(Из сборника «Комната на Петрозаводской. Год 95-й»)

Все пятнадцать лет он зовет ее Барбарой, хотя она никакая не Стрейзнд, никакая ни «Женщина в любви», у нее есть свое, настоящее, заунывное имя. В доме Барбары целый день обреченно опущены шторы, тщедушен свет ночной лампы. Почти на ощупь Барбара перебирает конверты его любимых пластинок. Она знает, о чем поет его душа, а он?.. Берет наугад. Конверт пуст. Вынимает еще. И второй такой же бесплодный, и третий, и следующий… От музыки одна оболочка, пестрая лощеная скорлупа. Но Барбаре не страшно, ей это не в новинку, она сама пуста, как эти его конверты. Руки нащупывают что-то плотное под цветною картонкой. Может быть, это единственный уцелевший в ее доме его диск: «Дым над водой». Барбара знает его музыку — пятнадцать лет все-таки вместе,- Барбара помнит, как он ее напевал — куда денешься от этого в малогабаритной квартирке?- Барбара — о, господи, когда же это кончится!- не может ее позабыть. Барбара вынимает пластинку, закрывает ею лицо, осторожно, словно боясь привлечь к себе чье-то внимание, подходит к зашторенному окну. Смотрит, прищурившись, в отверстие в виниловом круге сквозь золотистую щель между шторами. В те минуты, когда Барбара бывала счастлива, она любила подвести его к распахнутому окну, одетая во что-нибудь легкое и почти символическое, зато с ним, обладающая сильной и дорогой ей реальностью, сконцентрированной в емком понятии муж. Ей кажется сейчас, что тогда она смотрела на солнце, не прищуривая глаз… Теперь Барбара отгорожена шторами, временем, за которое обрела одиночество, чем-то темным и глухим до самого подбородка, виниловым «Дымом над водой». Подле колченогой настольной лампы стынет кофе и тлеет жалкая сигарета. Дым над водой. Барбара перебирает свой гардероб. Она не сможет надеть ни одной нежной вещи: все они принадлежат той, прежней, счастливой женщине, но не ей. Барбара меряет белые джинсы дочери, тесновато, в обтяжку, но в целом ничего. Будут видны трусики, какая разница, пустяк, дальше них все равно не разглядишь: она пуста, утратив свою пятнадцатилетнюю реальность…

Выйдя из метро, Барбара покупает «белого медведя» из холодильника. И опять ложь. Пиво теплое. Впрочем, какая разница, она не любит пиво, для Барбары оно чистый символ, чтобы не идти одной по Арбату, чтобы холодные руки были чем-то заняты. Пускай даже и теплым пивом. На Барбару обращают внимание молодые мужчины, на ее сердце — знак «мерседеса»- к белым джинсам дочери Барбара надела белую сыновью футболку.

Перегной

Миф древних греков

Вначале эта земля была ничья и суха, как позабытая в дорожной сумке хлебная лепешка, и такая же, как лепешка, потрескавшаяся и пустая, лишенная в покрывавших ее расщелинах какого бы то ни было праха. Но затем из-за этой бесплодной ничейной земли люди начали проливать кровь, свою и чужую, приходя сюда поодиночке или скопом, вооруженные кто на что горазд. Долго нельзя было понять причину столь невиданной жестокости, когда кровь павших от ножа или камня временами поднималась из расщелин, полностью затопив их и более не впитываясь, смешивалась с раскромсанной человеческой плотью и в итоге являла собой жуткий, багряный образ непроходимого болота — непроходимого, поскольку в это смердящее месиво было страшно, до холодного пота и стужи в жилах, ступить.

Но всегда между бойнями находились такие смельчаки, которые не тратили время на многословные сравнения и затяжные стенания, то есть даром расчищали эту проклятую, для них же обетованную землю и на свежей проталине жадно, взахлеб совокуплялись, роняя иногда семя в расщелины, медленно, но неуклонно наполнявшиеся первым перегноем — прахом поверженных предшественников. В тех случаях, когда смельчаками становились он и она и когда судьба была благосклонна к любовникам, одарив их здоровьем и звездным мигом зачатия, на протяжении девяти месяцев эта земля принадлежала одним только им, завоевателям-полюбовникам, и их близким, жестоко и слаженно отбивавшимся от нескончаемых притязаний жаждущих. В этот период отчаянные владельцы земли лелеяли будущую мать и по-всякому готовились к рождению Человека: возводили, выплавляли, обжигали, ковали, выращивали, пекли, созерцали, размышляли, писали, пророчествовали… Девять месяцев кряду людей будоражило от счастья, они отдавались жизни и друг другу без остатка, а то, что становилось неизбежными отходами их пламенного существования, незаметно оседало в расщелинах земли, наращивая и без того раздобревший слой перегноя.

Но вот наступали родовые схватки, женщина корчилась в муках, а люди наперебой заглядывали ей в чрево. Рождался человек, но с маленькой буквы, и люди разочарованно разводили руками, а юному горлопану затыкали рот каким-нибудь съедобным корешком или костью. Разгневанные кормилицы, угрожающе поводя на невинного дитятю болезненными от избытка молока грудями, разбредались прочь, на чем свет стоит кляня непутевых родителей, а те обреченно опускали руки, а за ними и все остальные, составлявшие единый род.

Троянский кот

Витек попросил пятилетнего Сашеньку с третьего этажа позвонить в дверь Барсуков.

— Скажешь дяде Леше, что этого зверя им Дед Мороз дарит.

— А можно я на звере покатаюсь?- попросил Сашенька.

— Только попробуй: срзазу же шоколадку заберу!

…Когда позвонили в квартиру Андрейченко, Витек вытирал от капелек влаги закоченевшую в холодильнике бутылку шампанского, Леночка, наверное, в пятый раз поправляла скатерть на столе, сервированном одними лишь пустыми тарелками и бокалами, а часы монотонно отсчитывали последние минуты старого года. Оставалось каких-то десять минут, нужно было еще проводить старый год, а закуски все не было. Но вот позвонили в дверь, и Леночка кинулась открывать.

— Есть!!- истошно-радостно закричала она.- Барсуки сдержали свое слово!.. Витька, скорей открывай шампанское!

Золотистая струя, ударившись о дно бокала, наполнила его мириадой пузырьков, тут же поспешивших пролиться на скатерть. Леночка неуклюже опустила на пустое блюдо чью-то тушку:

— Ох и тяжелая!

— Я сам разделаю! — Витя жадно наклонился над тушкой с ножом и вилкой.- Е мое, да это ж кот!!.. Рыжий!

— Ага. И даже соломенный,- грустно констатировала Леночка.- Я сразу и не заметила: на лестнице опять кто-то лампочку выкрутил.

— Да-а, кинули нас Барсуки, вместо угощения подсунули искусственного кота!

— Но, Витенька, мы с тобой тоже не промах: из дедушкиной шинели такую дичь им состряпали! Читати далі Троянский кот — рассказы — Павел Парфин

Прыткий заяц с зеленым горошком

Неожиданно в начале февраля Витьку Андрейченко из Москвы пришло приглашение. Ни куда-нибудь: на классную передачу «Сам себе режиссер». «Твоя самодеятельность?» — вызвав к себе Ваньку, старшего сына, растерянно-сердито наехал на него отец. «А шо, пап? Ты ж такой крутой сюжет снял! Да тебе там равных не будет! Вот увидишь: обязательно обломится тебе видеокамера!». В итоге Андрейченко-старший выяснил, что Ванька без спроса отослал в Москву видеокассету, на которой Витек перед новым годом, одолжив у Сереги Гриценко камеру, записал один сюжетец. Витек посчитал тот сюжетец неудавшимся и закинул кассету куда-то в сервант. И вдруг — Москва!

…В телестудии шел просмотр. На экране в полумраке какой-то комнаты трясся, как от озноба, холодильник. Вдруг распахнулась дверца, и из морозильной камеры сиганул… здоровенный заяц. В этот же момент с обеих сторон ударили яркие струи света. Камера, будто от испуга, металась то влево, то вправо, выхватывая из темноты каких-то людей с перекошенными от злости физиономиями. Один из них размахивал ацетиленовой горелкой, другой — пожарным багром. Комментатор, подражая голосу Папанова, просипел: «Ну, заяц, погоди!». Витьку аплодировали прямо как по телевизору, все зрители улыбались, а одна худая с длинными ногами даже подмигнула ему. Лысенков, ведущий «Сам себе режиссера», пожал Витьку руку и объявил, что тот стал победителем в совершенно новой номинации «Сам себе Хичкок». Потом обложил Витька подарками: видеокассетами с записями своей передачи, майкой и бейсбольной шапочкой с логотипом «Карбюратора на Белопольской», шоколадным набором «Тропик Рака», фарфоровым светильником из очень модного, как было сказано, салона «Будьмо!» и, наконец… А вот от камеры Андрейченко неожиданно наотрез отказался: «Да не то я хотел снять, ребята!».

Разумеется, никто Витька и слушать не стал, но ему все же удалось перенести свои оправдания из телестудии в одну из телекафешек. Выслушать его смилостивился лет сорока седоватый еврей с приветливыми глазами (Витьку даже показалось, что он его уже где-то видел). Он не побрезговал сумской водкой, которую Витек предусмотрительно прихватил из дома. Еврей накрошил в рюмку с водкой черной икры и, слушая сбивчивые откровения украинца, лениво выуживал икринки кончиком кофейной ложечки.

Нескромное платье для Елены

* 1 *

— Ты что, влюбилась?

Витек Андрейченко даже побледнел, его трехдневная щетина исчезла под этой внезапной бледностью, как под кремом «Gillette». Сверкая глазами, Ленка кружилась перед зеркалом в умопомрачительном вечернем платье долларов за… Один блестящий ремень стоил, наверное, полторасто баксов.

— Любовник подарил?- проглотив слюну, глухо спросил Витек. Он ревновал, хотя еще минуту назад был уверен, что ревность — это результат повышенного самолюбия и нездорового воображения. Хотя какое еще воображение могло родить такие сияющие глаза и такие бессовестные ноги, которыми Ленка дразнила сейчас зеркало?

— Нет, не любовник,- глупо и очень сексуально хихикая, кокетничала перед зеркалом жена Андрейченко. — Я его украла. В «Итальянском салоне». Оставила в примерочной кабинке шубу, сапоги…

— Ты что, босиком убежала?!

— Нет, в шерстяных носках… Витька, я больше тебя не люблю. У меня начинается новая жизнь… Я так замерзла и испугалась, пока бежала домой… Игорь такой славный… Витька, набери мне ванну, я хочу согреться. Но не смей приближаться к двери! Читати далі Нескромное платье для Елены — рассказы — Павел Парфин