Хамелеон

*1*

В середине лета у Дика случилось сразу две неприятности: почти в один день от него ушла Нея, с которой он бесследно прожил несколько месяцев, и внезапно умер скворец – однажды Чез не проснулся в клетке. Была середина июля, всю ночь напролет гремела гроза и утром тоже. Но скворец ее не услышал. Наверно, о такой смерти все мечтают, даже птицы, подумал Дик и поехал на городской рынок, где было все – от гвоздей до гусей.

Поначалу хотел купить вновь какую-нибудь птичку, а взгляд вдруг упал на ящерицу. Она была чем-то так возбуждена, что беспрерывно меняла окраску, делаясь то фиолетовой, как тень от дерева, то золотой, как свет автомобильных фар, а то ярко-красной, как язык мальчишки, продававшего ящерицу. Какой нервный хамелеон, решил Дик, а спросил о другом:

— Ты почему не держишь язык за зубами?

— Еще как держу! – обиделся пацаненок. На вид ему можно было дать от силы десять годков. – Это я язык ему показываю, чтоб он не зазнавался.

— Разве хамелеоны могут зазнаваться?

— Мой может. Потому я сотню за него хочу.

— Сдурел, что ли, сотню за ящерицу?!

— Ну, тогда хотя бы двадцатку, — заканючил мальчишка.

Дик поглядел на него, сжалился и сунул в грязную ладошку полтинник.

— Оп-па, не дурно я на Патрике заработал! – довольно хмыкнул мальчишка.

— Патрик? У хамелеона есть имя?

— Обижаете, дядечка! У него есть характер! И вообще, если б не бабки, не видать вам моего Патрика. Он здоровский… Вы его тоже полюбите. Он повторяет все, что вы захотите. У меня научился.

— У тебя? – насмешливо переспросил Дик.

— Не верите? Ну, и катитесь отсюда! А то щас передумаю и заберу назад Патрика! Нужны мне ваши деньги!

— Ну-ну, однако ты суров не по годам… Не обижайся. Пойди лучше что-нибудь купи.

— Без вас разберусь, что мне с моими деньгами делать. Не маленький поди.

— Как знаешь, — Дик пожал плечами и отошел. Он хотел купить еще сала к обеду и направился в мясной павильон. Побродив между прилавками, заставленными поддонами с мясом, салом и потрохами, Дик выбрал аккуратный шматок сала с ароматной корочкой и мясными прожилками, которые он отчего-то сравнил с Гольфстримом. На выходе Дик неожиданно вновь столкнулся с тем пацаненком. Его маленькое лицо было разбито в кровь, а на глазах сверкали большие слезы.

— Не понял, кто это тебя.

— Чавырла. Он меня, сволочь, пас, пока я вам Патрика продавал.

— Из-за полтинника, что ли, избили?

— Да черт с ним, с полтинником! Я жрать хочу, дядя!

— На, — Дик протянул мальчику ящерицу. – Продашь кому-нибудь еще.

— На фиг он мне, — размазывая кулачком кровь по лицу, фыркнул мальчишка. – Вы мне денег дайте лучше.

— Денег я тебе не дам, — решительно объявил Дик. – А есть дам.

Он накупил колбасы, балыка, ветчины, потом, подумав, взял еще кусочек шпика и весело скомандовал: — А теперь айда ко мне!

И они втроем: Дик, мальчик и хамелеон – поехали к Дику домой.

— Что-то я не пойму, — сказал Дик, уже подъезжая к дому. – У хамелеона есть имя, а у тебя?

— На кой оно вам? – поморщился мальчик. Потом, вновь утерев рукой кровь, выступившую из носа, тихо произнес: — Ладно, за колбасу и матрас скажу. Титом меня зовут.

— Наш Тит всегда сердит, — пошутил Дик, но мальчик не засмеялся. Лишь передразнил его, скорчив такую же гримасу, как у Дика. Надо же, похоже, удивился Дик. Тоже мне артист.

Диков дом Титу понравился.

— Большой, старый, а главное, далеко от центра.

— Чавырлу своего боишься?

— Никого я не боюсь. Просто тишину люблю. И свободу… А у вас скворец сдох.

Тит подошел к клетке, запустил в нее руку и погладил мертвую птицу.

— Холодная уже, — повернувшись к Дику, мальчик неожиданно вытянул нос, превратив его в клюв, и издал несколько резких звуков, в которых были и свист, и трель, и клекот. – Ну что, так скворец пел?

Дик ответил не сразу. Потрясенный фокусом, проделанным мальчишкой над своим лицом, он лишь спустя какое-то время обрел снова дар речи. – Фантастика! Да ты и впрямь хамелеон!

— А я вам о чем говорил! Это все Патрик. Поначалу он меня учил, а потом, когда Чавырла чуть меня не убил, я вдруг почувствовал, что смогу его показать.

— Показал?

— Да. Нашел в подвале, где кантовался, кусок зеркала и перед ним показал.

— И что?

— Пацаны сказали, похож. А потом выгнали меня из подвала. Сказали, нам двух Чавырл не нужно… Так я пойду скворца похороню?

Лицо Тита давно обрело свое прежнее, пацанское, выражение – немного враждебное и такое же наивное. Дик дал мальчишке лопату, и он пошел хоронить скворца.

Ушел с трупиком птицы – вернулся с живым ежом. Запыхавшийся, озабоченный и отчего-то очень счастливый.

— Во, ежа нашел! – гордо доложил Тит.

— Чтоб он мне весь дом загадил? – проворчал Дик.

— Не кисни, дядя. Налей ежу молока, я тебе новый фокус покажу.

— Сколько тебе лет, нахаленок?

— Девять. Так ты дашь ежу молока?

Благо Дик кофе пил с молоком, поэтому оно у него водилось. Он взял из холодильника бутылку молока, налил его в блюдце и подсунул под нос ежу. Тот едва сделал несколько глотков, как Тит опустился на колени перед блюдцем с другой стороны и, обернувшись ежом, стал лакать молоко. Как завороженный, Дик глядел на большого, с собаку, ежа, по-настоящему колючего и забавного, и думал, что сегодня он наверняка не заснет. Или опять будет сниться всякая чушь.

— Ты так заразительно пьешь и этот приятель тоже, — Дик с неожиданной для него нежностью посмотрел на маленького ежа, — что мне тоже захотелось чего-нибудь выпить.

Едва он так сказал, как еж Тит молча подвинулся, уступая ему место у блюдца.

— Шутишь? Ты вон его позови, — Дик кивнул на хамелеона. Тот застыл в полуметре от блюдца, вхолостую выбрасывая в его сторону длинный язык. – Даже Патрику молоко не нравится, а ты хочешь, чтоб я его… Нет, у меня есть кое-что получше, — Дик вынул из навесного шкафа бутылку виски и сделал долгий, как затяжной прыжок, глоток прямо из горлышка. Краем глаза заметил, как Патрик пристально глядит на него водянистыми, выпученными глазами. – Ха, дружище, ты что, тоже не прочь? – Дик поставил бутылку вблизи хамелеона и отошел на два шага. На горлышко села какая-то мушка. Дик хотел было отогнать ее, но Патрик опередил – словно лассо, выпустил свой язык и ловко заарканил им мушку.

— Ну и ну! – подивился Дик, поднял бутылку и, сделав еще один глоток, сказал, обращаясь исключительно к самому себе: — Интересно, что бы на все это сказало Нея, если б увидела в доме столько живности.

— Я не живность, я парень, — шмыгнув носом, заявил Тит. Он больше не был ежом. С обиженным видом он побрел в дальний угол комнаты, но вскоре вернулся. Тит держал фотографию Неи, заключенную в обычную деревянную рамку. – Это она?

— Хм, как ты быстро у меня освоился, — вместо ответа удивленно ухмыльнулся Дик.

— Красивая, — с недетской завистью протянул мальчик.

— Тоже мне знаток женской красоты. Спать пора. Я постелил тебе в спальне, а сам лягу в мастерской.

— Ты художник? – Тит протянул ему зажатую в кулак ладошку. Разжал пальцы – внутри лежала игла, которую Дик использовал для нанесения татуировки.

— А ты и это разведал? Да ты не хамелеон, а шишига!

— Кто такая шишига?

— Спать! Завтра расскажу.

Перед тем как выключить свет в комнате, в которой лег Тит, не удержавшись, Дик спросил:

— С чего ты взял, что я художник? А не наркоман, к примеру.

— Что я, маленький? Нарковских иголок, что ли, ни разу не видел? – натянув одеяло на нос, хихикнул мальчик. Вдруг он выпростал левую руку из-под одеяла и повернул ее тыльной стороной ладони вверх: чуть выше кисти коряво были наколоты три синих буквы «ТИТ».

— О, да ты бывалый! – искренне изумился Дик и погасил свет.

*2*

Во сне Дику явилась Нея. Она была голой и сладкой и бесстыже манила его к себе. Дик почувствовал тепло ее тела, обнял – и тут же распахнул глаза. Рядом с ним и впрямь лежала Нея, она глядела на него, не отводя взгляда, и улыбалась. Так странно – с поддевкой, с подковыркой – она никогда не улыбалась. Маленькая, крошечная Нея улыбалась, как взрослая женщина.

— Брысь! – в сердцах отпихнул ее от себя Дик, девушка свалилась с дивана, а когда встала с пола, была уже прежним Титом. Дик строго посмотрел на него и предупредил: — Еще раз такое отчебучишь – выгоню из дома.

— А поверил ведь, да? – потирая ушибленный бок, хвастливо усмехнулся мальчишка. Теперь улыбка у него была другой – нагловатой, но зато детской. Почесав голый живот, он некстати напомнил: — Ты мне обещал рассказать, как ты тату делаешь.

Повернувшись к окну, Дик невольно зажмурил глаза. Хотя было еще утро, пекло уже, как днем. От знойных лучей солнца спасало лишь старое покосившееся дерево, росшее под окном. От дерева в комнату падала дырявая тень. Она плавно колыхалась и ерзала по полу, в точности повторяя покачивания листвы и ветвей. И только хамелеон, сидевший в тени, был неподвижен.

— Ну, так ты покажешь, как ты накалываешь драконов и всяких русалок? – напомнил о своей просьбе Тит.

— Накорми вначале Патрика.

— Как, ты этого еще не сделал? Теперь это твой хамелеон, вот ты и корми его.

— Не дерзи мне. А то выгоню.

— Да пошел ты! Я и сам уйду. Тоже мне добрый дядя нашелся!

Дик догнал мальчишку возле самых дверей.

— Ты что, приятель, обиделся? Не обижайся… прошу тебя. Я тут немного одичал. Без Неи.

— Вижу. Тяжело тебе без женщины, — по-взрослому вздохнул Тит. Стоя на пороге, он словно раздумывал, оставаться ему у Дика или уходить. Наконец решился. – Я еще чуток перекантуюсь у тебя. Только ты больше так не опускай меня. Я ведь не собака и не кошка, чтоб за просто так гнать меня.

— Верно, ты не кот. Ты – еж, такой же дикий и колючий.

— Еж?.. Еж! – вспомнив о колючем приятеле, Тит метнулся на кухню, где вечером оставил ежа, обежал, облазил на карачках весь дом – ежа нигде не оказалось.

— Утек, — сокрушенно заключил мальчик. Затем поднял на Дика неприязненный взгляд. – Это ты его выпустил?

— Нет. Скажешь такое… А ну-ка иди за мной, — Дик завел мальчишку в кладовку, дверь в которую всегда была приоткрыта, и показал на дыру в полу. – Видал? Вот через нее колючий и смылся. Наверно, жрать захотел… А теперь и мы пойдем завтракать.

На завтрак были макароны с сыром (сыр от старости засох, поэтому Дику пришлось потереть его на терке), яичница с вкраплениями сосиски и кофе с молоком.

Такой завтрак был у людей. А у хамелеона был свой рацион: бананы, яблоки и мандарины – фруктовая память о Нее, купившей их накануне своего ухода. Еда для Патрика выглядела роскошным деликатесом по сравнению со скупой стряпней Дика.

— Не густо, — поглядев в свою тарелку, разочарованно вздохнул Тит. – Сразу видать, холостякуешь, брат.

— Стой! – остолбенел Дик с вилкой в руке, вымазанной в яичнице. Он так побледнел, словно у него только что угнали такси. – А сало, а колбаса…

Он распахнул холодильник, но там ничего не оказалось.

— Ты какой-то пакет оставил на входе, — вдруг вспомнил Тит.

— Да? – Дик кинулся в сени, включил свет, обшарил все углы, а нашел сверток под небольшой деревянной скамейкой, на которую обычно ставил ведро с водой. Пакет был порван или прокушен, изнутри выглядывали растерзанные кусочки мяса и сала, на которых ясно отпечатались чьи-то зубы.

— Неужели еж? – удивленно хмыкнул Тит.

— Он самый, — кивнул Дик. Ему было и смешно, и горько: вот и накормил, брат, мальца!

— Так это ж здорово! – искренне обрадовался мальчишка. -– Значит еж не голодный!

— Ага. Ну тогда и мы пойдем доедать.

Доедали молча. Подбирая с тарелки последние крошки, Дик ненароком вспомнил о странном сне, о провокационных перевоплощениях Тита и о его острых, как нож, словах: «Тяжело тебе без женщины».

Тит вызвался вымыть посуду, и Дик в благодарность за это, а может, потому что еще чувствовал вину перед мальчиком, повел его в мастерскую.

— У тебя талант! – посмотрев кипу эскизов и фотографий тату, сделанных Диком, без грамма заискивания сказал Тит. Вдруг огорошил вопросом: — Ты завязал с этим делом?

— С чего ты взял? – опешил Дик.

— Ну… Где твои клиенты? Ты ж не какой-то там Чавырла, который, кроме трех букв, больше ничего не может. Ты ж Мастер! У тебя должна быть куча клиентов!.. Хочешь, я закажу у тебя тату?

— Закажешь. Когда подрастешь. А пока пойди погуляй, — Дик вынул из кошелька несколько купюр, сунул их в ладошку мальчишки. – На вот, купишь себе мороженого.

Тит убежал, а Дику, снова оставшемуся одному, неодолимо захотелось выпить. Он поискал глазами бутылку с виски и нашел ее там, где оставил вчера, – на полу в комнате. Возле бутылки сидел Патрик и с невозмутимым, почти остекленевшим видом ловил языком мушек, стремившихся сесть на сладкое горлышко. Вот Патрик промахнулся, и Дику показалось, что хамелеон в стельку пьян.

Пока мальчишка ходил в магазин, Дик решил не терять время зря, засел за интернет и через 10 минут имел общее представление, чем кормить эту непостоянную во всех отношениях зверушку. Особенно позабавило Дика, что хамелеону ни в коем случае нельзя давать тараканов, потому как те жрут что попало, в том числе яды, зато надо баловать какими-то банановыми сверчками и даже новорожденными мышатами и крысятами. Бр-р, жуть!

Чуть больше чем через час Тит вернулся – с шумом, гамом, женским визгом и проклятиями. Вначале хлопнула калитка, да с таким стуком, будто ее с разбегу боднул бык, затем во дворе послышался топот, запыхавшиеся злые голоса, в сенях загрохотало упавшее ведро и, наконец, в дом почти одновременно ворвались двое – Тит и какая-то молодая особа.

— Я привел ее тебе! – с порога счастливо выпалил мальчишка и, скосив в сторону незнакомки взгляд, едва успел увернуться от ее руки, которой она хотела треснуть его по затылку.

— Мерзавец! Маленький гадкий мерзавец! – выругалась молодая женщина. – Я не посмотрю на твоего отца и задам тебе трепки!

В незнакомке столько было страсти, столько неподдельного воодушевления и молодой здоровой свирепости, которую чаще называют сексуальностью, что Дик вмиг заинтересовался непрошеной гостью и без тени сожаления отодвинул от себя бутылку виски. Правда, бутылка была почти пуста.

— Вот вы так просто врываетесь… Ни здрасьте, ни как дела… Кстати, как вас зовут?

— А вы что, алкоголик? – вопросом на вопрос ответила женщина, заметив на столе бутылку. – Ну, разумеется, что в таком случае можно ожидать от ребенка, отец которого пьет беспробудно…

— Дик не мой отец, — перебил Тит. – Он – художник.

— Как художник?! – переспросила женщина. Она переменилась в лице, и голос ее зазвучал иначе. Видно было, что она была потрясена сообщением мальчика, будто он сказал что-то неприличное или очень интимное. Но потом, быстро взяв себя в руки, она повела себя почти как прежде, в ее глазах появилось жесткое, недоверчивое выражение. – Художник? Этого не может быть!

Тит протянул ей руку с иглой – той самой, которую он некоторое время назад показывал Дику. Игла была погнута.

— Вот! – торжествующе вскрикнула незнакомка. Она поймала Тита за руку и так сдавила ему пальцы, что он был вынужден выпустить иглу. Та упала на пол.

Дик встал из-за стола, ни слова не говоря сделал два шага к женщине и поднял с пола иглу.

— Этой иглой он проколол мне шину! – враждебно объявила она. И вдруг завизжала: — Почему вы все время молчите?!

— Во-первых, не кричите на меня. Как-никак вы в моем доме, — спокойно осадил гостью Дик. Он невольно принюхался: от этой бабы здорово пахло, а он как назло набрался виски.

— А во-вторых? – спросила незнакомка. Она совершенно успокоилась, больше ее ничего не раздражало и не пугало. Ей вдруг стало интересно – куда это она попала?

Подойдя к столу, она без приглашения села на свободный стул.

— Этой иглой невозможно проколоть автомобильный скат, — заверил Дик. Он был совершено безоружен. Стоя позади незнакомки, он не смел оторвать взгляда от ее загорелой полуобнаженной спины. – Это просто невозможно.

— Вы что думаете, я гналась с полкилометра за этим мерзавцем только за тем, чтобы налгать на него?! – она повернулась к нему вполоборота и смерила насмешливым взглядом.

— Поймите, это игла для тату. Она не настолько прочная, чтоб ей можно было проколоть толстый кусок резины.

— Но ваш мальчишка смог это сделать! – она закинула ногу на ногу. – Если б вы видели, какую он проделал мне дыру в колесе!

— Все, мое терпение лопнуло! – не в силах больше выносить ее присутствие завелся Дик. – Пойдемте!

— Куда? – искренне растерялась женщина. Ей стало неловко и стыдно за что-то. – Я не собиралась отводить вашего сорванца в милицию. Просто хотела, чтоб вы сделали ему внушение и… И помогли мне поставить новое колесо.

— Вот как раз для этого я вас и пригласил пройти к вашей машине. Хочу взглянуть, что там за пакость сделал Тит. А заодно поставлю вам запаску.

— Вы водитель?

— Таксист.

— А говорил, художник, — разочарованно проворчал Тит.

— Когда нет заказов, я таксую.

— У тебя никогда не будет заказов, если ты будешь так думать, — философски изрек мальчик.

— Хватит умничать. Иди вперед и показывай дорогу.

Тит повел к ближайшему гастроному. Идти было недалеко.

— Давайте познакомимся, а то прям как-то неудобно, — глянув сбоку на женщину, неуверенно произнес Дик. Кажется, он начинал попадать под ее обаяние. Только этого еще не хватало!

— Давайте, — улыбнулась она – просто, без жеманства. – У меня самое обычное имя – Вера

— Да? Ну а меня Диком зовут.

— Диком? Почему так?

— А черт его знает. Это надо у родителей спрашивать, — пожал плечами он. Потом, вспомнив своих стариков, рассмеялся.

— Чему вы смеетесь? – спросила она и тоже засмеялась.

— Да так. Вспомнил, как пацаны в детстве дразнили меня дикобразом.

— Неужели так и дразнили? Вот потеха! – она засмеялась еще громче.

В пятнадцати метрах от магазина припаркованный к пыльной обочине стоял «Порше».

— О, так вы не бедствуете! – тут же перестав смеяться, воскликнул Дик.

— Да. А это что, предосудительно – жить хорошо?

— Нет, конечно. Я сразу почувствовал, что вы…

— Что – я? – веселости в ее голосе и в выражении глаз как не бывало.

Сделав вид, что не услышал последних слов Веры, Дик обратился к Титу, все это время молча шедшему рядом и украдкой прислушавшемуся к их разговору: — Ну, показывай, где ты тут напортачил.

— Вот, — Тит показал небольшую вмятину в спущенной шине.

Дик наклонился.

— Так ты даже насквозь не проколол, — ухмыльнулся Дик и, повернувшись к Вере, с некоторым превосходством объявил: — Я же вам говорил, что иглой для тату нельзя продырявить шину!

— Да? – раздраженно фыркнула Вера. Настроение у нее снова испортилось. – Но воздух из шины вышел! Чем вы это объясните?

— Пока ничем.

Дик присел на колени перед пробитым колесом и стал сантиметр за сантиметром осматривать его. Вдруг он присвистнул – с крайним изумлением и недовольством.

— А вы знаете, что в вас стреляли?

— Как стреляли?! – обомлела Вера и машинально перевела взгляд на Тита.

— Это не я, честно! – вздрогнул мальчик и испуганно попятился.

— Не знаю, кто и как стрелял, но вот это отверстие… — Дик показал на небольшую дыру в шине. Неожиданно спросил Веру: — У вас есть с собой маникюрный набор?

— Да.

— Принесите мне пинцет.

Когда Вера принесла, Дик с минуту ковырялся пинцетом и, издав радостный возглас, выковырял из шины пулю.

— А вот и она!

— Ничего не понимаю, — воскликнула Вера и, всплеснув руками, закрыла ими лицо.

— В вас стреляли, — вздохнув, повторил Дик. – Вероятно, хотели, чтоб вы поехали с дыркой в колесе, потом рано или поздно не справились бы с управлением и…

— Нет! – Вера заплакала, не отнимая рук от лица. Дик взял ее за ладони, мокрые от слез, и отвел их от ее лица. – Вам придется мне все рассказать. Иначе я не смогу вам помочь.

Он с опаской огляделся по сторонам: улица продолжала быть пустынной.

*3*

Они втроем вернулись домой к Дику. Он решил пока не менять пробитое колесо. Еще успеется. Вначале надо разобраться, что к чему.

В доме было душно. Дик сделал два стакана виски со льдом – себе и гостье, а Титу налил стакан холодного молока.

— Ну, кто начнет первым? – сделав глоток, спросил Дик, по очереди окинув взглядом девушку и мальчика.

— Давай я, что ли, — неуверенно начал Тит. Поглядев на Веру, он вдруг покраснел. — Она… Вы мне сразу понравились. Я подумал, вот бы такую кралю моему Дику, и стал ломать голову, что б такое придумать…

— Тит подошел ко мне, — перехватив инициативу, весело заговорила Вера, — и сказал: «У вас красивые руки. Мой друг – художник, он делает клевые татушки. Он бы и вам сделал». Я, конечно, не поверила ни единому его слову.

— Не понял, — перебил Дик. – Где это было?

— В магазине! – счастливо выпалил мальчик. – Я покупал мороженое, а тут она заходит. Такая вся из себя.

— Я зашла за водой, — снова заговорила Вера. – Когда он мне стал нести про какие-то татуировки, я поначалу даже не взглянула на него. Ну, мальчишка по виду босяк, мало ли что… Я задержалась в магазине, расплачиваясь. Выхожу, а он сидит возле моей машины, возле правого заднего колеса. Видимо, как раз в этот момент протыкал его своей дурацкой иглой!

— А еще кто-нибудь был поблизости?

— Что?

— Какие-нибудь машины, люди?

— Откуда мне знать! Я была так поражена и шокирована увиденным, что ничего не замечала вокруг!

— Тит, а ты что скажешь?

— Там еще одна тачка стояла, на другой стороне улицы. Она стояла под большим деревом, в самой тени, поэтому… — мальчик задумался. – Нет, не могу вспомнить, какой она была марки.

— Выходит, никого больше не было.

— Вспомнил! – радостно завопил Тит. – Из тачки вышел мужик и заковылял в нашу сторону.

— Что за мужик? – насторожился Дик.

— А я почем знаю? Выше тебя… В черных очках… С какой-то газетой или пакетом под мышкой.

— Вот что, — загорелся Дик. – А сможешь его изобразить?

— Пакет, что ли?

— Да нет, мужика того.

— Что значит «изобразить»? – растерялась Вера. – Что у вас тут происходит?

— Сейчас увидишь… Тит – очень не простой мальчик. Давай, Тит, покажи.

И Тит показал. Когда он сделал это – перевоплотился вдруг в какого-то совершенно незнакомого человека, – Вера от неожиданности едва не упала в обморок. Пришлось Дику, набрав в рот виски, прыскать им в лицо женщины.

— Это и вправду было или мне все показалось? – придя в себя, слабым голосом пролепетала Вера.

— Вправду, Вера, тебе ничего не показалось, — кивнул Дик. – У Тита есть необъяснимый дар. Он – хамелеон. Точнее, способен, подобно хамелеону, перевоплощаться.

— Как это? – едва не плача, спросила Вера.

— Ну, я запомнил того мужика в очках, который с пакетом шел в нашу сторону, – и на минуту стал им, — попытался объяснить Тит. Ему стало жалко Веру.

— Николай… — заговорила она и тут же замолчала, словно пораженная ударом молнии.

— Какой Николай? – не на шутку испугался за нее Дик.

— Тот мужчина, которого Тит сейчас… изобразил, – Николай. Партнер моего мужа по бизнесу.

— Ни фига себе! – присвистнул Тит. – Да тут покруче, чем в кино!

— Выходит, он и стрелял. Этот Николай, — задумчиво произнес Дик. С сочувствием заглянув Вере в глаза, мягко попросил: — А теперь расскажи, кто ты и почему какой-то Николай хотел твоей смерти.

— Я не знаю. Я всего боюсь. Мне все время звонят и обещают убить. Вот и сегодня звонили утром, часов в десять.

— За что тебя хотят убить?

— Не знаю. Я что, должна вопросы задавать в таких случаях?! Сказали, что если я сейчас же не уеду из города, то меня больше не станут щадить и обязательно убьют.

— А что твой муж? Ты говорила ему?

— Он от меня вечно отмахивается, говорит, что я сумасшедшая, что я сама виновата.

— Не понял. Так твой муж знает, за что тебя могут убить?

— Нет. Виновата, говорит, потому что смотрю эти долбанные сериалы и мне мерещится после них всякая чушь. А я их совсем не смотрю.

— Да-а, удручающая ситуация. Даже не знаю, что сказать тебе, чтоб успокоить.

— Дик, а ты вместо того чтоб сюсюкать и трепаться, сделай ей лучше татушку, — неожиданно предложил Тит. Да еще таким тоном, будто речь шла о еще одной чашке холодного молока. – Я серьезно, Дик.

— Что?

— Говорю, сделай даме тату! Да такую, чтоб всяких уродов отпугивала! Ты знаешь такие? Типа дракона или тигра?

— Глупости все это. Человеку угрожают смертью, а ей буду тату делать.

— А мне идея Тита понравилась, — вдруг поддержала мальчишку Вера. Потом заколебалась. – Это очень больно, когда вы будете в меня иглой тыкать?.. Хотя это неважно. Может, я хоть тогда забуду про того чертового маньяка.

— Ну, как знаешь, — пожал плечами Дик. – Придется снять с себя кофточку.

— А где можно переодеться?

— Хоть в ванной, без разницы.

Вера скрылась в ванной, а Дик недвусмысленным взглядом уставился на Тита.

— А я что? – сразу сообразил мальчик. – Я не задержусь. Вот только возьму Патрика и пойду с ним погуляю.

Дик одобрительно кивнул ему вслед, а Тит, стоя уже в дверях, вдруг бросил ему:

— Дик, держи себя в руках.

— Иди уже, было б отчего дрейфить.

Однако слова Тита неожиданно оказались пророческими. Из ванной донесся шум бегущей воды, потом прекратился, и наконец вышла Вера – без кофточки и без лифчика.

Невольно уставившись на ее обнаженную грудь, мерно покачивавшуюся в такт ее движениям и шагам, Дик почувствовал, как у него отнимается разум.

— А-р-р, — прохрипел он низким, дребезжащим голосом. – Зачем вы так разделись? Нужно было снять только кофточку.

— Так получилось. Надела новый бюстгальтер, а он, представляете, оказался мал. Не было больше сил терпеть, так давит… Но если это вас смущает или не нравится, то я могу…

— Нет-нет, все мне… нравится, — окончательно сбитый с толку и обескураженный, он беспомощно навис над ее наготой. Потом вдруг отпустил вожжи – и тут же стало легче. – Садитесь сюда.

Дик снова перешел на вы, усадил Веру на стул, который был предусмотрен для клиентов, и, протерев ее левое плечо тампоном, смоченным спиртом, взялся за работу.

Работал не спеша, тщательно, с каким-то особым, давно не испытываемым воодушевлением, придумывая на ходу и тут же воплощая свои идеи. На все про все – на придумывание сюжета, на нанесение эскиза, на кофе (Вере срочно захотелось чашечку кофе) и собственно на работу – ушло час сорок. Оглядев еще живой, не остывший рисунок на плече женщины, Дик остался доволен своим творением.

— Хотите взглянуть, — не скрывая переполнявшего его удовлетворения, спросил он Веру. – Сейчас я принесу зеркало.

— Погодите, не сейчас, — она мягко, но настойчиво удержала его за руку. Затем неторопливо поднялась со стула, повернулась к Дику спиной и, чуть наклонившись к нему задом, стянула с себя юбку и трусики.

— Сделайте еще что-нибудь на моих ягодицах, — глуховатым и отстраненным, как эхо, голосом попросила она. – Цветочек какой-нибудь, что ли.

И тут Дик больше не выдержал. Он крепился весь сеанс, пока накалывал этой молодой полуголой женщине татуировку. Честно терпел и крепился, нет-нет да поглядывая на ее близкие, пахнущие духами груди. А тут вот не выдержал и вошел в нее без всяких прелюдий и слов. Судя по влаге, которая скопилась внутри Веры, она давно этого ждала…

Секс забрал у Дика все силы. С непривычки, решил он. А она не спешила от него отставать, а он не прогонял, а она не спешила, с тихой одержимостью нанизываясь на его опору, едва та успевала снова подняться, наполняясь новыми соками… Из мастерской они перебрались в спальню, и, как белые люди, занимались любовью в постели.

— Ну ты и костлявая! – буркнул он, отодвигаясь от нее и потирая ногу. – Я о тебя синяк набил.

— Это я-то костлявая? – она даже не обиделась – у нее были прекрасные формы.

— А что там у тебя выпирает? – он запустил руку под одеяло, но она ловко перехватила ее. – Я сама, не надо.

Она извлекла из-под одеяла крошечный пистолет.

— Ого! – оторопел он и еще дальше отодвинулся от нее. – Сумасшедшая, ты не расставалась с пушкой, даже когда я тебя…

— Прости! Он у меня недавно… с тех пор, как мне стали угрожать. Я к нему толком и не привыкла. Он такой маленький, почти игрушечный – да ты и сам это видишь, – что я про него частенько забываю.

— Нет, ты точно сумасшедшая! – едва сдерживая вновь окрепшее в нем желание, пробормотал он. Но вот страсть прорвала невидимую плотину, и он, отдавшись бешеному потоку, накинулся на нее.

Они снова занимались любовью. Потом лежали, отдыхая и прижавшись друг к другу мокрыми от пота боками… Потом незаметно уснули.

Дика разбудило не столько чужое прикосновение, сколько незнакомое дыхание.

Дыхание было детским, кротким и чистым, оно пахло одновременно молоком и какой-то упоительной свежестью – не то свежескошенной травой, не то луговыми цветами, которые Дик в последний раз видел лишь в далеком детстве.

Он открыл глаза и увидел между собой и Верой ребенка. Это был мальчик лет десяти, у него были тонкие, почти девичьи черты лица: шелковистые светлые волосы, длинные опущенные ресницы, нежная кожа на щеках, милая ямочка на подбородке – весь вид его указывал на то, что он залюбленный, выросший исключительно в материнской заботе и ласке ребенок. Он спал, выдыхая мир и спокойствие.

Но Дика такими фокусами не проведешь, он сразу смекнул, что это за красивая мальчиковая кукла.

— Тит, какого черта ты тут делаешь?!

Громкий его окрик разбудил не только мальчишку, но и Веру.

— Что здесь происходит?! – всполошилась она, увидев в кровати спящего мальчика. – Макс?!

— Ни какой это не Макс! – завелся еще сильней Дик. – Тит, пошел вон! Ты поступаешь не по-мужски.

В третий раз повторять не пришлось: мальчика как ветром сдуло с кровати – он едва ли не кубарем упал на пол, на ходу превратившись из ангельского вида ребенка в привычного шпаненка. Лишь буркнул в оправдание: «А что, и помечтать нельзя? Я уж забыл, когда в одной постели с мамкой и папкой лежал!»

Все трое сделали вид, что ничего особенного не произошло.

После секса, принесшего Дику и Вере радость и удовольствие, от которых внутри все пело и плясало, и короткого, но умиротворяющего сна жутко захотелось есть.

Дик дал Титу денег, мальчишка слетал в знакомый магазин, и Вера приготовила поесть на скорую руку, а побаловать обещала творожной запеканкой, для которой Тит по Вериной просьбе купил муки, творога, яиц и сметаны. Короче, всех тех обычных продуктов, которые исчезли в доме Дика с уходом Неи.

Они обедали на холостяцкой кухне, не в такт друг другу постукивая о тарелки столовыми приборами и будучи ослепленными случайным счастьем. В тот момент они могли съесть самую кроху – росинку или цветочную пыльцу – и насытиться вдоволь. Так щедры были их чувства, которыми они были готовы поделиться без остатка друг с другом. Они шалили, дурачились и лицедействовали. Кухни им стало явно мало, и они перешли в комнату. Тит непрестанно веселил Дика с Верой – превращался то в Дика, то в Веру. Дик из Тита получался потешным, карликовым и каким-то особенно уязвимым. Вера, напротив, выходила потрясающе правдоподобной и очаровательной. Так было дивно видеть их вдвоем: Веру и ее фантома; они были почти одного роста, только Вера-Тит была по-мальчишески худощавой и румянец на ее щеках играл немного болезненный, может быть, от чрезмерного старания и волнения, не отпускавших мальчика все то время, пока он был оборотнем… В те мгновенья, когда две Веры сидели напротив Дика, то обнявшись, то порознь, Дику казалось, что то не Вера раздвоилась, а его личность, вздумавшая вдруг воспринимать мир в двойном свете.

Наверное, их игра продолжалась бы еще час или, может, два, но вот из кухни запахло чем-то сдобным, ванильным и сладким. Дик, облизнувшись, перевел вопросительный взгляд с кривляющегося фантома Веры на девушку. Ее лицо вмиг приняло озабоченное выражение.

— Запеканка! – виновато пролепетала она. – Я совсем про нее забыла.

Она подхватилась со своего места и метнулась опрометью на кухню, Дик и копия Веры остались вдвоем. Псевдо Вера подмигнула Дику, он подмигнул ей, она показала ему язык и, дурачась, закатила глаза. Дик хотел скорчить рожу в ответ, отчего-то замешкался… И в эту минуту со стороны сеней донесся скрип входной двери. У Дика удивленно вскинулась левая бровь.

— Кто-то пришел? – спросил он.

— Не-ет, — заикаясь, пробормотал фантом девушки. Он побледнел, будто его уличили в каком-то очередном непристойном поступке. – Не… небось, Вера Патрика выпустила во двор.

— Вера! – напрягшись, позвал Дик.

— Я сейчас, — отозвалась она – голос ее прозвучал слабо и невнятно, словно она прикрыла рот рукой. И тут же, перебивая ее, как будто обухом по голове, на Дика обрушился сзади жуткий ор:

— Падаль! Наконец я застукал тебя с любовником! Получай, тварюга!

Кричал кто-то нарочито страшным, низким голосом. Вдруг этот голос сорвался на стариковский визг, и в ту же секунду ушные перепонки у Дика едва не лопнули от внезапного грохота: из-за его спины кто-то стал палить из пистолета по фальшивой Вере. Она начала дергаться при каждом выстреле, как будто ее било током, и медленно сползать со стула.

Оцепенение длилось лишь краткий миг; Дик рванулся со стула, чтоб остановить стрельбу, на худой конец, чтоб хотя бы увидеть, кто ее устроил, как вдруг что-то тяжелое въехало ему в затылок, и он потерял сознание…

*4*

Небо с овчинку. Больно и страшно. Когда чуть приоткрыл веки, увидел сквозь лес ресниц, сквозь туман, расплывчато и нечетко, – что вовсе и не небо это, а потолок. Посреди – мутное пятно чьего-то лица, бормочущего второпях и со всхлипами.

— …Прости, я не мог иначе, это вышло само собой, у меня не было другого выхода, ведь моя дочь, я ее безумно люблю, но эти две последние недели стали сущим адом, ни сна, ни отдыха, сплошной страх и ожидание самого худшего…

— Тит, — только и смог выдавить из себя неловкими губами Дик.

— Что?

— Где Тит?

— Я не понимаю, о ком вы. Но у меня очень мало времени. Скажите, когда вы в последний раз видели мою дочь Веру, она вам ничего не говорила… обо мне?

— Тит…

— О Господи! Давайте о нем в другой раз! Мою дочь убили, вы можете это понять?!

— Стреляли в Тита.

— Что-о?!

— Но он был не Титом. Он – хамелеон, он прикинулся Верой, а тот подумал, что это и есть Вера, и всадил в него всю обойму.

— В кого всадил?

— А вы кто?

— Я – отец Веры.

— Отстаньте от меня! Я ничего не знаю о вашей дочери.

— Вы уверены?

— Убирайтесь ко всем чертям!

Неприятный, противный старик удалился из палаты, и Дик остался один на один с потолком. В глазах снова помутилось, все поплыло, как невидимая карусель, на которой вдруг вздумали прокатить все то, что до этого твердо стояло на своих ногах; потолок расплылся, утратил очертания, и мир вновь показался небом с овчинку: Дик опять отключился…

Потом, когда ему стало лучше, его допрашивал следователь, молодой, неопытный и, кажется, чем-то расстроенный или встревоженный. Дик почти не помнил, о чем тот его спрашивал вначале, но зато хорошо запомнил, как сам засыпал вопросами бедного парнишку.

— Разве вы не видели, что убили не женщину, а ребенка? – горячился Дик. Его голова, как вскипяченный арбуз, беспомощно металась на мокрой подушке.

— В доме были только вы, причем без сознания, и труп молодой женщины, — устало оправдывался следователь. Он был, видимо, болен и плохо соображал, зачем он что-то объясняет свидетелю, лежавшему с проломленной головой.

— Господи, кто-то принял Тита за Веру и застрелил его! Вы поймали убийцу?

— Вот для этого я здесь, мне поручили расследовать дело.

— Бедный Тит, он погиб ни за что!

— Кто? – следователю на несколько мгновений стало лучше, сознание прояснилось, и он посмотрел на свидетеля так, будто видел его в первый раз. Он наконец услышал Дика, зато тот, опустошенный и отчаявшийся, ополчился вдруг на парнишку, как до этого на несчастного отца Веры:

— Проваливайте! Больше я вам ничего не скажу!

— Вы уже не раз упоминали это имя. Кого вы имеете в виду?

— Неужели вы до сих пор ничего не знаете? Я подобрал Тита на рынке, он продал мне хамелеона, но мальчишка оказался круче хамелеона, он мог превратиться в кого угодно – в меня, в Веру… В тот день, когда это случилось, он превратился в Веру и сидел за столом, а тот, кто встал за моей спиной, принял его за Веру и несколько раз выстрелил… Дальше я не помню, потому что меня сзади оглушили.

В палату незаметно вошел врач, обменялся взглядом со следователем.

— Последствия черепно-мозговой травмы, — тихо произнес врач.

Дика не хотели выписывать, следователь приходил все реже, а кроме него, Дика никто больше не навещал. Друзья ни разу о нем вспомнили, и он о них, правда, тоже. С утра до ночи он изводил себя мыслью, что мог бы спасти мальчишку, но не сделал этого, непростительно долго замешкался. И когда от этой мысли ему стало вконец невыносимо и муторно на душе, он решил бежать из больницы.

Приехав домой, Дик в первый момент забыл, зачем так рвался сюда. В доме было одиноко и пусто. Заброшенный милый мир, от вида которого у Дика тут же кольнуло сердце: в спальне разобранная постель, на которой они с Верой занимались любовью, на кухне стопка грязной посуды, оставшейся после их беззаботного обеда, а в мастерской – муха, засохшая от тоски в паутине.

Дик обошел дом, заглядывая во все углы, под стол, за диван и шифоньер, – того, кого он так искал, нигде не было.

Патрик сбежал, констатировал Дик. Наверно, это даже к лучшему.

Он вынул из буфета початую бутылку виски, налил в рюмку, выпил и, дождавшись, когда алкоголь отзовется изнутри умиротворяющим теплом, занялся своим внешним видом.

Дик тщательно побрился, достал из шифоньера свой лучший костюм, который был ко всему прочему и единственный, переоделся и, взяв с собой деньги и солнцезащитные очки, поехал на цветочный рынок, где купил большой букет роз. В одну из встреч следователь обмолвился, что Веру похоронили на центральном городском кладбище. Туда Дик и держал путь.

Он понятия не имел, где искать Верину могилу, поэтому сразу же направился к директору кладбища. Внутри облезлого покосившегося строения, которое занимала администрация кладбища, было сильно накурено. Худощавый лысоватый мужчина в интеллигентских очках сидел один за столом и, шумно сербая чай из стакана в алюминиевом подстаканнике, разгадывал кроссворд. Рядом со стаканом с чаем стояла почти наполовину пустая бутылка коньяка. Не подумал об этом, запоздало пожалел Дик, когда мужчина, не глядя, протянул к бутылке руку и отлил немного коньяка в чай. Отпив, словно выстрелив, мужчина вслух прочел:

— Ополченцы, но по-другому. Девять букв, на «П» начинается.

Дик знал ответ, но вместо того чтоб подсказывать, спросил:

— Вы директор?

— Да. И что?

Дик решительно приблизился к столу и положил под газету с кроссвордом купюру.

— Ополченцы, — задумчиво повторил директор, пряча коньяк под стол.

— У вас на днях похоронили женщину. Ее убили, — стараясь говорить как можно безразличней, продолжил Дик. – Я хочу знать, где ее могила.

— Здесь много кого хоронят, — не отрывая взгляда от кроссворда, заметил директор. – Кладбище старое, большое… Ополченцы, как же их иначе? Черт бы их подрал!

Сохраняя невозмутимый вид, Дик положил на стол еще одну купюру – на этот раз сверху на кроссворд. Директор отодвинул газету, полистал какую-то тетрадь.

— Пошли!

Он встал так резко, что стол вздрогнул, а с ним качнулся и стакан с чаем, окатив темной струей и кроссворд, и деньги…

Дик стоял перед свежим холмиком земли, в ногах которого был вкопан деревянный крест, и, наверное, в сотый раз перечитывал надпись на табличке: «Сорокина Вера Андреевна, 05.10. 1980 – 27.07. 2014». Он опустил цветы на могилу и, не оборачиваясь, двинулся к выходу из кладбища. В тот момент ему нестерпимо захотелось исчезнуть или на худой конец стать незаметным, никчемным, поменять в себе абсолютно все: внешний облик, походку и судьбу, – прикинуться, подобно хамелеону, могильным камнем или кустом шиповника, поднявшимся из души какого-нибудь покойника, праведного и тихого при жизни…

*5*

Где-то в полпятого вечера мне позвонил Дик, и уже в шесть мы сидели втроем в «Полонезе».

— Ну, зачем ты нас позвал? – недовольно спросил Михаил, наливая себе минералки. У него заболел Тима, и он мысленно продолжал оставаться с младшим сыном.

— Мне нужна ваша помощь, — отчего-то пряча глаза, признался Дик. – Только вы сразу не психуйте и не посылайте меня куда подальше.

После этих его слов мы с Михаилом, разумеется, насторожились.

— Нужно раскопать одну могилу.

— Ты что, больной?! – взревел Михаил, порывисто поднимаясь из-за стола.

— Погоди, дай договорю. Ты кстати как отец двоих детей должен меня понять, как никто другой.

— Что я еще должен понимать?

— Я познакомился с одним мальчишкой… вундеркиндом. Он может показать кого угодно.

— Что значит «показать»? – чуть насмешливо переспросил я, отхлебнув кофе из своей чашки. – Он что, пародист?

— Да нет. Я не знаю, как объяснить… Он – хамелеон.

— Меняет окраску, что ли? – вконец развеселился я.

— Нет. Он, если захочет, может превратиться в тебя. И будет твоей точной копией: глаза, волосы, уши, руки, походка – все твое! Только меньшего размера, потому что он еще мальчик.

— Ты сейчас это серьезно говоришь? – недоверчиво уставился на Дика Михаил.

— Да.

— Хорошо. А как ему это удается?

— Не знаю.

— Допустим, не знаешь. Также допустим, что в самом деле есть такой мальчик-хамелеон… — Михаил налил еще минеральной воды. – Но при чем тут кладбище?!

— Сейчас ты все поймешь… Вы, наверно, слышали, что у меня в доме убили женщину?

Михаил замер с поднятым стаканом, а я от неожиданности пролил кофе.

— В твоем доме убили человека?! – охрипшим голосом воскликнул Михаил. – Ничего себе новость!

— А когда это произошло? – потрясенный известием, спросил я.

— Постойте, так вы, наверно, и не в курсе, что я после того случая в больнице две недели провалялся?

— Не-ет, — вконец растерялся я. – Прости, но мы с Юти были на море, вчера только вернулись. А Миша на даче.

— Я и сейчас там, — виноватым голосом подтвердил Михаил. – И Мари с мальчиками… Прости, Дик, друзья у тебя никудышные. Но ты мог бы позвонить, и я обязательно прилетел бы к тебе!

— Да, нехорошо получилось, — кивнул я. – Так зачем тебе та могила?

— У меня есть подозрение, — помолчав, тихо заговорил Дик, — что убили не Веру, ту женщину, а Тита.

— Тита? Какое странное имя.

— Как такое могло случиться?

— Мы дурачились: Тит превращался то в меня, то в Веру. У него здорово получалось, и мы смеялись от души! Как раз в тот момент, когда он был Верой, в дом втихаря проник какой-то кретин, видать, он искал Веру, потому что стал орать благим матом, а потом… застрелил Тита.

— Ты видел стрелявшего?

— Не успел. Он разбил мне голову какой-то хренью.

— Почему ты решил, что убийце нужна была Вера?

— Так он же назвал ее имя! Кричал, что наконец-то застукал ее с любовником!

— С тобой, что ли?

— Ну да.

— А где в тот момент была Вера?

— Не помню уже. Кажись, на кухню пошла. Что-то она там пекла. В комнате ее точно не было, только я и Тит.

— Ну и история, — покачал головой я. – Ты говорил милиции о своих подозрениях?

— Говорил, но они отмахнулись от моих слов. Мол, отец Веры признал в покойнице свою дочь.

— Вот видишь! – с явным, нескрываемым облегчением произнес Михаил. – Отец признал дочь, а тебе чего надо?

— Он, между прочим, приходил ко мне. Отец Веры.

— И что?

— Даже слышать не захотел ни про какого мальчишку… Так что, парни, одна надежда на вас. Один я долго буду колупаться с могилой…

— Если нас там застукают… — вздохнул я, мысленно уже согласившись помочь другу.

— Не застукают. Мы по-быстрому, — пообещал Дик. И улыбнулся, как ребенок.

— Ну, предположим, обнаружишь ты там труп мальчишки, а не женщины. И что? – не желал сдаваться упрямый Михаил.

— Как что?! – подхватился Дик, будто давно ждал этого вопроса. – Во-первых, его надо будет похоронить по-людски. А во-вторых…

— Эта Вера жива, — договорил я.

— Вот именно!

Копать начали около одиннадцати ночи. Гроб раскопали довольно быстро – всего за 20 минут. Но ночь все равно нас обогнала, плотно запеленала в сумрачный саван и небо, и оградки, и могильные камни за ними… Глядя, как близко подобралась к нам кладбищенская ночь, я непроизвольно передернул плечами.

— Я не буду открывать, — сразу предупредил я.

— Да тебя никто и не просит, — усмехнулся Михаил и повернулся к Дику. – Это сделает нащ прораб.

Дик поначалу ничего не ответил. Сунул мне в руку фонарик, спустился в яму и только после этого попросил:

— Посвети сюда.

Я посветил по очереди на все четыре угла гроба. Дик выкрутил винты и осторожно снял крышку. Не дожидаясь, когда он попросит, я направил свет фонаря внутрь гроба – и угодил на лицо покойника.

— Ты говорил мальчик, а здесь мужик целый, — проворчал Михаил.

— И явно не женщина, — добавил я, на миг подняв фонарь и посветив им на крест, к которому была привязана фотография молодой женщины. – Дик, кажись, мы вляпались в нехорошее дело, — догадался я. – Пора уносить отсюда ноги!

— Это тот парень, который преследовал Веру и стрелял по ее машине, — глухо и отстраненно, словно разговаривая сам с собой, отозвался Дик.

— Откуда ты все знаешь? – вскипел Михаил.

— Тит изобразил его.

— Слушай, а, по-моему, не было никакого Тита! И Веры тоже не было! – у Михаила окончательно лопнуло терпение. – Кто-то так долбанул тебя по башке, что ты превратился в сказочника.

— Наверно, это были бандиты, — содрогнувшись, предположил я. – Для них это раз плюнуть – запихнуть в гроб вместо одного человека другого.

— Пошли отсюда, Керуак, — угрюмо сказал Михаил. – Пусть этот Андерсен сам жмурика закапывает.

Он воткнул в землю лопату и, повернувшись спиной, пошел прочь. Следом за Михаилом двинулся и я. Фонарь мой внезапно погас, поэтому пришлось идти на ощупь, то и дело натыкаясь на оградки и безымянные могильные холмики.

Дик не стал нас удерживать. Последнее, что мы с Михаилом услышали за своей спиной, были его слова: «Что за дурацкая шутка»!

*6*

Несколькими днями позднее, когда Дик перестал на нас дуться за то, что мы бросили его одного у раскопанной могилы, мы втроем снова собрались в «Полонезе». Дик рассказывал, еще слегка оглушенный происшедшими с ним событиями:

— …Едва вы ушли, как опять послышался шум от шагов и кто-то со всей дури влупил мне в лицо фонарь. «Керуак, придурок, убери сейчас же фонарь!» – вмиг ослепнув, заорал я. Но в ответ вдруг услышал чужой, незнакомый мне голос. «Поднимайтесь и следуйте за мной! – приказал незнакомец и тут же жестко предупредил: — Не вздумайте бежать, пристрелю на месте!» Для убедительности своих слов он ткнул мне в спину чем-то твердым и холодным и повел к кладбищенским воротам.

За воротами нас ждал автомобиль Веры. Вот это да! Не успел я как следует удивиться, как незнакомец втолкнул меня в машину, а сам сел на место водителя. Перед тем как сесть в тачку, он отбросил в сторону ту фиговину, которой тыкал мне в спину, – какую-то палку или кусок трубы. Она упала, издав металлический звук.

Внутри было трое: Вера, Тит и старик, наведывавший меня в больнице. Четвертым был водитель, приведший меня к машине. Я был в полной растерянности и таращился на них, не в силах взять в толк, что здесь происходит. Я был готов кого угодно увидеть в тачке, но Вера и Тит, здесь, да еще вместе?!.. Правда, Тит был какой-то не такой, у него был вид не привычного мне беспризорника, а маминого сынка. Причесанный, аккуратно одетый, он держал Веру за руку, как и впрямь ее сын… Но главной неожиданностью для меня оказались даже не эти люди, которых я уже не надеялся встретить снова, а… Патрик. Да-да, в машине был хамелеон! Он преспокойно устроился на коленях мальчишки, и тот гладил его свободной рукой.

— Тот, кого вы увидели в могиле, – страшный человек, — без предисловий начал старик, глядя на меня совершенно без злобы и неприязни, даже наоборот, с какой-то жалостью и тоской. – Два месяца назад он стал преследовать мою дочь, — старик на миг перевел взгляд с меня на Веру – она сдержанно улыбнулась ему в ответ. – Его прозвище – Чавар или Чавел, говорят, он отзывался на имя Николай, но настоящего его имени я все-таки не знаю… Так вот, разузнав, что я – состоятельный человек, он вначале втерся мне в доверие, стал моим партнером, а затем начал добиваться руки и сердца моей дочери. Когда Вера ему отказала, он похитил Макса, — при этих словах мальчик перестал гладить хамелеона, — и выдвинул единственное требование: чтоб был заключен с ним брачный договор, в котором я был обязан переписать на него половину своего капитала.

Я решил не поднимать шума и взялся сам за поиски внука. Безрезультатно… К счастью, Максу удалось бежать, но вы бы видели, что с ним стало! Бедный мальчик! – старик протянул к мальчишке руку, но тот уклонился, прижавшись к Вере. – Чавар, вероятно, проводил над ним медицинские или научные эксперименты, которые привели к тому, что… Да вы не хуже меня знаете, в кого превратился Максим!

Старик уставился на меня с таким вызовом и упреком, будто это я проводил эксперименты над его внуком. Мне это не понравилось, и я хотел было что-то сказать в ответ, но тут меня опередил Макс.

— В хамелеона, — скупо отозвался он.

— Я купил пистолет, а к нему два комплекта патронов – один боевой, другой холостой. До этого я оружия никогда не держал, — потухшим голосом продолжил старик. Но спустя уже несколько мгновений его голос окреп и зазвучал твердо, как молодой. – И пистолет пригодился в первую же ночь! Чавар настолько обнаглел и черт знает что возомнил о себе, что в три часа ночи проник в мой дом и попытался ворваться в Верину спальню. Говорить с ним о чем-нибудь или увещевать было бесполезно. Поэтому я сразу же выстрелил – и убил его первой же пулей.

Я спрятал труп в погребе: у меня очень хороший погреб, сейчас такие не умеют копать. А потом разработал план, своего рода спектакль, в котором одну из главных ролей совершенно случайно пришлось сыграть вам.

Старик, как видно, закончил, а я продолжал молчать. На меня вдруг накатила волна такого безразличия и пустоты, что говорить ни о чем не хотелось. Да и не с кем: ведь вокруг меня сидели люди, чужие и холодные, убившие человека.

Меня подвезли к самому моему дому. Выходя из автомобиля, я ударился головой о притолоку. И тут вспомнил, о чем хотел спросить всю дорогу, пока ехали, и подался назад.

— Вы все складно рассказали, — обратился я к старику, стараясь не замечать ни Веры, ни мальчика. – Тарантино, наверно, вас бы похвалил. Только не пойму, как вам удалось убедить ментов, что Вера, которой на самом деле был Тит… простите, Максим, умерла? Да еще от пулевых ран?

Я едва успел произнести свой вопрос, как с Максимом стало происходить что-то из ряда вон выходящее. По его ухоженному, чистенькому лицу пробежала одна тень, другая и, наконец, на нем появилось знакомое мне выражение. Тит, мелькнуло у меня в голове, а в его голове, в самом центре лба, разверзлась дыра – пулевое отверстие! Из него, заливая лоб и щеки, хлестала черная кровь.

— Довольно, Тит, не надо! – простонал я. – Все очень убедительно.

Раз – и Тит вновь стал Максом, холеным, прилизанным маминым сынком. От дырки в голове не осталось и следа. Словно эта кровавя жуть мне привиделась.

— Как же вы теперь будете жить, Вера? – прощаясь, не удержался я от вопроса. – Вас ведь вроде как и нет…

— Я теперь Анна, — просто улыбнулась женщина. – Анна Черткова. Сегодня с сыном я уезжаю за границу. Возможно, навсегда.

— Навсегда, — машинально повторил я.

— У меня для вас кое-что есть, — сказала она и закатала рукав кофточки: на плече красовалась татуировка – та самая… – Это – память. Я буду вас помнить, Дик.

Я выбрался из авто и, не рассчитав сил, хлопнул дверью. Сделав три шага, услышал за спиной второй такой же хлопок. А потом меня окликнули:

— Дик!!

— Тит, мальчик мой!

Он повис на мне, крепко обвив шею руками. Я почувствовал на коже прикосновение чьих-то коготков.

— Дик, я хочу вернуть тебе Патрика, — сказал Тит. – Он твой.

— Спасибо, дружище, — улыбнулся я, осторожно принимая от него хамелеона.

— Не обижайся на нас с мамой, что мы втянули тебя в эту авантюру. Так вышло, Дик.

— Да ладно, чего уж теперь… Это Вера стукнула меня по голове?

— Ага, сковородкой. Мамка боялась, что удар выйдет слабым, оттого старалась изо всех сил.

Тит виновато опустил взгляд, затем встрепенулся, словно о чем-то вспомнил, и полез в карман курточки.

— Вот, это тебе пригодится, — мальчик сунул мне в руку маленькую картонную коробочку.

— Что это?