные, как старые детские сны. Чем ближе они становились, тем четче вырисовывались в них знакомые черты. Скоро стало ясно: это – мечты-боги. Впереди них, рассекая слоеный, словно торт Наполеон, воздух, несся на Грифоне седокудрый Перун. Чуть отставала от мужа Макошь, сидя верхом на ретивом Семаргле. За ними маячили белые коврики для ванной, на которых летели мечты-братья: Хорс, Дажьбог, Стрибог и маленькая Пеперуда. Безумие какое-то, ахнула Елена. Я не только запомнила их жуткие имена, но и снова вижу их воочию. Ведь кому рассказать об этом, никто не поверит.

Преследователи неумолимо сокращали дистанцию, отделявшую их от Елены. Оглядываясь назад, она видела их темные побагровевшие обличья, не то возбужденные видом ее наготы, не то источавшие гнев и ярость. Ведь Елена так и не сдержала своего обещания и не нашла тех, кто в недрах своей памяти выпестовал эти мечты, и теперь им было суждено исчезнуть, не исполнившись.

Что они со мной сделают, когда догонят, запаниковала она. Неужели трахнут всем скопом? Мечты-насильники – это уже чересчур! Она попыталась прибавить ходу, у нее это даже получилось, как вдруг впереди нарисовалась смутная точка. По мере приближения она стремительно росла в размерах и меняла форму – из расплывчатого пятна превратилась в нечто несуразное, напоминавшее перевернутую вниз головой букву «Т». А это еще что напасть такая, в сердцах воскликнула Елена. Эти твари окружили меня со всех сторон. Ну ничего, голыми руками вы меня не возьмете!

Закусив губу, обдуваемая предрассветным ветром, нереально теплым для середины зимы, она решила идти на таран и направила акриловый коврик на неопознанный летающий объект.

 

*5*

 

Когда до таинственного объекта оставалось 20-25 метров, Елена вдруг узнала в нем дворника. Одетый все в тот же длинный плащ, он как ни в чем не бывало сидел на метле и мчался куда-то с бешеной скоростью. Заметив перед собой Елену, он крикнул запыхавшимся голосом, словно не летел, а бежал по небу:

— Очень рад вас видеть, дорогая!

При виде дворника Елена опешила. Кого-кого, но его здесь она никак не ожидала увидеть. Да еще верхом на метле.

Об этом она не преминула ему сказать, когда он, развернувшись на 180 градусов и чуть притормозив, причалил к ее коврику – теперь они с одинаковой скоростью летели в неизвестность, из которой он только что прибыл.

— Что это вы тут на метле разлетались? – спросила женщина, безотчетным движением прикрыв голые груди руками. – Не иначе ведьмом заделались.

— Ведьмом? Нет такого слова! – расхохотался дворник. Затем он полез за пазуху плаща и достал оттуда букет нежно-розовых тюльпанов.

— Вот, это вам, – он улыбнулся, протягивая ей цветы.

— Боже, какое чудо! – восхищенно произнесла она. – Тюльпаны. Да еще зимой!

— Зимой? – недоуменно переспросил он и снова рассмеялся. – Ха-ха-ха, дорогая, вы отстали от жизни! Уже начало марта, а вы никак не расстанетесь с зимой.

— Март? Вы шутите? – вспыхнула она, недоверчивым взглядом уставившись на тюльпаны. Словно почувствовав ее волнение и крайнюю степень незащищенности, налетел сильный ветер, небрежно покачнул ее коврик, как потерявшуюся в океане шлюпку. Елена, наверное, впервые почувствовала озноб, ее кожа покрылась цыпками, а соски на груди, резко вздернувшись кверху, нацелились на дворника, как дула двух пулеметов Максима.

— Экая вы… – взглянув на женщину, дворник невольно смутился и, скинув с себя плащ, накинул его на плечи Елены.

— Вам не нравится мое тело? – стуча зубами, пробормотала она.

— А вы думаете, что выглядите сексуально, скукожившись, как суслик от холода? – снова рассмеялся он.

— Почему «как суслик», хотела было спросить она, но не успела.

Сзади раздался звук, похожий на шелест крыльев. Он нарастал.

— Что это за шум? – бросив смеяться, спросил дворник. Крепко держась одной рукой за метлу, а другой за край коврика, дворник быстро оглянулся и увидел богов. Они мчались по пятам за Еленой. – О, да у вас тут целый кортеж!

— Это не кортеж, – напряглась она, инстинктивно вжав голову в плечи, – а неуловимые мстители.

— Мстители? За что же они хотят вам отомстить? – удивленно спросил он.

— Видимо, есть за что.

— Но причем тут шум крыльев? Я же явственно слышу шелест птичьих крыльев.

— Это их лебединая песня, вот они и шумят, как птицы, – грустно ответила она.

— Погоди, – снова на миг-другой обернувшись, воскликнул он, – это же твои старые знакомые! Затхлый привет из далекого прошлого. Жалкие тени забытых предков. Мечты-девственницы, которых так никто и не поимел!

Дворник внезапно осекся, едва успев пригнуться: прямо над его головой, шипя и разбрасывая вокруг искры, пронесся чей-то тугой огненный плевок.

— Черт! – недовольно вскричал дворник, проведя ладонью по затылку. – Эти ребята явно исполнены благородного гнева. Похоже, вы им здорово насолили.

— Я? Вы с ума сошли! – фыркнула Елена. – Они неблагодарные твари. Я убила на них день, я показала им все наши достопримечательности, я согласилась участвовать в их дурацкой авантюре…

— Бросьте плакаться, – перебил ее дворник. – Кому вы лапшу на уши вешаете? Вы обещали им, что отдадитесь первой встречной душе. И что, отдались?

— Это мерзко – отдаваться первой встречной душе, – упавшим голосом призналась она. Как вдруг в следующую секунду, соскочив с метлы, он накинулся на нее, тяжело подмяв ее под себя.

— Козел! – она истошно заверещала, забилась, заюлила под ним, вдруг выдернула из-под плаща ногу, чтоб лягнуть насильника, и в тот же миг заорала не своим голосом, испытав нестерпимый жар и мгновенную боль, словно ее ногу прижгли раскаленной головешкой. Мерзко запахло паленым мясом.

— Не дергайся, дура! – рявкнул на нее дворник. – Перун промахнулся дважды, в третий раз и пепла от нас с тобой не оставит.

— Больно как, мамочка, – захныкала она.

— Не скули. Жива, и то хорошо. Надо отсюда уносить ноги, – он приподнял голову, зыркнул зло назад. – Сволочи, они сокращают расстояние… Вот что, – он снова придавил ее своим телом, чувствуя над ней безграничную власть. – Ты сейчас же пересядешь на метлу.

— А ты? – застонала она под ним.

— Как это ни банально прозвучит – я попытаюсь их задержать.

— Нет.

— Что нет?

— Ничего. У меня есть идея получше. Они сами мне это оставили.

— Брось все! – взревел он. – Нам дорога каждая секунда!

— Подержи меня за ноги, – не слушая его, попросила она.

— Что? Ты о чем?

— Возьми меня за ноги, твою мать! – заорала она. – И не задавай идиотских вопросов!

Елена легла на край коврика и резко перегнулась вниз – дворник едва успел схватить ее за ноги. Полы плаща разметались в стороны и обнажили ее ягодицы. Черт, только этого мне еще не хватало, взвыл он.

— Тащи! – услышал он ее неистовый голос и изо всех сил потянул ее на себя за ноги.

Она держала в руках корзинку.

— Что это?

— Дары богов. Точнее, то, что от них осталось. Однажды они мне уже пригодились.

— Но как они оказались под ковриком?

— Я привязала там корзинку, потому что она напоминала мне о моих слабостях… Шучу, – поймав взгляд дворника, она одернула на себе полы плаща и насмешливо взглянула на своего случайного попутчика. – Когда я пыталась оторваться от этих монстров, корзинка свалилась с коврика и чудом зацепилась за его край, – подумав, она добавила: – А может, это произошло еще раньше, когда взорвался солнечный гранат Хорса и меня вместе с ковриком и корзинкой отшвырнуло ко всем чертям… Но тебе-то какая разница?

— Есть разница. Дай-ка ее сюда, – буквально вырвав из рук Елены корзинку, дворник наклонился к краю коврика и, перевернув корзинку вверх дном, вдруг высыпал ее содержимое в небесную бездну.

— Что ты наделал, придурок?! – с новой силой вскричала Елена. – Там был меч Перуна и кристаллы Дажьбога! И мешочек с дождем Пеперуды! Мы могли бы этим защищаться!

— Меч Перуна, говоришь?.. Кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет! – дико захохотал дворник и, махнув рукой вниз, закричал: – Смотри!

Елена посмотрела в том направлении, куда указал ее сумасшедший спутник, и увидела, как свора преследователей, замерев на доли секунды, вдруг метнулась вдогонку за падающей корзинкой.

— Что это с ними? – в недоумении пробормотала женщина, вцепившись испуганной кошкой в коврик.

— Что?.. А ты не догадываешься? – притянув ее, скованную незнакомым чувством, к себе, дворник двумя пальцами приподнял ее подбородок и заглянул в ее глаза, в которых, уже вовсю мерцая, отражалось зарево рассвета. – Богам нужны были их дары, а вовсе не ты.

— Но ведь они сами дали их мне, – обреченно произнесла она, кладя голову ему на грудь.

— Да, сами, – он погладил ее по волосам. – Они надеялись, что ты поможешь им исполниться. Но вместо этого ты уничтожила последние их надежды: ты не изменилась, на что они так рассчитывали, ты осталась верной своим добродетелям и порокам. Тогда они, вконец отчаявшись, решили вернуть себе то, что принадлежит им по праву.

— А заодно и трахнуть меня, – невесело усмехнулась Елена.

— Типа того, – кивнул он. И вдруг встрепенулся, глаза его, снова обращенные вниз, загорелись. – Гляди-ка, эти придурки продолжают палить салют. Куда менты только смотрят!

— Может, это менты и гуляют, – улыбаясь, предположила Елена. Она наконец согрелась в его объятьях.

Фейерверк ожил с новой силой, его трассирующие разноцветные пучки разукрасили еще не проснувшееся до конца небо.

И тут произошло непредвиденное. Корзинка с дарами богов влетела в один из таких огненных кустов, в мгновение ока вспыхнула и задымилась, словно подбитый «Фантом». В тот же миг боги как будто утратили ориентацию в пространстве – завертелись юлой вокруг своей оси и вдруг всем скопом рухнули вниз. Обгоняя остатки догоравшей корзинки Макоши, чьи-то не исполнившиеся мечты понеслись навстречу земле.

 

*6*

 

А на земле и вправду поселилась весна – после стольких осенних и зимних испытаний. Вовсю пригревало солнце – не какое-то там архаичное божество, а привычная, земная звезда. На замызганном акриловом коврике, брошенном прямо посреди пешеходной дорожки, сидели воробьи и клевали звездную пыль. Выбравшись из землянки, вырытой под альтанкой, Елена в мужском плаще, с запрокинутой головой и зажмуренными глазами сидела на ступенях беседки и грелась на солнышке. Каждая клеточка ее тела со сладким томленьем переживала воспоминания о недавней пылкой любви, подаренной ей неистовым дворником. Ловко посадив коврик перед самой альтанкой, он привел ее в землянку и перебинтовал обожженную ногу. А затем уложил Елену на кровать, застеленную чистой льняной простыней, и взял ее так, как она не могла об этом даже мечтать. Его неудержимая жадная страсть, словно метла, дочиста вымела из ее головы воспоминания о былых приключениях. Приснились ли они ей, привиделись ли в болезненном бреду, рожденном одиночеством и тоской, – теперь это уже было неважно. Отныне Елена была не одна, отныне у нее был ее дворник. Ах, как же он здорово занимался с нею любовью! Голова, ее нагретая весенним солнцем, сладко кружилась, горячие виденья будоражили ее плоть…

Дворника звали Федор. Он жил в землянке, которая была зеркальным отраженьем альтанки – подземным отраженьем, лицом повернутым вниз, в свой собственный мир.

— Это моя подземка, – сказал Федор, приведя женщину в свое тайное логово. – Располагайся.

Землянка была чем-то вроде антимира. Точно так же, как у наземной альтанки, у подземной были свои солнце и луна, по очереди всходившие над льняною постелью, птиц заменяли сверчки, а любовью было заниматься намного слаще, чем снаружи при дневном свете, при людском гаме и при шуме автомобильных моторов. Под землей любовь была ненасытна и слепа, как целое кротовье семейство. Елена пришла в восторг от тайной комнаты Федора, устроенной им в землянке: в этой комнате Федор был необыкновенно учтив и любезен с Еленой, он ублажал ее темную влажную похоть, с маниакальной точностью угадывая все ее желания. Он прорастал в ней корнем мандрагоры и засаживал ее луковицами надежд. Иногда Федор превращал свое жилище в языческое капище, обращался по очереди в четыре стихии и под их беспокойным покровом заново овладевал Еленой. Так он приносил ее в жертву весне, во всю бушевавшей снаружи.

Внутрь землянки настойчиво пробивался неукротимый и нежный зов нового времени. Первыми, кто почувствовал и отозвался на этот зов, были цветы. Они упрямо отказывались приниматься на подземной клумбе, которую дворник любя устроил под альтанкой. Выбирая между возлюбленной и цветами, Федор выбрал цветы. Он сгреб цветочные луковицы в охапку и вышел наверх. Елена с робкой счастливой улыбкой последовала за ним… и замерла-обомлела на ступенях беседки.

— Хватит сачковать, – окликнул ее Федор. – Давай помоги мне.

Она нехотя открыла глаза: дворник держал в одной руке лопату, а в другой – знакомую корзинку. Елена даже не удивилась тому, что корзинка была цела и невредима.

— Что там? – женщина заглянула внутрь корзинки. – Все те же дары богов?

— Нет. Примулы, гортензии, гиацинты, нарциссы, крокусы…

— Это – они! – нетерпеливо перебила она. Дворник молчал. – Значит, они не погибли?

— Мечты не погибают. Они терпеливо ждут своего часа, когда придет тот, кто их обязательно исполнит.

— А он придет?

— Непременно, – кивнул Федор. Он помог Елене подняться со ступеней, от сиденья на солнце тело женщины снова истомилось и разомлело. – Мы посадим мечты вокруг беседки, за ночь-другую они примутся и расцветут – а к утру их украдут.

— Ворованные мечты – это же чудо! – восторженно воскликнула Елена.

— Точно. Любая мечта – это чудо, а ворованная во сто крат чудесней!

Они посадили мечты и, взявшись за руки, пошли заниматься любовью в волшебную комнату, спрятанную под альтанкой, которую дворник ласково называл подземкой.

 

Январь – март 2016 г.