Таежные 70-е. Бессознательная летопись-1

 

Сейчас модно говорить о 80-х: горячие, улетные, в стиле диско; сюда еще можно добавить: беззаботные, бесшабашные… Невзирая ни на что (например, на войну в Афганистане, инфантильность интеллигенции), 80-е воспринимаются искренней, теплей и открытей, нежели последующие 90-е, а тем более начало нового тысячелетия. Но сейчас, с высоты 45 лет, мне ближе 70-е. Я буду вспоминать их для себя самого и, может, для тех немногих «неправильных» пилигримов, что шагают по жизни, повернувшись лицом к прошлому. К своему детству и ранней юности.

 

 

Я собираюсь записывать воспоминания так, как они будут рождаться в моей памяти: наобум, с логической связью между собой и без таковой, сухо и с долей сентиментальности… Как придется.

 

…Лес окружал меня свыше 10 лет. Пока я не уехал в Москву, не поступил в институт. А тогда, когда мне было 8 или 10 лет, я шел в лес за час до уроков (учился тогда во вторую смену) и собирал грибы. За 20 минут мог набрать ведро белых, подосиновиков и подберезовиков. Но почему-то особенно любил собирать черные грузди и свинушки. Они умели здорово прятаться под елками и осинами… В детстве все было рядом: дом, школа (прямо напротив дома), лес… папа, мама и младший брат.

 

…Я очень любил праздники, отмеченные красным цветом в отрывном календаре, висевшем на кухне: Новый год, 1 мая, 9 мая, 7 ноября… На праздник мама непременно пекла пироги с мясом, рисом и яйцами и сладкие – с творогом и яблочным повидлом. Не обходился праздничный обед, разумеется, и без оливье и винегрета. В оливье мама предпочитала добавлять вареное мясо и сметану вместо колбасы и майонеза соответственно, а в винегрет – фасоль вместо зеленого горошка. Отчего-то эти детали для меня сейчас очень важны. Как мои старые, начала 70-х, фотоснимки.

 

Пока мама готовила угощения, а папа был на службе, наш класс с другими школьниками отправлялся на демонстрацию. Мы маршировали вначале по школьному двору, уложенному бетонными плитами, а затем выходили за ворота городка и чеканили шаг уже по автомобильному шоссе, равняясь на пушку – памятник, водруженный в честь воинам, остановившем в 41-ом в этих местах фашистские войска. Девчонки-одноклассницы шли, как положено, в аккуратных школьных фартуках, с белоснежными бантами на голове (если это был май) и разноцветными воздушными шариками в руках. Пацаны нарочно запасались накануне осколками битого стекла и исподтишка метко обстреливали девчоночьи шарики. Солдаты давали залп из карабинов в честь 9 мая или 7 ноября, но шум салюта заглушался беспорядочными хлопками то тут то там лопающихся шариков. Девчонки визжали, норовили ущипнуть или пнуть мальчишек, нарушали строй, что тут же вызывало негативную реакцию со стороны учителей… В конце концов мы заключали с девчонками мир и шли кто пить портвейн (конечно, это было ближе к 7-8 классам), а кто по домам, где пахло свежими, с пылу с жару пирогами.

 

…В 70-е годы я жил в военном городке в 70 км от Москвы (вот такой невольный каламбур получился). Отца перевели в часть, к которой относился городок, из Казахстана, из местечка на берегу озера Балхаш, в середине 60-х. Мне стукнуло тогда четыре годка. Подмосковный городок в те годы – ухоженный, вылизанный солдатами, охраняемый военными патрулями, но, невзирая на это – дремучий, окруженный со всех сторон таежными лесами, полными грибов, ягод и материальными воспоминаниями о последней войне: гильзами, пробитыми касками, окопами, наполовину заросшими, наполовину затопленными черной водой; попадались даже блиндажи, покрытые зеленым мхом.

 

…В начале 70-х американцы еще воевали с Северным Вьетнамом, и мы, мальчишки, горячо болели за вьетнамцев, воспринимая войну как некую игру, где «МИГи» бьются с «фантомами» и нехорошие американцы применяют какой-то загадочный ужасный напалм. В те годы продавали пластмассовый конструктор, из которого можно было собрать незатейливые модели реактивных самолетов. Одни из нас на время становились «американцами», другие «русскими»; мы с Серегой Чесноковым (его квартира была над нами) носились по комнатам с пластмассовыми «МИГами» и «фантомами» и сражались не на жизнь, а на смерть… Потом США вывели из Вьетнама свои войска, мы стали старше, забросили пластмассовые самолетики. Примерно в это же время узнали о распаде «Битлз». Правда, тогда я смутно понимал, кто это такие.

 

…Так что же все-таки для меня 70-е? Прежде всего, детство. Беззаботное, безопасное детство. Ну, пару раз отец выпорол меня своим офицерским ремнем. И поделом: оба раза я по-партизански, втихаря отсиживался у друзей, не предупредив об этом родителей, а отец искал меня – вначале сам, потом, видно отчаявшись, с ротой солдат (так, по крайней мере, мне рассказывали). А когда нашел (или я сам вернулся домой – не вспомню сейчас) – выпорол, что говорится, по первое число! Я бы сам поступил так же, окажись в его положении.

 

А за курение меня не наказывали. Хотя курить я пробовал рано – в первом классе. Буквально в десяти метрах от входа в школу, когда я пошел в первый класс, росли высоченные, необхватные вековые сосны. Ух, сила! Вскоре их спилили, оставив в наследство внушительные, как доты, пни. Прячась за ними, мы, пацаны-семилетки, курили бычки летом 71-го… Тем же летом я бросил курить. Как-то не прижилась во мне эта дурная привычка. Потом, лет через 10, когда я уже учился в Москве и жил в общаге, в нашей комнате курили все поголовно. Пробовали приучить и меня, но снова не сложилось – видно, непутевый я ученик.

 

…Боже мой, когда-то в том городке деревья были в самом деле большими! Патруль был вооружен карабинами, а зимой патрулировал в овечьих тулупах; пацаны играли в войнушку, опасно постреливая друг в друга из самострелов с натянутой резинкой-венгеркой, заряженных алюминиевыми шпульками, а самая популярная песня на школьных танцах был «Черно-белый цвет» «Машины времени». Я жил в доме, где парни повально были увлечены лепкой армий из пластилина — индейцев, фашистов, наших, рыцарей… Однажды Серега Чесноков, живший надо мной, на 4-м, вместе со старшим братом Колей слепил целую колонну фашистских «тигров», вынес их на улицу, красиво расставил в траве, облил бензином — и сжег. К слову о танках. Как-то, на день танкиста, мы махнули на Полигон — в тамошний закрытый музей танковых войск. Часа два, наверно, проторчали в нем, выискивая патроны и гранаты, лазая в бронепоезде. Видели огромадный немецкий танк, названный «Мышонком», – его лобовая броня была испещрена следами от снарядов, но ни один не пробил броню насквозь.

 

Круглый год мы находили себе занятие. Летом и осенью в лесу через шоссе или железку собирали грибы, чернику и клюкву, удили рыбу (благо сразу за забором находились два пруда, но можно было поискать рыбалку и подальше). А зимой гоняли шайбу, потому что самый популярный вид спорта благодаря канадским профи был хоккей. Многие собирали и обменивались вырезками из газет и журналов, на которых были сняты игроки разных национальных сборных: СССР, Чехословакии, Швеции, Канады, Финляндии… Что-то все-таки было в том лениво-неторопливом времени, чей покой вдруг взрывался тяжелыми аккордами Дип Пепл, Лед Цеппилин, Пинк Флойд, Юрай Хипп, Рейнбоу. Катушки с записями этих и многих других хардроковых групп крутили чаще всего на бессмертном «Маяке-203», а кто по богаче – на «Юпитере» или даже «Ростове-101″…

 

март 2008 г.